ОЛЕГ ЛОГИНОВ

«ЧЕРНЫЙ    ПРИНЦ»

(BLACK PRINCE)

Часть I  «В Англии»

Часть  II  «Во Франции»

Часть  III  «В Испании»

В    АНГЛИИ

 

Г  Л  А  В  А   I

По листве чиркнула стрела, и белка, кувыркнувшись в воздухе, сверкнув белым брюшком, шлепнулась на землю. Проводив взглядом ее падение, красивая юная девушка, лет шестнадцати, одетая в темных тонов платье для верховой езды и бобровую фламандскую шапочку из-под которой стекали на плечи густые, вьющиеся каштановые волосы, повернулась к своему спутнику.

— Браво,  Персиваль! Прекрасный выстрел, — произнесла она.

Молодой мужчина, высокого роста, крепкого телосложения, с приятными мужественными чертами лица, в ответ на похвалу с улыбкой заметил:

— У вас     получится   не  хуже,   моя  леди,  если  вы научитесь мягко пускать стрелу и не дергать арбалетом во время выстрела.

Одет он был в плотно облегавший тело синий бархатный камзол без каких-либо украшений. Благодаря скромности костюма, его вполне можно было принять за человека, находящегося на службе у молодой госпожи, если бы не одна маленькая деталь. Блестевшие в траве, золотые шпоры на сапогах указывали, что, не смотря на свои двадцать с небольшим лет, он уже сумел проявить себя и принадлежит к дворянскому сословию.

Мужчина подошел к дереву, поднял еще теплое маленькое тельце зверька, с усилием выдернул стрелу и опустил трофей в сумку на боку, где виднелась еще пара пушистых беличьих хвостов. Потом, внимательно осмотрев кроны соседних деревьев, махнул рукой, приглашая девушку приблизиться.

— А вот, кажется, белка и для вас, моя леди. Теперь ваш выстрел, — кивнул он на дерево шагах в двадцати.

—  Где вы ее увидели?

— Еще не увидел, но если мы подойдем поближе, то, без сомнения, увидим.

Однако, спутница, как ни вглядывалась вверх, так и не заметила белку.

— Почeму вы решили, что она здесь?- недоуменно пожала она плечами.

— Видите  скорлупу от орехов в траве? Ага, смотрите, опять падают скорлупки. А вон и она.

— Теперь заметила.

Девушка вскинула арбалет, а мужчина, помогая ей целиться, нагнулся и, чуть касаясь щекой плеча, придерживал ее за локоть. Стрела прошла значительно выше рыжего пятнышка и защелкала в сучьях.

— Опять мимо!- огорченно воскликнула девушка.- Роберт, мне надоела эта стрельба.  Поедемте отсюда.

— Ваши желания, моя фея, для меня равносильны королевскому ордонансу, — галантно произнес мужчина с шутливым поклоном.- Стойте здесь, сейчас я приведу лошадей.

Через несколько минут он вернулся, держа под уздцы двух лошадей. Потом подсадил свою даму и хотел было уже сам запрыгнуть в седло, как его внимание привлек какой-то звук.

— Вы слышали,  Генриетта?- спросил он.

— Да. Что это было?

— Так кричит олениха в осеннюю пору, подзывая самца. И этому крику подражают охотники, выманивая оленя на открытое место. Граф будет весьма огорчен, узнав, что кто-то промышляет оленей в его владениях.

Глаза девушки зажглись азартом.

— Роберт, давайте выследим этого браконьера!

— Вообще, это работа лесничего Уоллеса…. Но, если моя леди считает, что это ее позабавит, то я готов взять на время его обязанности. Но только   умоляю,    Генриетта,    будьте    осторожны и держитесь за мной. Загнанный охотник много опаснее загнанного зверя.

С этими словами мужчина легко запрыгнул в седло и пришпорил лошадь.

Роберт и Генриетта поднялись на вершину холма, с которого открывался вид на большую поляну, раскинувшуюся внизу. Еще несколько раз раздавшийся крик неизвестного охотника подсказал им, что они на верном пути. Ждать долго не пришлось. Вскоре послышался отдаленный треск ломающихся  сучьев и на поляну легко, грациозно выскочил олень. Он остановился, осматриваясь по сторонам и слегка поводя ушами. Молодые люди невольно залюбовались благородной статью этого поистине королевского животного и даже забыли о неизвестном охотнике. Но он сам напомнил о себе. Они не заметили откуда вылетела стрела, увидели ее лишь только когда она впилась в круп оленя. Животное, подскочив на месте от мгновенной боли, бросилось в сторону и тут же вторая стрела ударила его в шею. Олень, исторгнув какой-то отчаянный вопль, помчался к кромке леса. Но еще одна стрела, ударившая его под лопатку, оказалась роковой. Колени лесного красавца подогнулись, и он рухнул в нескольких ярдах от спасительных деревьев.

Торжествующе прозвучал охотничий рог, и на поляну с разных концов вышли двое мужчин, одетые в грубые куртки из недубленой овечьей кожи. Вытаскивая на ходу широкие ножи, они встретились у поверженного оленя и тут же принялись быстро и ловко свежевать тушу.

— Роберт, мы должны выяснить, что это за люди и по какому праву они охотятся в лесу моего отца!- с этими словами девушка подхлестнула лошадь и устремилась вниз. Молодому человеку ничего не оставалось, как последовать за ней.

Охотники, увлеченные своей работой, не сразу заметили приближающихся всадников. Роберт, вырвавшись чуть вперед, первый домчался до них и осадил коня, едва не сбив людей с ног. Они встали, заслоняя собой тушу поверженного животного, и выставили вперед ножи, на которых дымилась, остывая кровь.

— Кто вы такие?!- требовательно спросил Роберт, но охотники не ответили.

— Я не слышу ответа на свой вопрос!- грозно нахмурился он.- Хотя, что спрашивать и так видно представителей подлого браконьерского племени. Бросайте ножи и следуйте за мной. Бейлиф по достоинству оценит и вознаградит вашу меткую стрельбу.

Один из охотников поднес ко рту рог, и лес огласился громким призывным звуком. Роберт поднял арбалет.

— Если еще раз дунешь в свою дудку, я всажу стрелу тебе в горло!        Мужчина     перестал       трубить,    потом,     сказав      что-то    тихо

 своему напарнику, неожиданно запустил рог в Роберта и бросился в сторону. Рыцарь, отбив рог рукой, дал шпоры коню. Настигнув браконьера, он наклонился в седле и, ухватив его на скаку за ворот куртки, чуть приподнял, оторвав от земли. Охотник, увлекаемый всадником и инерцией, со страшной силой врезался в дерево. Роберт развернул коня и увидел, как второй браконьер отчаянно отмахивается ножом от, оттеснявшей его лошадью от леса, девушки. Через несколько секунд рыцарь был подле них, и охотник, сшибленный его конем, покатился по земле. Вскоре Роберт уже сидел на нем и с усилием заламывал ему руки за спину. Преодолев сопротивление противника, он скрутил ему руки веревкой и, приставив нож к горлу, произнес:

— Лежи спокойно. Не заставляй меня пачкать клинок твоей кровью, негодяй.

Невдалеке, возле дерева валялся, обхватив голову и постанывая, другой браконьер. Гарцующая рядом девушка, под впечатлением от недавней схватки и блеска стали, зло воскликнула:

— Сэр Роберт, что вы с ними разговариваете?! Подвесьте этих свиней на дереве и дело с концом!

Молодой рыцарь резко выпрямился и холодно отчеканил:

— Я не палач леди, а вы не судья! Пусть этими людьми занимается бейлиф, а с меня довольно и того, что я задержал их. Хотя, клянусь святым Губертом, эта охота не доставила мне удовольствия.

— Ах, я забыла, конечно, отважный Персиваль не воюет с мужичьем! Даже если один из них чуть было не проткнул его даму своим ножом….

— Грешно вам так говорить, Генриетта. Я не позволил бы ему и дотронуться до вас пальцем.

    —  Ну так убейте их за то, что они хотели это сделать!

— Это невозможно. Поступить так — значит запятнать свою честь.

— Отважный Тесей, о котором мне вчера рассказывал аббат Тоукли, не считал так, когда прикончил разбойников: Перифета, Синида, Скирона и Прокруста.

— Я не слышал о рыцаре с таким именем, Генриетта, и не считаю, что он должен быть для меня примером.

— Вы просто неученый упрямец, Роберт! И за свои дерзости лишаетесь моего благорасположения.

— Мне остается лишь примириться с потерей ваших милостей,- склонил голову молодой человек.

Генриетта не была кровожадной по натуре, хотя элементы жестокости, не смотря на юные лета, в ее характере, безусловно, были, но большей частью ее настойчивость объяснялась тем, что взращенная в сознании, что она по положению выше людей, окружавших ее, не терпела любого прекословия. Они, вероятно, могли еще долго препираться, окончательно повздорив, пытаясь каждый настоять на своем, если бы их спор не был прерван мужчинами в грубой одежде, выскочившими на поляну. Их было полдюжины, но треск сучьев, доносившийся из леса, свидетельствовал, что вскоре их будет больше. По одному виду нетрудно было догадаться, что это товарищи браконьеров.

Роберт, первый, оценив ситуацию, хлопнул ладонью по крупу лошади Генриетты, крикнул:

— Быстрее!  Скачи отсюда!

Лошадь подалась было вперед, но резко остановленная всадницей, поднялась на дыбы.

— Что вы себе позволяете, сэр Роберт?! Неужели вы думаете, что я буду спасаться бегством от какого-то мужичья?!- возмущенно крикнула девушка.

Роберт ответить ей не успел. Трое, бросившихся на него мужчин, сбили с ног и подмяли под себя. На миг Генриетта пожалела, что не последовала совету спутника, но было уже поздно. Двое, свирепого вида, бородачей,    натянув луки,   загородили ей путь к бегству. Отбросив закравшееся сомнение, она громко закричала боровшимся внизу:

— Мерзавцы! Негодяи! Оставьте его. Дочь графа Ретленда приказывает вам!

Закончить свою тираду она не успела, так как в тот же миг сильные руки стащили ее с лошади. Генриетта царапалась, кусалась, но не смотря на это, через минуту была уже скручена веревкой, а так как она продолжала оглушительно поносить лесных разбойников, то один из них весьма грубо заткнул ей рот какой-то грязной, вонючей тряпкой.

Нападавшие, тяжело дыша после бега и короткой ожесточенной схватки, полукольцом обступили пленников. Жизнь иногда преподносит удивительные каверзы, и Роберт с Генриеттой смогли оценить это по достоинству. Еще недавно они препирались по поводу браконьеров, а теперь лесные молодцы уже сами обсуждали их дальнейшую судьбу. И тут мнения так же разделились. Одна, меньшая часть разбойников пыталась убедить остальных, что проще и безопаснее прикончить тут же на месте пленников и убираться восвояси, однако большая часть отряда пребывала в сомнении. Вероятно, если бы в их руки попались при данных обстоятельствах обычные местные жители, с ними не стали долго церемониться, однако сейчас слишком уж была знатна дичь, попавшая в сети.

Один из разбойников, поворотясь к остальным, начал говорить зычным басом:

— Не будем спорить друзья. Клянусь святым Дунстаном, нам надо крепко подумать, если мы не хотим, чтобы все окрестные бароны травили нас в этом лесу, как лисиц. Я сам из здешних мест и знаю этих людей. Дочь графа Ретленда и сэр Роберт Мэлвуд слишком известны в наших краях, чтобы просто так решить их судьбу. Видит бог, ребята, мы попали в неприятную историю. Много бы я дал, чтобы можно было все повернуть вспять. Вы меня знаете, я не кроткого нрава, и готов проверить крепость костей любого, кто посмеет сказать, что Уот Олспей хоть раз отступил перед опасностью, но и совать голову в петлю без особой на то нужды у меня тоже нет никакой охоты. Граф Ретленд — суровый мужчина и, если благодаря какому-нибудь болтливому языку он дознается о происшедшем сегодня, я не дам и пенни ни за одну из наших голов. Он не оставит пня на пне от окрестных лесов, но своего добьется. Но и отпусти мы их сейчас, он может счесть непозволительной вольностью, достойной пеньковой веревки, то, что мы позволили себе помять их немножко, и мы опять оказываемся в проигрыше. Одним словом, у нас есть начальник, Джефри Листер, да хранит его господь, мы отвезем их к нему, и пусть его светлая голова подскажет выход!

Конец тирады Олспея был встречен шумными возгласами одобрения, и вопрос был решен. Пленников перекинули через крупы их лошадей и отвезли в лагерь.

 

Г  Л  А  В  А   II

«Черная смерть»*, совершившая свое смертоносное шествие по Англии за семь лет до описываемых событий, опустошила множество деревень и селений. Наиболее сильно она прошлась по простому люду, недаром ее назвали в народе «чумой бедняков». В последующую зиму ощущалась такая острая нехватка рабочих рук, которой страна еще никогда не знала ранее. Поля не возделывались, приходили в упадок ремесла. Король Эдуард III Плантагенет, чтобы выправить положение, провел через парламент «трудовое законодательство» — закон, защищающий интересы всех слоев населения, кроме вилланов и наемных рабочих. В результате последние стали во множестве бросать свои дома и убегать в города, где им нужно было прожить год и один день, чтобы избежать наказания и получить статус свободного человека, или уходить в леса, избирая отныне своей работой разбойничий промысел.

Два десятка таких людей из разных мест, сбившись вместе, обосновались в самой середине Барлиджеского леса. Пленники успели рассмотреть большую поляну с остатками костровищ и несколько грубых жилищ, возведенных на ней. Это и был лагерь разбойников. Провести более подробный обзор им не позволили, втолкнув в шалаш. Оставив одного человека сторожить пленников, трое разбойников, в том числе и Олспей, отправились к предводителю, а остальные сгрудились возле большого костра в середине поляны и занялись разделкой злосчастного оленя, из-за которого по существу и разгорелось столько страстей.

Между тем, Олспей и его спутники вошли к предводителю. Его жилье было больше и просторнее других. В середине пылал небольшой очаг, укутывая дымом все помещение. В тусклом свете можно было различить убогое внутренне убранство, на фоне которого резко выделялось богатое покрывало с изображенными на нем диковинными птицами, которым было застлано грубое ложе.

Вожак лесных молодцев,  крупный бородатый мужчина лежал на покрывале,  укутанный в какое-то тряпье.  Увидев вошедших, он жестом указал им на поленья подле себя — приглашая сесть. Глядя на него, нетрудно было догадаться, что он серьезно болен, об этом красноречиво свидетельствовало бледное, осунувшееся лицо, а главное — влажный взгляд измученного болью человека. Накануне в схватке с каким-то строптивым бродячим торговцем и его людьми он был ранен в плечо, и сейчас рана воспалилась, передавая свое болезнетворное состояние на весь организм. Вошедшие молча расселись возле постели предводителя, с сожалением и грустью наблюдая за ним. Наконец, Олспей нарушил паузу:

— Да ниспошлет святой Дунстан скорейшего выздоровления тебе, Листер. Мы понимаем, что нарушаем твой покой, но важная забота привела нас.

— Говори, Олспей,- твердым голосом, не вязавшимся с тем состоянием, в котором пребывал больной, сказал предводитель.

— Дело в следующем. Двое из наших: Прайс из Стамфорда и Хьюетт из Рамсея завалили в лесу оленя. К несчастью, свидетелями этого оказались одна юная девушка и ее парень.  В схватке он одолел Прайса и Хьюетта и хотел отвести их в замок, но, хвала всевышнему, мы появились вовремя и отбили их.

— Гром и молния! Эти двое, позволившие одолеть себя одному, порочат звание лесных стрелков, и, видит бог, достойны наказания!

— Проблема не в этом, предводитель….

— Что?! Ты хочешь сказать, что вы позволили скрыться девчонке и этому парню?

— Слава богу, нет, они попали в наши руки. Но…. все дело в том, что эта девчонка не кто иная, как дочь графа Ретленда, а ее спутник — воспитанник графа, молодой рыцарь Роберт Мэлвуд. Мы не знали, как поступить с ними, и доставили их сюда для твоего решения, Листер.

— Дьявол тебя раздери, Олспей!- взорвался больной.- Твое счастье, что я прикован сейчас к ложу и не могу оторвать твою дурную башку! Тебе ли не знать, Олспей, как следует поступать в таких случаях. Мне горько видеть, что вы, друзья мои, не можете преодолеть своих сословных предрассудков и раболепно тушуетесь при виде каждого, кто имеет герб и титул. Прикончили бы их на месте, и брат Амвросий, клянусь распятием, снял своими молитвами с вас этот грех, а иначе и ему пришлось бы туго. Теперь же вы, по своему малодушию, пытаетесь все заботы свалить на меня, хотя прекрасно знаете, что рана, полученная мной в нашем общем деле, и так доставляет мне немало страданий.

— Осмелюсь заметить, предводитель, что знатность пленников не явилась для нас единственной причиной для сомнений. Мэлвуд мог прикончить Хьюетта и Прайса.  Они были в его руках,  и ему бы  не  составило труда сделать это, однако он оставил их в живых.

— Уж не незаконный ли ты сын какого-нибудь дворянина, Олспей? Pыцapcкoe благородство относится только к равному ему. Если я тебя правильно понял, он хотел отвести пленных в замок, чтобы их судили за браконьерство. А это является таким же убийством, только приправленным судейскими бумагами. Все вы знаете, что мы находимся вне закона и что закон с нами церемониться будет не дольше, чем потребуется времени привязать веревку с петлей к дереву. Если нас поставили в положение диких зверей, ищущих пристанища в дремучем лесу, то нам ничего не остается, как быть, подобно диким зверям, жестокими ко всем, кроме своей стаи. А теперь идите, вы утомили меня. Да кликните монаха и Гиббона.

Вскоре в жилище появился мужчина лет тридцати, приземистый, полноватый, одетый в грязную истрепавшуюся рясу.

— А, брат Амвросий. Дай-ка твоего лечебного отвара, он хорошо действует на меня.

Монах молча кивнул и налил в рог жидкость из котла, потом напоил больного, снял повязку и стал осматривать рану. В это время вошел еще один мужчина, огромный рост и недюжинное телосложение которого отбивали всякую охоту шутить по поводу «заячьей губы», обезобразившей его лицо. Во всем его уродливо-свирепом облике сквозило, что этому молодцу свернуть голову человеку все равно, что курице. Листер сказал ему:

— Присядь,  Джон Гиббон,  ты мне нужен.

Между тем, брат Амвросий обильно смазав чем-то воспаленное место и наложив новую повязку, собрался было уходить, но вожак остановил его.

Подожди, монах. Возьми из ямки в углу несколько фляг с вином, пусть ребята выпьют за мое скорейшее выздоровление.

Монах, прихватив в охапку, сколько смог унести, объемные кожаные фляги, вышел наружу.

— Джон, садись поближе,- обратился к Гиббону предводитель.- Мне опять понадобились твои услуги. Наши люди поймали в лесу девушку и парня дворянского сословия. Вилланская закваска оказалась еще сильна в них и духу просто взять и перерезать им глотки не хватило. Они приволокли их сюда. Теперь эти пленники представляют для нас двойную опасность. Во-первых, они подверглись насилию со стороны наших людей, видели их в лицо и, главное, знают теперь месторасположение нашего логова. Значит, их надо убить. Но умный человек всегда должен предвидеть возможность предательства, поэтому их нужно убить тайно. Если ктонибудь  проболтается, что они погибли здесь, то граф Ретленд сделает все, чтобы отомстить за смерть этих людей. Значит, их надо убить тайно. Теперь слушай меня внимательно. Лесные братья сегодня напьются так, что  будут спать беспробудным сном. Ты должен ночью скрытно проникнуть к пленникам, прирезать их и представить дело так будто бы они убежали. Ты сделаешь все  один. Не дай бог, если хоть одна живая душа узнает об этом. Ты понял меня «Заячья Губа»?

— Чего уж тут не понять….- осклабился Гиббон, отчего гримаса на его лице стала еще более страшной.

— Тогда иди, промочи горло с остальными.

Когда Гиббон вышел, Листер обессиленно откинулся на свое ложе и закрыл глаза. «Прости, господи, мой грех, пойми, что я не могу поступить иначе….»- пробормотал  он,  прежде  чем  под действием лекарственного питья забылся сном.

Роберт нашел щель в стене шалаша и теперь наблюдал за трапезой разбойников. Насадив тушу оленя на большой вертел, они поджаривали ее на костре. Руководил приготовлениями человек в монашеской рясе, который явно был здесь объектом для шуток. Остальные, расположившись в разных позах вокруг костра и отпластав себе, не взирая на увещевания монаха по солидному куску полусырого мяса, теперь утоляли голод, сдабривая пищу солидными глотками вина. То и дело кто-нибудь из них, посматривая за суетливой деятельностью монаха, насмешливо проходился по поводу его кулинарных способностей, и каждая шутка встречалась раскатами громового хохота.

Постепенно, по мере уменьшения мяса на оленьих костях, разбойники насыщались и,  расслабленно развалившись на земле, грелись у костра, потягивая вино из   коровьих рогов.  Вскоре воздействие вина  развязало  их языки. Они что-то рассказывали, спорили, перебивая друг друга и, не слушая соседа, принимались вдруг то что-то все вместе петь, то ругаться меж собой, и при всем при этом непрестанно наполняли и осушали свои рога.

Джефри Листер проснулся от громких пьяных выкриков и песнопения разгулявшихся лесных молодцев. После нескольких часов сна он почувствовал себя бодрее.  Вожак поднялся и вышел на поляну,  где его появление было встречено шумным восторгом.

— Выпьем за здоровье нашего доблестного предводителя!- раздалось несколько возгласов.

Листеру дали в руки рог с вином и зажаристый кусок мяса. Он, поблагодарив товарищей, отхлебнул вина за процветание лесного братства и уселся на полено возле костра. С улыбкой прислушиваясь к гомону разбойников, он слегка перекусил, потом поднял руку, прося тишины.

— Тихо!- рявкнул Гиббон.- Будет говорить предводитель.

Гомон прекратился.

— Олспей,-  окликнул Листер,- давай   сюда своих пленников. Будем разбираться с ними.

Олспей поднялся и, взяв с собою двух стрелков, удалился. Через несколько минут они выволокли к костру Роберта и Генриетту.

— Подведите их поближе,- приказал Листер.

Генриетта резко повернулась к одному из конвоиров, подтолкнувшему ее, и зло выкрикнула:

— Убери руки, свинья!

Потом, решительно шагнув вперед, остановилась напротив вожака и вызывающе произнесла:

— Я так понимаю, что ты главарь этой шайки. Я, дочь графа Ретленда заявляю тебе и твоим приспешникам, что все вы достойны смерти и будeтe повешены. А теперь освободите меня немедленно!

— Необъезженную лошадку имеют обыкновение стреноживать. Оставим пока все как есть,- ответил Листер и остальные разбойники, расценив его фразу, как удачную шутку, громко захохотали.

— Клянусь распятием, не могу понять в этой жизни одного: неужели в дворянских жилах течет другая кровь. Посмотри на эту девчонку — с какой спесивостью она держится. Можешь ли ты представить себе, чтобы так вела себя в подобной ситуации какая-нибудь крестьянка,- задумчиво проговорил Листер, повернувшись к, подсевшему рядом, Гиббону.

Между тем, Генриетта обвела взглядом, полным ненависти и отчаяния, круг разбойников и произнесла:

— Чему смеетесь вы, лесные бродяги? Тому, что победили девушку, не имеющую сил противостоять вам, и одного мужчину, навалившись на него кучей сзади? Не много славы принесет вам ваш подвиг! Хотела бы я посмотреть как вы владеете оружием, если бы здесь оказался мой отец со своим отрядом. Боюсь, что вам стало бы не до смеха.

Глухой ропот, поднявшийся после ее слов, оборвал взмахом руки вожак шайки, потом, обращаясь к Мэлвуду, спросил:

— Ну а ты что скажешь? По золотым шпорам на твоих сапогах я вижу, что ты человек, бывавший в битвах и кое-чего повидавший, не смотря на свои молодые лета.

Роберт усмехнулся.

— Вероятно, ничего нового для вас не скажу. Скажу, что все вы негодяи и мерзавцы. В этой жизни вас ждет хорошая пеньковая веревка, а в загробной — вечное адское пламя.

— А хочешь, я скажу какой смертью умрешь ты? И случится это довольно скоро,- зловеще произнес Листер.

— Какую бы смерть ты не избрал для меня, можешь не сомневаться, я приму ее достойно. Но хочу предупредить тебя, что если хоть волосок упадет с головы этой девушки, моя душа будет преследовать тебя везде и, клянусь святыми заступниками, где бы ты не скрывался: в других ли землях, или хоть на дне морском, — она настигнет тебя и подвергнет суровой каре!

— Ладно, оставь свои угрозы при себе. Эй, девушка, во сколько оценит отец твою свободу и жизнь?

— Ты  не получишь ничего, негодяй! Я бы перестала уважать себя, если бы согласилась на сделку с такими ублюдками, как вы!

— Подожди, Генриетта,- остановил ее Роберт, потом, обращаясь к вожаку, добавил:- Позволь нам переговорить с леди наедине.

Листер, после некоторого раздумья, приказал своим стрелкам отступить на несколько шагов от молодых людей и милостиво разрешил:

— Ну что ж, можете пошептаться немного. Здесь.

Роберт наклонился к девушке и горячо зашептал ей на ухо, что у него появился план, как обмануть разбойников и освободиться из плена, пусть только она позволит ему обсудить с вожаком условия выкупа. Генриетта поначалу упрямо протестовала, но постепенно его красноречие поколебало ее стойкость, и она согласилась предоставить Мэлвуду возможность распорядиться их судьбой, только с условием освободить ее от присутствия при унизительных торгах.

Получив согласие не мешать ему, Роберт повернулся к предводителю разбойников.

— Как твое имя?- спросил  он.

— Мое имя — Джефри Листер, но я жду ответа на свой вопрос.

— Листер, я прошу, чтобы моей спутнице позволили удалиться. Она устала, да и не гоже юной леди находиться на мужском пиру. Леди поручила мне вести переговоры о выкупе от ее имени.

— Так это?- спросил ее вожак.

Генриетта кивнула в ответ.

— Хорошо. Олспей, проводи девчонку в шалаш.

Когда они ушли, один из лесных разбойников по прозвищу «Брадобрей» из-за склонности выбривать голову наголо, у которого уже изрядно задурманило голову винными парами, а потому возникла охота покуражиться, фамильярно обратился к предводителю:

— Эй, Листер, какого черта ты без нашего согласия отослал девчонку?! Я все ждал, пока вы закончите свою болтовню, чтобы она сплясала нам. Да и, вообще, с ней не мешало бы поразвлечься. У меня руки чешутся проверить упругость сосков у этой лани.

Несколько человек захохотали и поддержали предложение скабрезными шутками.

К чести Листера, надо сказать, что он был жесток, но не кровожаден, и не любил проявлений диких издевательств и надругательства над беззащитными. Вожак обжег презрительным взглядом бритоголового разбойника, но, видя его состояние и понимая, что вразумлять его сейчас бесполезно, сказал:

— О чем разговор, Брадобрей? Бери ее, коли есть охота. Только при одном условии. Я слышал, что шлюхи разбегаются при виде твоего бычьего отростка. Боюсь, как бы ты не довел им девчонку до смерти. Но ведь нельзя, чтобы из-за твоих прихотей страдало все лесное братство. Клади на бочку 300 фунтов серебром и тешься с ней сколько твоей душе угодно. А иначе никак. Эту девчонку я оценил ровно во столько и не сброшу ни фартинга. Есть у тебя такой залог?

— Нет, откуда же,- смутился разбойник.

— Ну а нет, так заткнись и сиди спокойно. Так я и думал, что все твое богатство находится в штанах. И в следующий раз попридержи свой поганый язык, когда твой предводитель старается пополнить казну лесного братства.

Разбойники весело принялись потешаться над Брадобреем, окончательно смутив его.

— Ладно, приятель, так и быть, если уж тебе совсем невмоготу, я могу отдать тебе для утех ее лошадь, совершенно бесплатно,- добавил Листер, вызвав взрыв хохота собравшихся.

Пока длилось веселье разбойников, Роберт судорожно обдумывал план спасения, но ничего путного на ум не приходило. Из этого состояния его вывел голос Листера.

— Ты слышал, рыцарь, за девчонку я назначил 300 фунтов серебром, а сколько ты дашь за себя?

— Половину,

— Годится.  Итого 450 фунтов.  Осталось лишь решить, как мы получим эти деньги.

— Нам понадобится неделя, чтобы собрать эту сумму. Ровно через неделю, как ты отпустишь нас, я доставлю деньги сюда и передам тебе в руки.

— Не считай нас дураками, рыцарь. Где гарантия, что это будет именно так?

— Я посчитал ниже своего достоинства торговаться с тобою, Листер, и   не  считаю нужным искать гарантию своему слову. Среди шести поколений Мэлвудов не было лжецов. Смею уверить тебя, что и я не нарушал традиции своих предков.

— Слова остаются словами. Мне приходилось слышать пустые обещания и от более знатных особ. Мы сделаем так: девчонка останется у нас, а тебе я дам возможность доказать делом надежность своего слова.

— Невозможно. Без нее я не стронусь с места. Как ты не веришь мне, так и я не верю, что за время моего отсутствия, она не подвергнется здесь надругательству.   Но     если  уж ты никак не можешь обойтись без залож-

ника — оставь меня.

— Это твое последнее слово?

— Да!- твердо ответил Роберт.

— Хорошо. Пусть отправляется девчонка. И если она попытается выкинуть какой-нибудь фортель или через неделю я не получу денег, то тебя разорвут меж верхушками вот этих двух деревьев. А теперь иди, я пришлю к вам монаха, чтобы вы написали мне расписки.

Роберта отвели обратно в шалаш. Когда он рассказал Генриетте условия договора с разбойниками, она горячо запротестовала, наотрез отказавшись оставлять его здесь одного, но ему, в конце концов, удалось убедить ее покинуть лесной лагерь, чтобы привести сюда вооруженный отряд из замка.

 

Г  Л  А  В  А   III

Герб и флаг графства Ретленд.

В большой зале Барлиджского замка сидел в резном кресле человек лет сорока. Лицо его прямотою черт напоминало лики античных патрициев. Высокий лоб мыслителя, прямой римский нос, пытливые строгие глаза и небольшая холеная, скрывающая подбородок, бородка — таков был облик владельца замка. Одежда его отличалась вычурностью дорогой отделки, что свидетельствовало о богатстве лица, ее носившего. Сама поза его указывала, что ему не чужды утехи сибаритства. Развалившись на кресле в сладкой неге, он протянул ноги в башмаках из испанского сафьяна к камину, где языки пламени с легким потрескиванием лизали просмоленные поленья. На коленях у него лежала книга в тяжелом кожаном переплете. Левая рука его, свешиваясь с подлокотника, слегка теребила и поглаживала шерсть борзой, дремавшей    возле кресла. А другой рукой он не глядя

находил в вазе, стоявшей на  небольшом столике, драже и отправлял их в рот, время от времени запивая небольшими глотками подогретого вина с пряностями из серебряного тонкой работы кубка.

Какие-то звуки снаружи привлекли его внимание, он повернулся и с напряжением стал прислушиваться. Сначала доносились отголоски возгласов крепостной стражи на воротах, потом послышался скрип опускаемого моста. Копыта дробно простучали по деревянному настилу, и все смолкло.

Через несколько минут в зале распахнулась дверь и вошедший пожилой кравчий Генри Хэтченс произнес:

— Ваша светлость, к вам гонец короля. Он привез письмо его величества.

— Вот как?- у человека в кресле удивленно взметнулись брови.- Король вспомнил о своем недостойном слуге. Проводи его сюда. Подожди, леди Генриетта и сэр Роберт еще не вернулись?

— Еще нет, ваша светлость.

— Негодная девчонка. Мне придется примерно наказать ее по возвращению и хорошенько отчитать парня.

Вскоре в залу вошел гонец в плаще с вышитыми на нем королевскими лилиями и львами. Хозяин замка поднялся с кресла и сделал ему шаг на встречу. Гонец приблизился и с легким поклоном протянул пергаментный свиток.

— Граф Ретленд, король приветствует вас и шлет вам наилучшие пожелания, да хранят вас святые заступники.

— Как ваше имя, почтеннейший спросил граф, приняв свиток.

— Сэр Льюк де Поненж.

— Сэр Льюк, прошу вас отдохнуть с дороги. Вы проделали долгий путь, погрейтесь у камина и отведайте моего грога. Ужин вам сейчас принесут. Прошу прощения, но я оставлю вас, чтобы прочесть послание нашего любезного государя. Эй, Хэтченс, ужин нашему гостю, да поскорей!

Оставив гонца, граф Ретленд уединился в одной из боковых комнат, чтобы внимательно ознакомиться с письмом короля. Срезав печати, он развернул свиток и прочел: «Эдуард, милостью божией король Англии, возлюбленному и верному своему Уолтему, графу Ретленда, привет. Мы желаем иметь с вами совещание и рассуждение о вопросах, немало затрагивающих интересы нашего государства. По сему повелеваем вам, именем верности и любви, которые вы имеете к нам, прибыть в воскресенье, ближайшее после дня Святого Петра Целестина в Вестминстер для частной аудиенции. Засвидетельствовано королем в Виндзоре десятого дня апреля».

Когда граф вернулся в залу, он застал там гонца, усердно утолявшего голод. Неподалеку от него в почтительной позе стоял кравчий.

— Хэтченс,- обратился к нему граф,- прикажите подать нам кварту андалузского. Мы с сэром Льюком непременно должны отметить добрые известия, доставленные им.

Уолтем уселся напротив гонца и с интересом принялся расспрашивать его о последних событиях на континенте и новостях двора. За беседой время текло быстро. За андалузским последовало карманьольское, потом снова андалузское. Но не успел граф Ретленд утолить все свое любопытство, как заметил, что его собеседник отчаянно борется с дремотой.

— Хэтченс,- обратился он к кравчему, прислуживавшему за столом,- подготовьте комнату в угловой башне для нашего гостя, да прикажи взбить получше постель. Подожди, разузнай, нет ли известий о Генриетте и Персивале, прикажи выставить побольше факелов на башнях, на случай, если они сбились с дороги.

— Все будет исполнено в точности, ваша светлость,- поклонился кравчий и вышел.

После его ухода граф обратился к гонцу:

— Прошу прощения, сэр Льюк, я совершенно забыл, что вы проделали долгий путь и замучил вас своими расспросами.

— О нет, что вы, милорд. Беседа с вами доставляет истинное удовольствие. При дворе очень сожалеют, что вы в последние годы устранились от активной деятельности и до сих пор помнят вас, как одного из умнейших людей королевства,- сказал Поненж, потом после небольшой паузы улыбнулся и добавил: — Не сочтите меня нескромным, но, если не трудно, ответьте на один мой вопрос. Что за странное имя вы назвали недавно? Неужели славный рыцарь королевства лоргов Персиваль Уэльский до сих пор жив и гостит в вашем замке?

Граф засмеялся.

— Конечно, нет. Моя дочь обожает давать прозвища и называет так моего воспитанника сэра Роберта Мэлвуда.  Я настолько привык к этому  ее обращению, что иногда, забываясь, сам называю его так.

— Мэлвуд…. Эта фамилия мне кажется знакомой.

— Роберт — молодой побег славного дерева. Мэлвуды из Суффолка — побочная линия Уолтемов. Я хорошо знал его родителей. Это были достойные люди. К несчастью, «черная смерть» в двадцать первый год правления нашего короля унесла из жизни их и почти всех  слуг. В этот же год поместье Мэлвудов было  уничтожено большим пожаром, и мальчик остался без крова. Я узнал об этом и взял его к себе в замок. Постепенно я так привязался к нему, что считаю его почти сыном. А их трогательная детская дружба с моей дочерью Генриеттой была, как бальзам для сердца старого воина. Немало упоительных часов провел я у окна, наблюдая за их играми на лужайке перед замком.  Роберту было пятнадцать,  когда  он совершил первый подвиг во славу своей дамы.  Услышав историю,  как граф Роберт Парижский и его доблестная супруга Бренгильда устраивали засады у часовни Владычицы Сломанных Копий, чтобы скрестить оружие со странствующими рыцарями, он, достав, где-то доспехи ярко красного цвета, облачился в них и решил стать защитником часовни святого Арнульфа, находящейся в лесу, в шести милях отсюда. Он просидел там три дня почти без еды в надежде сразиться с каким-нибудь проезжим рыцарем в «поединке честолюбия», но, на его счастье, ни один рыцарь не держал в это время путь мимо часовни. Когда через три дня он вернулся в замок, едва не падая с седла от голода, Генриетта на полном серьезе считала его героем. Она была настолько поражена его красными доспехами, что стала звать его «Персивалем», в уверенности, что ему пришлось сразить Красного Рыцаря, чтобы завладеть ими. Сейчас это прозвище носит больше шутливый характер, но все в замке настолько привыкли к нему, что подчас забывают, как же Роберта зовут на самом деле.

— Теперь, когда вы упомянули о красных доспехах, я вспомнил. Это тот самый воин, который отличился при взятии Бервика,- заметил Поненж.

— Да, верно. Я слышал, что он вел себя там достойно, хотя то была его первая битва.

— Я так же был там, в охране его величества, и слышал, как о нем очень лестно отзывался лорд Мобрей. Мобрей в тот день командовал отрядом, штурмовавшим Южные ворота. Скотты оказали упорное сопротивление на его участке, и под ним была убита лошадь. Он рассказывал потом, что был на волосок от гибели, как вдруг воин в красных доспехах пронесся над ним, подобно огненному смерчу, и врубился в ряды врага. Неожиданный спаситель успешно отражал сыпавшиеся на него со всех сторон мощные удары шотландских двуручных мечей, пока оруженосцы вытаскивали своего предводителя, придавленного лошадью, и оказывали ему помощь. После битвы Мобрей отыскал отважного юношу в красных доспехах среди раненых, выяснил его имя — Мэлвуд, и по рекомендации лорда его величество Эдуард III посвятил молодого воина в рыцари.

Граф Ретленд с удовольствием выслушал историю о мужестве, проявленном его питомцем, и сам проводил гонца в отведенные ему покои, после чего, приказав позвать Хэтченса, вернулся в залу.

Пригласив кравчего присесть и закусить остатками обильной трапезы гонца, он налил в кубок вина и спросил:

— Твое мнение, Генри: что могло послужить причиной задержки ребят?

— Ума  не приложу,  ваша светлость.  Они никогда не имели привычки опаздывать к ужину.

— Ты знаешь, Хэтченс, у меня какое-то нехорошее предчувствие. Не могли ли они заплутать в лесу?

— Сомневаюсь, милорд. Не в обиду будет сказано вашей светлости, но никто не знает лучше ваших лесов, чем сэр Роберт. Он исходил их вдоль и поперек. Я больше склонен думать, что они удалились слишком далеко и решили переждать ночь в какой-нибудь корчме. Будем ждать их утром.

— Клянусь распятием, лучше ежедневно стоять под французскими стрелами, чем быть родителем юной дочери. Своими проделками она буквально разрывает на части мое сердце. Теперь по ее милости я не смогу сомкнуть глаз до рассвета. Хорошо хоть, что ее мать леди Изабелла уехала навестить свою тетушку и пребывает в неведении.

— Не стоит так переживать, милорд. Ваша постель уже готова.

— Нет, Хэтченс, я еще хочу обдумать, зачем я понадобился королю. После дня Святого Георгия я отбываю в Лондон.

— Неожиданная новость, милорд. Завтра скажу вашему оруженосцу Хиткоту, чтобы он начистил доспехи.

— Да, раз король зовет меня, то похоже, что на старости лет мне еще придется поработать мечом.

— Милорд, вы не справедливы к своему возрасту. Не много в Англии найдется удальцов, способных выстоять против вас.

— Ну не скажи. С принцем на континенте есть немало добрых мечей. И из числа наших старых знакомых, да и молодая поросль, как я слышал, сражается весьма недурно.

— На турнирах, может быть, и да, а доведись нынешней молодежи выдержать такой натиск, как мы имели при Креси, то я не знаю, как бы она себя еще показала.

— Хэтченс, я тебе тысячу раз говорил — не напоминай мне о Креси. При одном этом слове у меня начинает болеть голова, как будто я совсем недавно получил от бургундского рыцаря тот злополучный удар булавой, от которого сутки пролежал в забытьи.

— А мне признаться, милорд, до сих пор часто снится та славная битва. Особенна одна картина. Помните, как перед началом сражения, когда мы стояли уже в боевых порядках, вдруг непонятно откуда налетели тучи ворон. Не было им числа и создавали они ужасный шум, а потом так же неожиданно, как появились, все они пропали и разразился крупный и частый дождь с громом и молнией, пресильными и престрашными….

— Ладно, Хэтченс, оставь меня. Отправляйся спать. А то, похоже, ты сейчас снова разведешь свою любимую канитель про дела минувших лет. Меня же сегодня волнует одно — где сейчас находится моя дочь? Клянусь распятием, я бы с радостью отдал все свои призовые кубки тому, кто сейчас  сказал мне, где она.

Кравчий поднялся и, пожелав господину спокойной ночи, удалился. Граф подошел к окну и, кажется, застыл там, вглядываясь в темень ночного леса.

 

Г  Л  А  В  А   IV

Уже смеркалось, когда монах, согнувшись, протиснулся в шалаш пленников, прикрывая ладонью пламя свечи.

— Pax vobiscum*, благородные господа,- поприветствовал он их, но пленники промолчали.

Генриетта, свернувшись клубком в углу, то ли спала, то ли просто лежала, закрыв глаза, а Роберт, привалившись к стенке, пребывал в тяжелых раздумьях.

— Предводитель Листер направил меня сюда, чтобы вы написали ему обязательства на означенные вами суммы выкупа,- произнес монах, доставая из полотняной сумки письменные принадлежности и пергамент.

— Странно видеть в этом логове монаха-бенедиктинца. Что привело вас к ним, святой отец?- спросил Мэлвуд.

Неисповедимы пути Господни. Нужда заставила меня искать пристанища у этих людей, сын мой. Жизнь странствующего в одиночестве монаха подвержена невзгодам и опасностям. Я стал жертвой нападения этих людей, но, узнав мою тяжелую судьбу и мои взгляды, они позволили остаться с ними переждать зиму. Скоро я уйду от них, чтобы снова нести в народ учение преподобного Уиклифа**.

— Все ясно. Ладно, напишите обязательства сами, а мы подпишем.

— Хорошо. Пока я пишу, не соблаговолите ли вы утолить голод и жажду,- с этими словами монах извлек из сумки несколько поджаренных кусков мяса, два ломтя хлеба грубого помола, флягу с вином и разложил все это на полу.

— Эй, Генриетта,- окликнул девушку Роберт,- святой отец любезно принес нам поесть. Поднимайтесь.

— Я не хочу есть,- буркнула она.

— Генриетта, не упрямьтесь. Прошу вас — поешьте, завтра вам понадобится много сил. Ну а я, с вашего позволения, отведаю каков он на вкус наш злополучный олень.

Роберт ухватил связанными руками кусок мяса и вонзился в него зубами. Генриетта медленно поднялась, взяла хлеб и нехотя принялась жевать его. Между тем, монах закончил писать и протянул пергамент девушке.

   — Это обязательство, что за услуги, оказанные вам йоменом Джефри Листером, вы обязуетесь уплатить ему 300 фунтов серебром. Подпишите здесь.

Девушка отрешенно поставила гусиным пером росчерк и снова улеглась на камышовую подстилку.

— А это ваше обязательство, сэр Роберт, на 150 фунтов,- подал монах пергамент молодому человеку.

— Похоже, что не дешево мне обойдется этот ужин,- с улыбкой заметил Роберт.

— Смею вас уверить, сэр, что еду принес вам я, а не Листер, и она не будет вам стоить ничего.

Мэлвуд расписался и вернул пергамент монаху, но тот не уходил, а с интересом разглядывал пленников.

— Похоже на то, что вы не торопитесь, святой отец,- заметил Роберт.- Если вы подыскиваете слова,   чтобы    предложить     нам исповедоваться перед смертью, то не стесняйтесь, говорите.

Монах вздрогнул, потом, пристально посмотрев на Мэлвуда, медленно начал говорить:

— Не буду скрывать, сэр Роберт, вы подвергаетесь смертельной опасности. Мое святое звание и мои убеждения противны злу, которое должно свершиться, и я постараюсь помочь вам. Мне удалось подслушать, как Листер сказал одному из своих людей по имени Гиббон, чтобы он прикончил вас сегодня ночью. Гиббон — беспощадный убийца и всецело предан своему предводителю, поэтому, без сомнений, постарается исполнить его волю. Но я намерен воспротивиться готовящемуся преступлению. Я постараюсь подпоить вашего сторожа и выведу лошадей на поляну к северу от лагеря. Когда все будет готово, я дам вам знать. Кстати, вот вам нож, чтобы вы смогли освободиться от пут,- с этими словами монах достал из сумки небольшой ножичек с костяной ручкой, которым он разрезал пергамент, и положил его перед собой. Потом поднялся и вышел наружу.

Роберт торопливо подобрался к ножу и перерезал на себе веревки, затем освободил Генриетту. Она удивленно взглянула на него, но он приложил палец к губам.

   Молчи, ничего не говори. Лежи и притворись спящей.

      Сам он улегся перед ней, как бы загораживая ее своим телом, и стал внимательно прислушиваться.

Между тем, на землю окончательно спустилась ночь, но луна серебристым тусклым светом освещала лес. Мэлвуд слышал, как монах подходил к стерегущему их разбойнику и, посочувствовав на скучную обязанность, выпавшую на его долю, передал ему фляжку с вином. Потом все стихло. После шумной попойки лесные молодцы беззаботно спали. Не известно, сколько времени Роберт пролежал в томительном ожидании, но вдруг его внимание привлек звук тупого удара и короткий сдавленный стон, раздавшийся снаружи, совсем рядом. Через мгновение какая-то массивная фигура возникла в проходе, загородив собою лунный свет. Мэлвуд, притворившись спящим, напряженно наблюдал за происходящим из-под припущенных век, ожидая, что последует дальше. Человек вошел в шалаш и наклонился над ним. Густой неприятный запах, исходивший изо рта, приблизившегося к нему человека, ударил в нос. Роберт скорее угадал, чем увидел, блеск стали, занесенной над ним, и что есть силы ударил ногами — ночной гость отлетел к выходу. Мэлвуд молниеносно бросился на него и всадил нож ему в горло. Человек захрипел, и молодой рыцарь нанес ему еще несколько ударов ножом в грудь. Заметив, что  противник не в силах противостоять ему, Роберт, схватив за руку Генриетту, которая, привстав с ложа молча наблюдала за борьбой, выбрался с ней из шалаша.

Снаружи, у самого входа, они наткнулись на безвольно распластавшееся тело их сторожа.

— Бежим! Только умоляю — ни единого звука,- возбужденно прошептал Роберт.

Он увлек девушку под спасительную сень деревьев, после чего повернул на север, памятуя, что монах обещал отвести туда лошадей. Отбежав от лагеря на значительное расстояние, Мэлвуд приложил ухо к земле, потом поднялся и негромко свистнул, как он подзывал обычно своего коня. В тишине ночного леса послышалось конское ржание. Определив направление, молодой человек снова увлек девушку за собой, и вскоре на небольшой поляне они обнаружили своих лошадей, которые, казалось, также были весьма довольны, увидев хозяев. Лошади были без седел, но выбирать не приходилось, и Роберт, подсадив девушку, сам взобрался на коня. К счастью, для беглецов, луна, ставшая их союзницей, указывала путь меж деревьев, и они без особого труда смогли пробраться сквозь лес, прежде чем выехали на широкую тропинку.

Тем временем, брат Амвросий, после того, как отвел лошадей в лес, снова прокрался в лагерь. Подойдя к шалашу пленников, он увидел валявшегося   на земле   в    неловкой  позе сторожа. Решив, что тот напился до бесчувствия, монах тихо позвал:

— Сэр Роберт, это я, брат Амвросий. Слышите меня?

Убедившись, что тот, к кому он обращается, его не слышит, он протиснулся в шалаш, но тут же, споткнувшись о чье-то тело, упал на него.

Снизу раздался какой-то булькающий всхлип.

— Сэр Роберт, это вы?- едва слышно спросил брат Амвросий, но ответа не дождался.

Монах принялся ощупывать лежащее под ним тело и почувствовал рукой влагу, пропитавшую одежду человека. Решив, что без огня тут не разобраться, он выбрался наружу и, подбежав к костру, выхватил горящую головешку. Вернувшись обратно, при свете огня, озарившего лицо лежащего человека, он увидел, что это Гиббон. Разбойник был весь в крови, но тихие булькающие звуки, вылетавшие из развороченного горла, свидетельствовали, что он еще жив. Брат Амвросий, преодолев первое инстинктивное побуждение удрать прочь от этого страшного места, уселся рядом с раненым. Ему не понадобилось много времени понять, что же здесь произошло: Гиббон, убив или оглушив сторожа, проник в шалаш, но получил достойный отпор от Мэлвуда. Теперь приходилось только уповать на небо, чтобы пленники благополучно смогли выбраться из леса, а разбойники не догадались, кто им помог бежать. Брат Амвросий  шепотом прочитал молитву, потом с вздохом принялся за раненого. Он вспорол на нем верхнюю одежду, обтер кровь с ран и обработал их мазью.

Милосердие не позволило ему покинуть умиравшего человека, хотя монах и недолюбливал Гиббона за его грубость и жестокость. Но вряд ли милосердие остановило разбойников, когда бы они узнали, что, обнаружив раненого «Заячью Губу» и бегство пленников, монах не поднял тревогу. Но подними он тревогу сейчас, и разбойники, возможно, смогли бы настигнуть беглецов — это тоже было бы немилосердно. Поэтому брат Амвросий решил побыть в хижине, а если кто-нибудь случайно заглянет сюда, то он бы смог сказать, что сам только что очутился здесь и оказывал помощь Гиббону. Он уселся на пол и, достав из сумки флягу с вином, с удовольствием принялся за ее содержимое.

Лишь с первыми лучами солнца брат Амвросий покинул шалаш. Изображая испуг и возбуждение, он ворвался в жилище Листера и принялся расталкивать спящего предводителя. Тот, протирая глаза, сел на постели.

— Эй, монах, какого черта ты посмел нарушить мой покой?!

— Предводитель, случилась страшная вещь!

— Дьявольщина, что там такое могло случиться?

— Ваши пленники бежали, предводитель!

— Гром и молния! Немедленно поднять тревогу. Буди лесных братьев, пусть скорей организуют погоню. Постой, но ведь их охранял Чевиот?

— Они оглушили его и, возможно, проломили ему голову.

— Поделом пьянице. В следующий раз будет сторожить лучше.

— А потом, видимо, Гиббон заметил их, и они его ранили.

— Проклятье!

Листера, как ветром, сдуло с постели. Отшвырнув с дороги монаха, он выскочил из своего жилища и призывно затрубил в рог. Разбойники стали медленно выползать на свет божий. Предводитель, раздавая тумаки направо и налево, ничего не понимающим спросонья, лесным братьям, приказал им собраться на поляне, а сам бросился туда, где лежал Гиббон. Состояние раненого оставляло желать лучшего. Он был без сознания, и только клекот в гортани показывал, что жизнь еще теплится в нем. Листер распорядился перенести его к себе и занялся Чевиотом. Два ведра воды, вылитые на оглушенного сторожа, привели его в чувство. С глубокими стенаниями, обхватив голову руками, он поднялся. И тут же, получив мощный удар Листера в лицо, снова рухнул на землю. Предводитель брезгливо толкнул его ногой и со зловещей торжественностью начал говорить:

— Вставай, Чевиот, я буду судить тебя. Я обвиняю тебя в том, что ты нарушил мое приказание и уснул на посту. Это раз. По твоей милости лесное братство лишилось 450 фунтов, которые должно было получить за выкуп пленников — два. Из-за тебя «Заячья Губа» лежит теперь при смерти, и я молю бога, чтобы он не скончался еще до захода солнца — это три. Ты упустил ребят, и скоро они приведут сюда вооруженных воинов. Нам всем грозит опасность — это четыре. Ты виновен четырежды, Чевиот, и я приговариваю тебя к смерти! Эй, вздерните его!

Листер махнул рукой стоявшим за его спиной разбойникам, и они, видя, что предводитель не в духе, поспешили исполнить его приказание. Вскоре тело сторожа безвольно покачивалось на ближайшем дереве.

 

Г  Л  А  В  А   V

Граф Ретленд, сидя возле камина в большой зале замка, пребывал в полудреме. Раздавшийся возглас стражника с башни вывел его из этого состояния. Он быстро поднялся и подошел к окну. Солдат на башне крикнул страже у ворот, что видит двух всадников, выехавших из леса.

Граф Ретленд напряг зрение и так же увидел в тусклом свете луны двух всадников, рысью двигавшихся по направлению к замку. Он скорее узнал лошадей, нежели людей, сидевших на них. Люди мчались, прижавшись к конским гривам, неловко сползая в ту или другую сторону на скаку. «Ранены!»- обожгла мысль Гальфрида Уолтема. Он сбежал вниз, приказал страже поднять решетку и опустить мост. Лошади приблизились к замку, и он понял, чем объяснялась неловкая посадка всадников — под ними не было седел. Роберт перед мостом чуть придержал коня и пропустил вперед Генриетту. Она, преодолев мост, обессиленною свалилась на руки отца. Граф, нежно прижимая ее к груди, понес наверх. Мэлвуд последовал за ними. Мрачные проходы замка озарились светом факелов и огласились гомоном слуг. Большая зала наполнилась людьми. Генриетта, измученная всем пережитым, не сдерживаясь более, зарыдала. Это могло показаться странным, учитывая ее мужественное поведение в стане разбойников, но вполне извинительно для столь юной девушки. Видя ее состояние, граф обратился к молодому человеку:

— Что случилось, Роберт?

— Мы попали в руки разбойников, милорд. Они хотели убить нас, но нам удалось бежать. Их логово находится в Барлиджском лесу. Я прошу у вас пятьдесят всадников, сэр, чтобы уничтожить их.

— Проклятье! Клянусь распятием, эти собаки скоро будут гореть в аду. Хэтченс, ты здесь?

— Да, ваша светлость.

— Немедленно прикажи трубить сбор. Пусть пятьдесят всадников в боевом снаряжении соберутся во дворе. Я сам поведу их. Принесите мои доспехи. А ты, Роберт, присядь и подкрепись кубком эля, да расскажи мне все по порядку.

Пока молодой человек повествовал об их злоключениях, граф облачался в боевое снаряжение. По порывистости его движений было видно, что гнев вскипает в нем все с большей силой с каждым словом Роберта. Когда тот закончил, он зловеще произнес:

— Молитесь, лесные бродяги. Суровая кара скоро настигнет вас,- потом, обращаясь к Мэлвуду, мягко добавил:- Иди, собирайся, мой мальчик. Мы выступаем немедленно.

Роберт прошел в свои покои и растолкал спящего оруженосца Роджера Бэкона.

— Мои доспехи! Да поворачивайся живее!

Бэкон быстро помог ему надеть хауберк — кольчугу с капюшоном и перчатками, после чего собрался сам. Но Роберт вместо того, чтобы поспешно спуститься вниз, почему-то сел и принялся размышлять, в задумчивости оперевшись на меч в ножнах.

— Бэкон, сколько денег осталось в моем кошельке?

— 22 марки, один нобиль, три шилинга и четыре пенса, сэр.

— Этого мало….

Из раздумья Роберта вывела резко распахнувшаяся со скрипом дверь, и в комнату, клацая сталью доспехов, вошел граф Ретленд.

— В чем дело, Мэлвуд? Все уже готовы и ждут только вас.

— Милорд, у меня к вам просьба.

— Так говори, Только скорей.

— Я прошу у вас в займы сто пятьдесят фунтов.

— Это большие деньги. Позволь узнать зачем?

— Я дал письменное обязательство вожаку разбойников, что должен ему эту сумму.

— Послушай, Мэлвуд, не повредил ли ты там, в лесу, свою голову?

— Я поставил свою роспись на долговом обязательстве.

— Ну и что?

— Поймав Листера, я выполню свое обязательство: вручу ему деньги, потом убью его и заберу их обратно, так как они станут моей военной добычей. Мне кажется, так я поступлю согласно правилам чести и сообразно своей совести. Поэтому я прошу эти деньги взаймы только до захода солнца.

— Ты рехнулся, Мэлвуд. Ладно, ты получишь эту сумму. А теперь пошли.

Внизу, на крепостном дворе уже собрались воины в боевом облачении. Завидев своего сеньора, они быстро и организованно построились. Граф произнес перед ними короткую воодушевляющую речь и приказал отряду выезжать за ворота. Сам он немного задержался, пока подбежавший Хэтченс не передал ему увесистый кошель с монетами. Хлопнув по плечу запыхавшегося кравчего, Гальфрид Уолтем сказал:

— Генри, поручаю тебе охрану замка.

— Я всегда знал, что хоть на старости лет, но я буду сенешалем,- улыбнулся Хэтченс.

Граф, пропустив его шутку мимо ушей, добавил:

— Позаботься о Генриетте, а так же о гонце короля. В моем замке он ни в чем не должен знать нужды. Принеси ему извинения от моего имени, скажи, что только срочное дело заставило меня оставить его.

— Все будет исполнено, ваша светлость.

Гальфрид Уолтем подозвал одного из своих оруженосцев — Хиткота и вручил ему деньги.

— Передай это сэру Роберту и держись рядом с ним. Отвечаешь сегодня головой как за него, так и за этот кошель. Мне было бы очень жаль потерять их обоих.

Пришпорив коня, граф Ретленд выдвинулся в голову своего отряда.

Умение Мэлвуда ориентироваться в лесу позволило им быстро и безошибочно найти лагерь разбойников. Разбросанные в беспорядке предметы нехитрого скарба свидетельствовали, что сборы лесных стрелков проходили в большой спешке, а еще дымившееся костровище указывало, что лагерь был покинут совсем недавно. Солдаты быстро обыскали поляну и выволокли из кустов человека в монашеской рясе. Роберт узнал брата Амвросия. Монах был пьян и едва держался на ногах. Его грубо подтащили к графу Ретленду.

— Где разбойники?- грозно и требовательно спросил Уолтем.

— Вы опоздали, милорд. Они ушли в сторону Личестера,- заплетающимся языком проговорил брат Амвросий.

Граф позвал одного из воинов и приказал ему доставить монаха в замок, после чего, махнув рукой отряду, устремился в погоню. Ориентируясь по свежим следам прошедших впереди людей, преследователи двигались довольно быстро, но вскоре наткнулись на место, где следы  расходились в разные стороны.

— Когда б я знал, что нам предстоит травля, то взял бы с собой собак,- процедил сквозь зубы граф Ретленд, потом громче добавил:- Сэр Роберт, возьмите половину людей и следуйте по следам, что ведут вправо, а я буду преследовать другую группу.

Гальфрид Уолтем с уменьшенным вполовину отрядом снова устремился вперед, но, проскакав с четверть мили, они опять наткнулись на место, где следы раздваивались.

— Дьявольщина!- выругался граф.- Так они будут делиться бесконечно. Но они должны быть уже где-то близко. Ладно, разделаемся сначала с одними, а потом доберемся до других.

Выбрав одно из направлений, отряд графа помчался дальше.

Между тем и Роберт столкнулся с такой же проблемой. Разбойники, которых преследовал его отряд, так же разошлись в разные стороны. Мэлвуд принял иное решение.

— Бэкон,- обратился он к своему оруженосцу,- разбойники, похоже, разбредаются по всему лесу. Возьми с собой пятнадцать человек. Вам предстоит стать загонщиками. Встаньте в линию и гоните злодеев  к реке, а там мы их встретим.

Невдалеке текла речка с быстрым стремительным течением, и Роберт, решив использовать эту естественную преграду на пути разбойников, со своими людьми заторопился, чтобы первым занять переправу.

Граф Ретленд, ехавший впереди, первым заметил людей в зеленых куртках, мелькнувших меж деревьев.

— Вперед! Не давать пощады!- зычно выкрикнул он и, выхватив меч, ринулся на противника.

Разбойники, застигнутые им, несли самодельные носилки с раненым Гиббоном. Увидев погоню, они поспешно и весьма неосторожно бросили носилки на землю и кинулись в разные стороны. Лишь двое замыкающих пытались отразить нападение и подняли луки. Они успели сделать по выстрелу, не достигших цели, прежде чем, обливаясь кровью, повалились на жесткий папоротник. Остальных солдаты еще некоторое время гоняли по лесу, словно зайцев, но вскоре все было кончено. Воины, обтирая мечи о гривы коней, съезжались к месту, где они обнаружили разбойников.

— Что делать с раненым?- спросил графа один из них, кивнув на носилки.

Тот пристально посмотрел в лицо, лежащего в беспамятстве Гиббона.

— А про этого я слышал. Он один из главных негодяев в их шайке,- проговорил Уолтем, слезая с седла.

Подойдя к раненому, он взмахнул мечом и ногой отбросил воинам отделенную от тела голову.

— Заберите это с собой. Это станет украшением над моими воротами. Но мне нужна еще одна голова — главаря. Едем назад, мы должны настичь остальных.

Отряд Роберта не успел отсечь разбойников от переправы. Когда они выехали к реке, то увидели, что единственная лодка, перегруженная лесными молодцами, едва не черпая воду бортами, была уже на половине пути к противоположному берегу. Гребцы, отчаянно борясь с сильным течением, медленно продвигали ее вперед.  Мэлвуд подъехал к кромке воды, соскочил с коня и достал арбалет. Четверо его людей, у которых были арбалеты или луки последовали его примеру.

— Подождите,- остановил их Роберт и, заметив в лодке главаря разбойников,  громко крикнул:- Эй, Листер, поворачивай обратно! Я принес тебе выкуп.

Мэлвуд достал кошель и потряс им над головой.

— Оставь эти деньги себе!- отозвался вожак.

— Тогда верни мою расписку!- снова крикнул Роберт.

— Возьми ее, если сможешь,- ответил Листер и взмахнул рукой.

Два белых свитка, увлекаемых течением, поплыли по воде.

— Раз не хочешь возвращаться — отправляйся к праотцам,- пробурчал Роберт, вскидывая арбалет, потом крикнул своим товарищам:- Стреляйте, ребята, не дайте им достигнуть того берега!

От града стрел в лодке началась паника. Один из разбойников, согнувшись от пронзившей его насквозь стрелы, наступил на борт, и лодка перевернулась, вытряхивая людей из своего чрева. Крик ужаса, вырвавшийся разом у нескольких разбойников, разнесся над водой. Они барахтались, захлебываясь в обжигающей холодом воде, бессильные перед стрелами, посылаемыми с берега. Спустя несколько минут над гладью реки уже не виднелось ничего, кроме перевернутой полузатопленной лодки, сносимой течением вниз. Мэлвуд и его люди внимательно следили за рекой, но ни одной головы так и не показалось на ее поверхности.

Между тем перевернутую лодку прибило к противоположному берегу футах в восьмистах вниз по течению.

— Смотрите, сэр Роберт,- тронул Мэлвуда за плечо один из воинов.

Рыцарь проследил взглядом по направлению его руки и увидел, как из-за лодки выполз человек в обвисшей мокрой одежде и побрел к лесу. Роберт узнал в нем Листера и в отчаянии ударил себя кулаком по бедру.

—          Клянусь спасением моей души, будь ты хоть сам сатана, но в этом или ином мире мы еще встретимся. И тебе не уйти от возмездия за свои злодеяния,- тихо проговорил он.

 

Г  Л  А  В  А   VI

 

Утром следующего дня граф Ретленд и его супруга, леди Изабелла, Генриетта и Роберт завтракали в пиршественной зале замка. Граф явно пребывал не в духе. Его раздражительность в основном объяснялась тем, что накануне он со своими людьми весь день гонялся за разбойниками по лесу, вернувшись обратно только с заходом солнца, но не смог в полной мере удовлетворить своей мести. Примерно половина шайки лесных бродяг так и ушла от них, растворившись в зарослях, и, главное, над воротами замка отсутствовала голова главаря. Как лицу довольно известному и влиятельному, ему претила сама мысль, что окружающие могут счесть, будто бы он не покарал должным образом разбойников, посмевших пленить его дочь.

Еще раньше он сурово и во многом неоправданно отчитал Мэлвуда, упустившего главаря, хотя явно видел, что молодой человек сам изрядно удручен этим фактом. А за завтраком он яростно обрушился на стольника, плеснувшего вино мимо кубка. Не дожидаясь пока домочадцы закончат трапезу, граф резко отодвинул от себя блюдо с паштетом и подозвал кравчего.

— Хэтченс, какие насущные дела предстоят нам сегодня?

— Сначала я бы посоветовал вашей светлости решить, как поступить с монахом, захваченным в лесу.

— Разве он еще не повешен?

— Еще нет, ваша светлость.

— Ну так сделайте это, да поскорее.

Услышав последнюю фразу, Мэлвуд возбужденно вскочил.

— Милорд! Прошу пощадите его. Ведь это он спас нас из разбойничьего вертепа.

— Это зачтется ему на небесах,- усмехнулся Уолтем.

— Милорд, умоляю, будьте милосердны….- не найдя больше слов, Роберт растерянно посмотрел на Генриетту.

Она после некоторого раздумья тоже поднялась.

— Отец, я тоже прошу вас помиловать его. Казнь, которой вы хотите предать его, не заслужена им.

— Ну, хорошо. Пусть приведут его сюда, я желаю лично беседовать с ним.

Через некоторое время двое стражников ввели в залу брата Амвросия.

— Знаешь ли ты, что наш славный король не жалует беглых монахов?- грозно спросил Гальфрид Уолтем.

— С позволения вашей милости, я не беглый монах,- со смиренным видом отозвался брат Амвросий.

— Тогда почему же ты шляешься по лесам и якшаешься с самыми отпетыми негодяями?

— Если ваша милость позволит, я изложу свою историю. Шесть лет я провел в аббатстве бенедиктинцев в качестве киновита*. В аббатстве вели  мирскую жизнь и, к тому же, весьма предосудительную. Сам аббат, стоявший выше всех прочих по своему сану, был ниже других по образу своей жизни и еще более — по своей дурной славе. Поскольку я часто и резко обличал их невыносимые гнусности, как с глазу на глаз, так и всенародно, то сделался, в конце концов, обузой и предметом ненависти для всех иных. Замечая, как аббат и присные его подчас вольно толкуют священное писание в угоду своим похотям, что ни помыслят, пожелают, то им и свято, а что ни по ним — то не дозволено, я стал искать учение об истинной вере в господа нашего Иисуса Христа. И тут мне посчастливилось услышать учение Уиклифа, в котором нашел ответы на большинство терзавших меня вопросов. Я поделился своими мыслями с некоторыми братьями, и аббат проведал об этом. Он давно искал предлог, чтобы избавиться от меня, и обвинил в ереси. Я напомнил ему слова блаженного Никодима, который, желая освободить господа, сказал: «Осуждает ли наш закон человека прежде, чем его выслушают и узнают, что он делает?» и потребовал собрать собор из местных ученейших мужей в присутствии епископа, где бы я смог публично изложить свои мысли. Это столь разгневало аббата, что он, кликнув сторожей, приказал им палками гнать меня из святой обители. Побитого и обливающегося кровью меня выволокли за ворота. Мне ничего не оставалось, как пойти в народ и проповедовать учение богослова Уиклифа.

— Так ты еще и еретик. Я велю отдать тебя в руки священного суда,- произнес граф.

— С позволенья вашей милости, учение Уиклифа не является ересью. Ему покровительствует сам герцог Ланкастерский.

— И что же такое проповедует этот Уиклиф, если его высочество проникся его идеями?

— Он говорит, что основой всех моральных законов должно быть только священное писание. И если власть имущие впадают в земной грех, то лишаются божьей милости. Как могут священнослужители, подверженные всем человеческим страстям и слабостям, распоряжаться милосердием божьим, торгуя отпущением грехов? Господь….

— Довольно,- прервал монаха Уолтем.- Я не силен в богословских вопросах и, чтобы никто не посмел сказать, что я повесил святого человека, я передам тебя в руки священного суда, который оценит твои мысли и поступки.

Граф Ретленд махнул рукой страже, и монаха увели. Когда за ними закрылась дверь, Уолтем обратился к кравчему:

— Ну, Хэтченс, какие еще вопросы ждут нашего рассмотрения и суда? Только, бога ради,  не приводи ко мне больше святой братии. Они сами не могут разобраться в своих теологических тонкостях,  где уж тут простому смертному распутать их хитросплетения.

— Какой-то купец желает вручить жалобу вашей светлости.

— Ладно, впусти его.

В залу вошел пожилой мужчина, одетый в добротный, практичный шерстяной камзол, и, стащив с головы шапку с золотым изображением божьей матери, почтительно поклонился графу и заговорил:

— Вам, славному и уважаемому сэру Гальфриду Уолтему, божьей милостью графу Ретленда приношу я жалобу на лихих людей, которые третьего дня назад напали на меня на принадлежащей вам земле и нанесли урон товарам и слугам моим. Нарушив закон, дарованный нам королем Англии Иоанном* и гласящий, что все купцы должны иметь право свободно и безопасно пребывать и ездить по Англии, уплачивая старинные и справедливые, обычаем установленные пошлины….

— Говори короче. Где и кто на тебя напал?- прервал его речь граф.

— Три дня назад проезжал я в Барлиджском лесу, принадлежащем вашей светлости, со своими слугами на двух повозках. Лишь только мы миновали часовню святого Арнульфа, какие-то грязные бродяги во множестве выскочили из-за деревьев и напали на нас. Мы выхватили свои мечи и приготовились достойно встретить их. Но так как число разбойников было очень велико, то мы подстегнули лошадей и прорвались. Правда, один из злодеев, похоже, сам предводитель шайки, вцепился в лошадиную упряжь и сумел задержать повозку, пока другой не стащил наземь штуку доброго сукна и шелковое покрывало мавританской работы, доставшееся мне по дорогой цене. Хвала Господу, я, угостив негодяя мечом, сумел вызволить повозку, но….

— Подожди,- вновь прервал купца граф,- если я тебя правильно понял, ты подвергся нападению три дня назад?

— Так….

— Почему же ты обратился только сегодня?

— Ваша светлость, забота о товаре является первейшей обязанностью всякого торгового человека. Спасши свои товары от разбойников, я сначала позаботился, чтобы они в сохранности были доставлены. Но как только я добрался до Дансби и разместил в кладовых под надежными запорами все добро, я спешно поскакал сюда.

— Если бы я знал о разбойниках три дня назад, не случилось бы большой неприятности. Но, к счастью для тебя, все закончилось благополучно. Не сносить бы тебе головы за свою бережливость, если бы бог не помог вырваться из рук тех самых разбойников дорогим для меня людям.

— Прошу прощения, ваша светлость, но в этих товарах было заключено все мое состояние.

— Ладно, обида, нанесенная тебе, удовлетворена. Злодеи получили по заслугам. Уходя отсюда, подними глаза — над крепостными воротами ты увидишь головы своих обидчиков. По поводу же похищенного у тебя добра, сожалею, но, видимо, оно покоится вместе с самими злодеями на дне реки. Отважный сэр Роберт Мэлвуд настиг негодяев, когда они пытались скрыться в лодке, и отправил их на корм рыбам. Так что, пытаясь сберечь одно, ты потерял другое. А теперь ответь мне на один вопрос.

— Слушаю, ваша светлость.

— Не было  ли среди людей, напавших на тебя, человека в монашеской рясе?

— Я не видел, ваша светлость. Неужели всевышний допустил, чтобы люди, прикрываясь святой одеждой, промышляли по дорогам?

— Ладно, иди с миром.

Когда торговец удалился, Роберт вновь обратился с просьбой к графу:

— Милорд, пощадите монаха. Не дайте пострадать невинному. Он грешный, но честный человек.

— Я не намерен обсуждать свое решение. Священный суд подвергнет его испытанию водой*, и, если он действительно невиновен, его отпустят.

— Я с почтением отношусь к священному суду, но достойно ли предавать ему человека, спасшего жизнь вашей дочери?

— Довольно, сэр Роберт, не навлекайте на себя мой гнев! Хэтченс, я буду в своих покоях и без нужды прошу не беспокоить меня.

Граф Ретленд уединился, чтобы спокойно обдумать предстоящую поездку в Лондон к королю и распоряжения, которые ему следовало отдать перед отъездом. Его размышления были прерваны, появившейся в комнате, Генриеттой.

— Отец, прошу прощения, что нарушаю ваш покой. Но Персиваль хочет покинуть нас. Он приказал своему оруженосцу собирать вещи.

— Дьявольщина! Куда это он собрался?

— Не знаю. Он молчит.

— Прикажи, пусть его позовут ко мне.

Вскоре в комнату вошел Мэлвуд.  Граф, окинув его строгим взглядом, спросил:

— Я слышал Роберт Мэлвуд собирается в путь?

— Да,- кивнул молодой человек.

— И куда же он намерен отправиться?

— Я намерен отплыть на континент в армию Принца. Может быть, мой меч найдет применение там.

— Тебе был оказан плохой прием в моем замке?

— Что вы, милорд…. Вы отлично знаете, что ваш замок уже давно стал мне отчим домом, если вам не покажется это дерзостью. Я не устану благодарить всех святых за все, что вы сделали для меня, милорд,- пылко ответил молодой рыцарь.

Уолтем смягчился и уже ласковым тоном обратился к нему:

— Ты так же знаешь мою привязанность к тебе, Роберт, и мне очень грустно, что ты покидаешь меня, когда я особенно рассчитывал на тебя….

— О, милорд, располагайте мной, моей жизнью и моим мечом, когда вам будет угодно!

— Я не хотел    тебе говорить раньше времени, но теперь скажу. Позавчера я получил письмо от короля,  в котором он   призывает меня к себе и, кажется, хочет дать небольшое поручение.  Клянусь распятием,  король Эд не стал  бы беспокоить своего недостойного слугу по пустякам. Наверное, нам предстоит какое-нибудь рискованное приключение.  После дня  Святого Георгия я намеревался отправиться и рассчитывал на тебя и твой меч, но если ты считаешь, что Принцу, да хранит его Господь, он нужнее….

— Милорд, простите меня. Я последую за вами хотя бы и в ад!

— Тогда решено. После дня Святого Георгия мы отправляемся вместе. А монаха, бог с ним, я отдаю тебе. Его особа не стоит того, чтобы бросать тень на нашу любовь к вам.

— О, благодарю вас, милорд!

Роберт в порыве благодарности опустился на колено и коснулся губами руки графа.

— Встань, мой мальчик, с улыбкой поднял его Уолтем.- Не я ли учил тебя, что вассал может целовать руку своему сюзерену только в трех случаях: становясь его вассалом, после посвящения в рыцари и когда он прощается с ним. Я не прощаюсь с тобой, раз ты не намерен уезжать.

Выйдя от хозяина замка, Роберт сам направился к страже, охраняющей темницу, чтобы передать ей распоряжение об освобождении монаха. Начальник караула, седовласый с большим шрамом на щеке от раны, полученной в одной из многочисленных стычек, в которых ему приходилось участвовать, воин по имени Питер Уилкинс почтительно извинился, но, сославшись на то, что подобное указание он может выполнять, если оно исходит из уст самого Гальфрида Уолтема, отправился за подтверждением наверх, к графу. Перед уходом он, однако, открыл темницу и пропустил Роберта к узнику.

Монаха Мэлвуд застал за молитвой. Поставив перед собой скромное оловянное распятие, узник скороговоркой читал «Ангелюс». Роберт подождал пока он закончит свою молитву и лишь тогда окликнул его:

— Эй, монах, бог услышал твои молитвы, и я принес тебе весть, что ты свободен.

— Благодарю вас, благородный сэр. Я не сомневаюсь, что это стало возможным только благодаря вашему заступничеству. Но я молился не за себя, а за души тех бедных заблудших людей, которые предоставили мне свой кров и пищу.

— Ты говоришь о разбойниках?

— Перед богом все равны, сын мой. Они много грешили на земле, но не были порочны в душе своей, жизнь, полная невзгод и лишений, сделала их такими.

— Каждый сам выбирает свой путь в этой жизни,- возразил Мэлвуд.- Эти люди преступили закон, и он покарал их.

Громыхая сапогами о каменные ступени, в темницу спустился Уилкинс.

— Прошу прощения, сэр Роберт, что заставил вас ждать. Его светлость подтвердили, сказанное вами, приказание отпустить пленника и просили вас вместе с ним подняться к нему.

Мэлвуд с монахом вошли в покои графа. Тот жестом велел им приблизиться, после чего предложил Роберту присесть на стоявшую у стены скамью.

— Я освободил тебя, монах….

— Всевышний воздаст вашей светлости за вашу доброту.

— Что ты намерен делать дальше?

— Странствовать по миру и нести людям учение Джона Уиклифа.

— Иными словами — бродяжничать и дурить людям головы.  А на что ты будешь существовать?

— Мир не без добрых людей.

— Значит, намерен кормиться подачками…. Что ж, монах, твою дальнейшую судьбу я могу предсказать лучше всякой гадалки. Не пройдет много времени, как ты найдешь вечное пристанище в каком-нибудь сугробе или будешь прирезан пьяным пройдохой, польстившимся на твою тощую суму. Времена нынче суровые, ты знаешь сам.

— «Cuique suum»*.

— Так вот. Я избавил тебя от испытания огнем или железом не для того, чтобы ты бродяжничал в моих владениях, мутил умы вилланам и закончил жизнь под забором. Так или иначе, но ты спас самое дорогое, что у меня есть, мою дочь, и я не хотел бы выглядеть неблагодарным перед лицом Творца. Я сделаю твою жизнь наполненной благочестием и спокойствием. Кров, пищу, добрую кружку эля и возможность замолить свои грехи  ты получишь в аббатстве Эншем. Его преподобие аббат раз в неделю дает моей дочери уроки грамоты,  латыни и святого писания. Сегодня он должен быть в Барлидже, и я представлю тебя ему. Кстати, как твое имя?

— Когда-то в миру меня называли Джон Роу, но в аббатстве я получил имя брата Амвросия и с тех пор называю себя только так.

— Так вот, брат Амвросий, я скрою от него твои грехи, прости меня всевышний, и рекомендую ему тебя как странствующего монаха, нашедшего приют в моем замке, так что уж смотри, не проболтайся.

Монах хотел что-то сказать, но граф остановил его.

— Молчи. Не говори ничего. Благодарности мне не надо, а возражений в своем замке я не терплю. Отправляйся, я сказал кравчему, чтобы тебя накормили, дали возможность помыться и привести свою одежду в порядок.

Аббат Тоукли, толстый рыхлый человек, с одутловатым красным лицом, медленно прохаживался возле окна, перебирая руками инкрустированные золотом дорогие четки. Размеренным голосом он втолковывал свой ученице правила латинской грамматики. Генриетта, непривычно тихая, одетая в простое платье, старательно выводила глаголы на вощеной дощечке. Вошедшие граф Ретленд и монах застали аббата в тот момент, когда он с пафосом читал Горация своей ученице. Не желая прерывать его, граф присел на скамью в уголке, дав знак монаху обождать. Когда аббат закончил, Гальфрид Уолтем произнес:

— Прошу прощения, ваше преподобие, что прерываю ваши занятия. Но я хотел бы обговорить с вами один вопрос.

— Слушаю, сын мой.

— Я дал приют в своем замке странствующему монаху. В связи с тем, что дела призывают меня в скором времени пуститься в дорогу — я не могу далее оказывать ему должное гостеприимство и хотел бы пристроить его в вашей святой обители.

Аббат, с недовольством оглядев монаха, произнес:

— Приблизься, брат мой.

Брат Амвросий, скромно потупив глаза, подошел поближе.

— В каком монастыре ты принял посвящение?- спросил Тоукли.

— В аббатстве святого Бенедикта в Сассексе.

— Владеешь ли ты грамотой?

— Да, ваше преподобие.

— Знаешь ли ты латынь?

— Немного, ваше преподобие.

— Тогда перескажи содержание стиха, что я сейчас читал.

— Гораций «Послания»….  Осмелюсь заметить, во время прочтения вы допустили пять ошибок. А стих гласит следующее….

— Подожди.  Как смеешь ты указывать аббату Эншема, что он ошибся в латыни?!- возмущенно прервал его Тоукли.

— Errare humanum est*,- философски заметил брат Амвросий, потом так же со смиренным выражением лица быстро перечислил, где и как в пяти местах аббат переврал слова и еще в четырех — использовал неправильное произношение.

Граф с изумлением наблюдал, как у аббата становилось пунцовым лицо по мере речи монаха. Не находя слов, чтобы опровергнуть замечания брата Амвросия, Тоукли с ненавистью глядел на него, словно желая испепелить его взглядом. Постепенно овладев собой, он повернулся к монаху спиной и высокомерно заметил:

— «Pudor doceri non potet, nasci potest»*.

— Прошу прощения, ваше преподобие, если мои слова обидели вас, но осмелюсь привести другую сентенцию Публия Сира — «Licentiam des linguae, cum verum petas»***,- отозвался монах.

Аббат, казалось, лишился дара речи. С шумом втягивая воздух, он беззвучно, как рыба, открывал и закрывал рот, не зная, что сказать. Наконец, его негодование нашло выход — в сердцах он разорвал четки, отчего они с деревянным стуком раскатились по полу, и яростно выкрикнул:

— Черт вас подери, граф! Вы издеваетесь надо мной. Специально подсунули этого умника, чтобы выставить меня в смешном виде. Ну, это вам даром с рук не сойдет. Я найду, как посчитаться с вами!

Граф Ретленд, отчаянно борясь со смехом, принялся убеждать его, что ничего подобного не входило в его намерения, но аббат, не слушая его доводов, выбежал из залы, хлопнув дверью. Только тогда Гальфрид Уолтем позволил себе, более не сдерживаясь, расхохотаться. Генриетта последовала его примеру и тоже принялась смеяться. Но граф тут же взял себя в руки.

— Генриетта!- строго окликнул он.- Прекрати. Нехорошо смеяться над святым человеком.

Невозмутимость брата Амвросия, казалось, не могло поколебать ничто. Скромно потупившись, он продолжал стоять в середине залы.

— Эй, монах,- позвал его граф,- по какому праву посмел ты издеваться над его преподобием?

— Простите, ваша светлость, но у меня и в мыслях не было ничего подобного. Я лишь посмел указать его преподобию на неточности, допущенные им в латинском тексте.

— И заставил тем самым чертыхнуться самого аббата Тоукли! Я отдал бы немало монет, чтобы еще раз увидеть нечто подобное. Аббат всегда так кичится своей ученостью. Но и ты, брат Амвросий, как я посмотрю, парень не промах.

Монах никак не отозвался на похвалу, и граф продолжил:

— Так, ты сказал, что владеешь грамотой. Генриетта, дай ему письменные принадлежности, пусть изобразит что-нибудь.

Когда монах начертал несколько фраз, Гальфрид Уолтем одобрительно отметил, что почерк у него не хуже, чем у ученого клирика. После этого граф в силу своих познаний испытал брата Амвросия в знании истории, небесных светил и географии. Выслушав четкие ответы на все свои вопросы, он начал самое главное испытание — в знании геральдических символов и предложил монаху описать свой герб, изображенный над камином.

— На серебряном поле лазоревый пояс,  обрамленный тремя ромбами и разделяющий три черных звезды….

— Довольно, остановил монаха граф Ретленд.- Для герольда не очень хорошо, но для святоши весьма недурно. Решено. По твоей милости я лишился благорасположения аббата Тоукли, а моя дочь потеряла своего учителя, поэтому ты сам будешь обучать ее наукам, и горе тебе, если ты плохо будешь исполнять свою обязанность, поскольку то ли из-за излишней учености, то ли — глупости, сытое место, которое я наметил для тебя, ты тоже потерял.

Гальфрид Уолтем повернулся к дочери.

   — Генриетта, ты слышала? Отныне брат Амвросий будет учить тебя.

Девушка    не  возражала,    так  как полагала,  что ей будет куда проще сладить с монахом, чем со спесивым, строгим аббатом. Да и отец был явно доволен получившимся разменом. Новый преподаватель почти ничего не стоил, а размолвка с аббатом избавляла его от нудных менторских рассуждений последнего, которые ему изрядно надоели, и приличных денежных пожертвований на нужды аббатства. Выслушивание наставлений его преподобия и подарки для  епархии — это была своеобразная плата, которую он вынужден был, скрепя сердце, отдавать за образование дочери.

Граф Ретленд и сам не чурался учения и пользовался среди дворянства репутацией человека чрезмерно образованного. Большая часть знати имела мнение, что времяпровождение за чтением манускриптов подобает клирику, но никак не опоясанному рыцарю, чье дело война и охота. С удовольствием, хотя и совершенно бессистемно, постигая новое сам, граф, к сожалению, не смог передать свою тягу к учению дочери. Генриетта, как истинно избалованное дитя, не терпела никакого принуждения. Ни со стороны других, ни, тем паче, от себя самой.

Вскоре обитатели замка привыкли к брату Амвросию. Его добрый, приветливый нрав явно пришелся им по сердцу. Даже взбалмошная и капризная его ученица, словно брыкливая лошадка, попавшая в руки умелого наездника, заметно присмирела и посещала его уроки, если без охоты, то и без видимого неудовольствия. Убедившись в тщетности своих строптивых выходок перед непоколебимыми тактом и доброжелательностью преподавателя, она даже порой проявляла некоторый интерес к учению.

Граф, по своему обыкновению развалясь в кресле, все чаще приказывал позвать к себе монаха. Их глубокомысленные ученые беседы на самые разные предметы не мог понять никто, но им двоим они доставляли заметное удовольствие. А многочисленная челядь, живущая в замке, постоянно использовала брата Амвросия в качестве третейского судьи для разрешения их нескончаемых конфликтов.

 

  Г  Л  А  В  А   VII

На праздник Святого Георгия в Барлиджский замок, чтобы отслужить мессу, приехало несколько духовных лиц из соседнего монастыря во главе с викарием. Графиня Изабелла, женщина весьма набожная, самолично вышла, чтобы поприветствовать их. Любезно раскланиваясь со знакомыми богослужителями и сопровождаемая их благословениями, она, пройдя через группу монахов, приблизилась к викарию. Это был довольно молодой для его звания человек с внушительной мускулистой фигурой и красивым волевым лицом.

— Позвольте поприветствовать вас, святой отец, в нашей скромной обители,- обратилась она к нему.

Викарий осенил ее крестным знамением и, учтиво поклонившись, произнес:

— Да пребудет с вами милость Господня, миледи.

Графиня предложила святой братии подкрепить свои силы в столовой, где были накрыты столы, а сама направилась с викарием в часовню, чтобы показать ему, где будет проходить богослужение. Капелла находилась в одной из угловых башен замка. Само ее расположение, архитектура и внутренне убранство свидетельствовали, что люди, строившие замок и живущие здесь, на первый план ставили обороноспособность своего жилища и только потом заботу о царствии небесном. Викарий оглядел в свете, проникавшем из зарешеченных бойниц, небогатое внутреннее убранство часовни. Печально покачав головой, он открыл боковую дверь и вошел в молельню. Пригласив графиню присесть на дубовую скамью возле высеченного из камня стола, викарий заговорил:

— Я вчера виделся с аббатом Тоукли, миледи. Он очень высокого мнения о вас и сказал, что вы единственный оплот святой церкви в Барлиджском замке.

— Я сама подчас чувствую себя здесь, как пилигрим среди сарацинов,- улыбнулась графиня.- Наши мужчины чрезмерно увлечены заботами о мирских утехах, пренебрегая заботами о спасении своей души. Даже мой муж, человек во всех отношениях достойный и известный своей ученостью, не знает наизусть ни одной молитвы.

Лицо викария оставалось столь же строгим и непроницаемым. Он не принял шутки и, похоже, вообще не переваривал юмора.

— Вот об этом-то, миледи, я и хотел с вами переговорить. Молитесь, молитесь, сударыня, за его душу, потому что дьявол силен в нем. Я знаю, что он пренебрегает молитвой, пренебрегает постом, якшается с еретиком, этим приблудшим лжемонахом, который распускает среди мужичья богопротивные слухи. Он смеялся, когда этот нечестивец в его доме глумился над светочем нашей святой церкви аббатом Тоукли, а теперь с его позволения этот мерзкий бродяга сеет зерна сомнения в святом писании и семена дьявольских искушений в юной неокрепшей душе вашей дочери. Я не знаю, миледи, как вы смогли допустить это.

Перед страстной речью викария и его пламенным взором графиня даже смутилась и попыталась как-то оправдаться, пробормотав, что брат Амвросий не такой плохой человек и свято блюдет церковные заповеди, но тем самым навлекла новые нападки по его адресу. Она окончательно стушевалась и, в растерянности разведя руками, спросила:

— Что же я могу сделать?

— Уговорите графа отдать отступника в руки святого суда. Его светлость, потворствуя еретику и укрывая его в своем замке, навлекает на себя и своих ближних гнев божий.

На этом разглагольствования викария были прерваны, появившейся в часовне, монашеской братией. Он благочестиво сложил руки на груди и тихо произнес:

— Идите, дочь моя, и помните, что я сказал.

Викарий Генри Спенсер блистательно провел мессу. Его низкий звучный голос грохотал под низкими сводами капеллы. Даже старые загрубевшие воины графа Ретленда, кажется, припомнили все свои прегрешения и смиренно притихли под его пронизывающим взором.

Когда все присутствующие причастились и исповедовались, к викарию подошел и сам граф.

— Рад приветствовать вас, святой отец. Вы потрясающе проводите богослужение и далеко пойдете.  Не сомневаюсь, что, не смотря на свои молодые лета, скоро сможете примерить епископскую митру.

— На все воля божья. Но я считаю, что не сан, а поступки возвеличивают человека, посвятившего себя богу. Меня больше прельщают лавры освободителя гроба господня, нежели кардинальская шапочка.

— Уж не задумали ли вы, святой отец, новый крестовый поход?- улыбнулся граф Ретленд.

Генри Спенсер ожег его суровым взглядом.

— Не смейтесь, милорд. Грешно насмехаться над благими порывами. Хотя признаюсь,  вы угадали мое сокровенное желание. Не может быть спокойной душа  истинного  христианина  пока  его святыни попирает нога мерзкого язычника.

Уолтем, слегка коснувшись рукой плеча викария, остановил его излияния и мягко произнес:

— Не стоит горячиться, святой отец. Оставьте ратные помыслы нам, старым воякам. Несите вместо меча слово Божие.

Однако викарий не унял своего красноречия, а, все больше распаляясь, продолжал говорить:

— О, бедный христианский мир. Где монархи в алчной погоне за большей короной изводят свои народы. Где отважные рыцари пребывают в разврате, лени и обжорстве. Где каждый бродяга считает себя вправе критиковать святые устои церкви. Вот и вы, милорд, сладко дремлете в своем замке под шепот ереси, распространяемой, пригретым вами, лжемонахом.

— Довольно!- резко оборвал его граф, потом, подавив в себе зарождающийся огонек гнева, добавил:- Не злоупотребляйте моим гостеприимством, святой отец. В этом замке король — я! И я не намерен выслушивать здесь чьих-либо суждений в отношении себя. Прощайте, святой отец.

Уолтем резко повернулся и вышел из часовни.

Вечером этого дня граф Ретленд сидел в своем любимом кресле и обдумывал последние наставления по ведению обширного хозяйства, которые собирался отдать перед отъездом в Лондон. Его уединение было нарушено вошедшим Робертом Мэлвудом.

— Милорд, я только что видел нашего монаха. Он просил аудиенции у вас,- произнес молодой человек.

— Дьявольщина! Роберт, твой монах доставляет мне массу неприятностей. По его милости я рассорился со всеми церковнослужителями нашего графства. Почему-то его ничтожная персона интересует очень многих. Даже моя благоверная супруга, леди Изабелла, не далее как сегодня, имела со мной разговор об удалении его из замка. Черт возьми, это первый случай за последние пять лет, когда она позволила себе неодобрительно отзываться о моих поступках. Твоя дурацкая настойчивость и мое мягкосердечие обходятся мне слишком дорого. Ладно, позови его, следует узнать, чего он еще хочет.

Мэлвуд высунулся в окно и крикнул стоящим внизу людям, чтобы они немедленно разыскали монаха и отправили его к графу. Вскоре в дверь вошел брат Амвросий и, смиренно поклонившись господам, остановился подле них.

— Ваша милость, да ниспошлет бог вам и вашей семье вечное благоденствие, я бы хотел, с вашего позволения, покинуть Барлидж,- обратился он к хозяину замка.

— Вот как?- граф удивленно взглянул на него.- И куда же ты намерен отправиться?

— В Авиньон, ваша милость. Я бы хотел засвидетельствовать свое почтение его святейшеству папе Иннокентию VI и выразить ему несогласие с некоторыми канонами святой церкви.

— Что ж, твой язык доставил немало хлопот мне и, без сомнения, приведет тебя верной дорогой на костер. Но кто же теперь будет наставлять наукам мою дочь, когда по твоей милости аббат перестал приезжать сюда?

— Осмелюсь заметить, ваша милость, что леди Генриетта пошла нравом в своего отца и не отличается кротостью.  Как только вы покинете замок, наши занятия прекратятся сами собой.

— Ладно, монах, ты свободный человек и можешь отправляться куда угодно, хоть к черту на рога.

— Я просто хотел выразить вашей милости свою глубокую признательность за доброе отношение.

Монах по очереди поклонился хозяину замка и его воспитаннику, потом, бормоча молитву, вышел из залы.

После некоторого раздумья граф Ретленд, обращаясь к Роберту, проговорил:

— Это был самый интересный монах, которого я видел. В нем есть что-то особенное. Но нагл до безумия. Я не сомневаюсь, что он действительно отправиться к папе, чтобы затеять теологический спор с ним. Мне кажется, что мы о нем еще услышим…. Роберт, где это ты напился сегодня?

— Воины собрались в подвальчике и пригласили меня посидеть с ними. Из вежливости мне пришлось пригубить пару кружек эля.

— Я сам никогда не чурался солдатских сборищ, но если ты слишком часто будешь участвовать в их попойках, то рискуешь потерять их уважение к тебе, как рыцарю и военачальнику.

— Я понимаю, милорд….

— Если понимаешь, то отправляйся спать.

Мэлвуд предпочел не спорить и пошел в свои покои.

Роберт вышагивал по галерее в крепостной стене. Не смотря на нравоучения графа, настроение у него было отличное и он напевал веселый мотивчик «Девушки из Ланкастера». Увлеченный собственным пением, он не заметил, как из боковой анфилады появилась Генриетта и, неслышно ступая кожаными туфельками, пристроилась за ним след в след. Только он принялся за припев, как она плавным движением руки набросила ему на голову свой шарфик.  Ослепленный мужчина мгновенно повернулся и нелепо замахал руками, пытаясь ухватить проказницу, но юная грация легко упорхнула меж его рук и юркнула в боковую дверь.  Сорвав с головы шарфик,  он увидел мелькнувший кончик платья и бросился за ним. Погоня по запутанному лабиринту бесчисленных крепостных коридоров могла закончиться неудачей, если бы короткий сдавленный смешок не раскрыл убежище девушки. Роберт, ворвавшись в какую-то потайную комнату, заключил ее в объятья.

— Ага, попалась!- торжествующе воскликнул он.

— О, благородный Персиваль, сжальтесь. Отпустите меня,- взмолилась девушка.

— Вы моя пленница и должны уплатить мне выкуп за свою свободу.

— Какой же?

— Поцелуй ваших прелестных губок.

— О, это слишком дорогая цена….

— Ничего подобного.  Леди Бланчефлер и Озерная фея* на вашем месте ни за что бы не отказались.

— Ну, если так, то я согласна.

Девушка привстала на цыпочках и слегка прикоснулась губами к его устам. Может быть в другое время Роберт и удовольствовался этим, но сегодня под воздействием эля он был необычайно смел и потому, сжав девушку в объятиях, ответил ей долгим страстным поцелуем. Она с трудом отпихнула его и с краской на лице укоризненно заметила:

— Мне кажется, сэр рыцарь, мы договаривались только об одном поцелуе? А теперь верните мой шарфик.

— Выкуп, леди!

— Опять поцелуй?

— Вы удивительно догадливы.

Получив требуемое, Роберт расстегнул камзол и засунул шарфик себе за пазуху.

— В чем дело, сэр?!- возмутилась девушка.- Верните шарфик!

— Это моя военная добыча и принадлежит мне по праву!

— А поцелуй?

— Ах, вы желаете получить за него поцелуй? Извольте.

Возразить Генриетта не успела, так как ее губы снова оказались во власти его губ. Так, шутливо препираясь между поцелуями, они провели еще около четверти часа, пока их уединение не было нарушено появившимся оруженосцем Мэлвуда, Роджером Бэконом. Заметив его, целующаяся парочка в мановение ока разлетелась в разные стороны.

— Сэр, я везде ищу вас. Я упаковываю вещи и хотел узнать, что вы наденете на себя,- обратился Бэкон к своему рыцарю.

Роберт пристально стал оглядывать комнату.

— Вы что-то ищете, сэр?- спросил оруженосец.

— Ищу….  Ищу что-нибудь потяжелее, чтобы раскроить твою ослиную башку!

Генриетта хихикнула и выскочила из комнаты, а вслед ей неслись звучные эпитеты, которыми награждал Роберт своего оруженосца. Хотя, надо сказать, что запала его хватило ненадолго и после того, как Бэкон принес кувшин с французским вином, который они вместе и распили, прекрасное расположение духа вернулось к молодому рыцарю.

Отношения Мэлвуда и Бэкона были скорее приятельскими, нежели подобающими слуге и хозяину. Отчасти причиной тому был их одинаковый возраст, но, главным образом, такое происходило от дружелюбного покладистого характера Роберта. Правда, это не мешало ему время от времени устраивать разносы своему оруженосцу, однако, Бэкон, привыкнув к ним, не принимал их всерьез.

Отец Роджера, воинственный сокман из Бэконторна, в Суффолкском графстве участвовал в нескольких сражениях с пиратами на побережье и практически во всех потасовках, происходивших на ярмарках в их краях. Несколько лет назад, после того, как «черная смерть» опустошительной волной прошлась по его землям и выкосила более половины работников и арендаторов, сокман обнаружил, что его финансовые дела складываются плачевно. К несчастью, его единственный сын унаследовал от отца только воинственность и не имел никаких склонностей к ведению хозяйства. После долгих раздумий старый сокман потуже затянул пояс, простил арендаторам все долги и, заложив половину, принадлежащей ему, земли, снарядил сына в армию, чтобы тот мечом добыл себе славу, а своей семье деньги. Он дал Роджеру рекомендательное письмо к сэру Гальфриду Уолтему, с которым был немного знаком. В это время граф, исполняя вассальную обязанность перед королем, собирал отряд для отправки его на границу с Шотландией, где Эдуард III намеревался поставить на место зарвавшихся скоттов. Командиром отправленного им отряда граф назначил своего воспитанника Роберта Мэлвуда. В трудном походе молодые люди сдружились и оба отличились при штурме крепости Бервик, захваченной шотландцами. Роберт даже получил за это золотые шпоры. К чести Мэлвуда , в час удачи он не забыл Бэкона, пригласив его к себе оруженосцем.

Отличительной чертой Роджера Бэкона была его неуемная страсть к оружию. Особенно он обожал разного рода новинки. Неустанно совершенствуя свой арсенал, он замучил всех кузнецов в округе, заказывая им то одно, то другое. Стоило ему увидеть у какого-либо проезжего рыцаря новую необычную  деталь  лат или оружия,  ему ту же хотелось заполучить и опробовать ее.  Правда,  свои прихоти он осуществлял обычно без ущерба для своего кармана.  Кузнецы платы с него не брали. Отчасти потому, что Роджер был добрый малый и всегда находил с ними, да и вообще  с простым людом, общий язык и пользовался у них симпатией,  а еще они знали,  что всегда потом заработают на этих новинках несравнимо больше.

 

Г  Л  А  В  А      VIII

Картина Эдмунда Блэра Лейтона. «Бог в помощь!».

Погода оставляла желать лучшего. Из застланного серой пеленой неба непрестанно моросил дождь, резкий порывистый ветер гонял по двору замка пожухлые прошлогодние листья. Но, не смотря на ненастье и ранний час, почти все обитатели Барлиджского замка оставили свои нагретые постели, чтобы проводить своих родственников и друзей, отправляющихся вместе с графом в Лондон. Проводы были недолгими, и вскоре небольшая кавалькада выехала за крепостные стены. Впереди процессии на мощном кряжистом коне, подстать его всаднику, возвышалась фигура старого, испытанного в боях Питера Уилкинса. Он держал в руках квадратное знамя графа Ретленда. Следом за ним, закутавшись в большой теплый плащ, ехал и сам Гальфрид Уолтем меж двух своих оруженосцев. Слева от него на вороном жеребце сидел молодой Джон Гамонд из Рамсея, который держал щит графа с изображением его герба. Он недавно служил подначалом этого достойного рыцаря и по важности, которую на себя напускал, было видно, что весьма доволен оказанной ему честью. По правую руку от графа ехал с задумчивым видом мужчина лет тридцати — Дик Чедуорсз, сын Томаса Чедуорсза, шерифа Хэртфорда. В замке он оставил молодую жену, которая вскоре должна была родить, и потому сейчас все его мысли были заняты предстоящей разлукой с ней. Чедуорсз, подняв вертикально вверх, вез украшенное разноцветными лентами копье графа. Третий оруженосец следовал за ними, прижимая к себе начищенный до блеска шлем Уолтема типа «баскинет», прозванный в народе «собачьей мордой» из-за выступающего вперед забрала, увенчанный разноцветными пышными перьями. Звали его Хиткот. Он был ветераном своего цеха, поскольку служил у графа без малого пятнадцать лет и участвовал с ним в знаменитом сражении при Креси, не говоря уже о добром десятке кровавых стычек. Таким образом, окружение графа представляли оруженосцы как бы трех поколений. Следом за ними по трое в ряд ехала дюжина воинов, доспехи и вооружение которых клацали при каждом шаге их коней. Взбодренные с утра обильным завтраком с элем, солдаты сейчас были в приподнятом настроении и весело перебрасывались шутками. Особенно доставалось от них двум лучникам,  державшим под уздцы мулов, нагруженных провиантом, латами и одеждой графа. Замыкали процессию Роберт Мэлвуд и Роджер Бэкон. Роберт время от времени оборачивался и, отыскивая взглядом на крепостной стене Генриетту, махал ей легким зеленым шарфом, который накануне столь бесцеремонно отказался вернуть.

Когда кавалькада всадников в нескольких фурлонгах от замка поднялась на холм и должна была вот-вот скрыться из вида, леди Изабелла маленькой  ручкой осенила ее вместо прощального взмаха крестным знамением и, увлекая за собой дочь, спустилась со стены. Их ждали будничные мирские дела, а графу предстоял еще долгий путь к королю.

Их путешествие протекало мирно, и каких-либо приключений, достойных внимания, не произошло. Возможно поэтому они продвигались довольно быстро, и граф Ретленд счел, что до назначенного королем срока он успеет еще заехать в Кингстон, чтобы навестить своего двоюродного брата сэра Ричарда Уолтема. Они сделали небольшой крюк, но были вполне вознаграждены за это обильным пиром, который закатил в их честь гостеприимный сэр Ричард.

  Погода на всем протяжении их путешествия разительно менялась каждые несколько дней, но при приближении к столице порадовала ярким весенним солнцем. Миновав Саутворк, процессия, сопровождавшая графа Ретленда, подъехала к Лондонскому мосту. Роберт с интересом разглядывал гигантское творение рук человеческих. Этот мост сам по себе был городом, образуемым, покоящимся на мощных опорах, широким каменным проспектом, обрамляемым с обеих сторон рядами деревянных построек, в которых первые этажи были отведены под всевозможные лавки и мастерские, а в верхних проживали их владельцы и работники. Ехавший впереди Питер Уилкинс зычным голосом и своим могучим конем прокладывал дорогу кавалькаде всадников сквозь толпу, спешащих на Лондонский рынок со своими плодами и скотом, вилланов, везущих на тележках разнообразные товары, ремесленников и, направляющихся по своим делам или слоняющихся без дела, прочих людей. Граф Ретленд, заметив как Роберт с любопытством озирается по сторонам, счел необходимым немного просветить его. Перекрывая смешанный гул людского гомона, скрипа повозок, ржания коней, мычания коров и блеяния овец, он рассказал ему, что мост построен более трехсот лет назад, имеет 20 арок в 60 футов высотой, а общая длина его — пятая часть мили. Потом добавил с усмешкой, что это как бы государство в государстве, имеющее свой особый язык, свою историю, свою своеобразную «мостовую» аристократию и только не имеющее короля. Тут они подъехали к двум башенкам, защищавшим вход в столицу, и над городскими воротами увидели выставленные на пиках головы известных злодеев и государственных преступников. Граф Ретленд с напряжением стал вглядываться в подвергнувшиеся тлену посиневшие человеческие головы и, убедившись, что их лица ему не знакомы, с облегчением вздохнул. На этих пиках перебывало немало самых сиятельных голов из высшего света английского дворянства.

Въехав  в   Лондон,   граф    со   свитой проследовал в Чипсайд, где на улице Грэсчерч расположился в большой таверне под названием «Орел».

Омывшись попеременно в большом деревянном чане, Уолтем и Мэлвуд облачились в  нарядные костюмы, чтобы отправиться к королю. Когда Роберт оделся и зашел к графу, он едва узнал в этом роскошном господине своего опекуна. Привыкнув видеть его в домашней одежде, охотничьем наряде или воинских доспехах, он теперь с удивлением открыл в нем еще и сановника. Особенно, даже более изысканного камзола, украшенного золотым шитьем и драгоценными каменьями, его поразили, красовавшиеся на ногах графа пулены с загнутыми вверх носками из тончайшего испанского сафьяна. Эта обувь еще только входила в моду и стоила баснословно дорого.

В Вестминстер граф Ретленд и Мэлвуд отправились в сопровождении оруженосцев и Уилкинса с тремя лучниками, остальные солдаты остались отдыхать в таверне, вернее — пьянствовать, не без оснований полагая, что их хозяин будет заниматься тем же самым у короля. Пышные королевские обеды, оплачиваемые казной, составляли привилегию первого лица государства.

Выбравшись из города через ворота Тампл Бара, всадники пустили лошадей в галопом и, промчавшись мимо маленьких угрюмых домишек Стренда, тянувшихся по одну сторону от дороги, и величественных замков знати, разбросанных по другую сторону, вскоре достигли деревушки под названием Черинг, где, немного передохнув у подножья массивного каменного креста, воздвигнутого возле дороги, двинулись дальше.

Стража, охранявшая огромные, с золочеными решетками ворота Вестминстерского дворца, еще издали разглядела герб Гальфрида Уолтема и вызвала начальника караула. Тот, в свою очередь, поприветствовав графа учтивым поклоном, проводил путников во дворец, где передал их попечительству церемониймейстера сэра Уильяма Пакингтона. Сэр Уильям внимательно оглядел вошедших и, чуть улыбнувшись кончиками губ, произнес:

— Приятно видеть вас, милорд, снова в этих стенах. Позвольте мне выразить вам приветствие раньше его величества. Я вижу — вы прибыли в недурной компании. Вот молодой статный рыцарь из рода Мэлвудов, без сомнения, ваш дальний родич. А оруженосцев вы все так же предпочитаете набирать не из числа родственников, но по их гербам я вижу, что это сыны достойных отцов.

— Клянусь распятием, сэр Уильям, у нас в Англии едва ли найдется больший знаток дворянских гербов и родословных их владельцев, чем вы,- отозвался граф, одобрительно покачав головой.

— Благодарю вас, милорд. Моя служба обязывает меня к обладанию такими знаниями. Ежедневно у нас скапливается столько рыцарей, желающих быть представленными его величеству, что приходится выбирать самых достойных. К вам, граф Ретленд, это, конечно, не относится. Король уже справлялся о вас. Сейчас у его величества делегация фламандских дворян, как только их аудиенция закончится, я вас проведу. Своих оруженосцев можете оставить здесь. Я распоряжусь, чтобы они получили возможность промочить горло в ожидании вас.

Церемониймейстер распахнул двери и провел Уолтема с Мэлвудом в просторную залу, переполненную людьми, ожидавшими аудиенции. Роберт с восторгом рассматривал в свете,  проникающем через огромные стрельчатые  в мелких переплетах окна, позолоченные украшения на стенах, среди которых преобладали отличительные знаки королевского дома — лилии  и  львы.  Но особенно его поразила высота потолка,  казалось упирающегося в небо. Он задрал голову вверх, но граф тут же толчком в бок вернул его на грешную землю.

— Перестань пялить глаза, как язычник в святом храме. Самое интересное, что здесь есть — люди. Тебе не мешает запомнить кое-кого из этого славного собрания.

Раскланиваясь время от времени с кем-либо из знакомых, Гальфрид Уолтем принялся указывать своему воспитаннику на известных людей, попутно давая им короткие характеристики. Но у Роберта настолько рябило в глазах от разноцветных гербов, богато расшитых и увешанных золотом камзолов, что он плохо понимал объяснения наставника и запомнил лишь нескольких: известного турнирного бойца сэра Уильяма Молине, лорда Клитчерли, задумчиво пощипывавшего верхнюю губу и лорда Монтегю, который на правах лица, приближенного к королю, самодовольно поглядывал на остальных.

— Обрати внимание, мой мальчик, вон на того рослого человека с сединой в волосах, одиноко стоящего у стены.   Видишь,    как он исподлобья поглядывает вокруг. Это осколок истории Англии, непосредственный участник одного  из  самых тайных и зловещих ее событий.  Барон Джон Малтреверс, страж низложенного короля Эдуарда II.  Говорят, что  именно он умертвил короля в Беркли. Я помню его в расцвете власти, он был сенешалем Англии во времена моей юности. После падения лорда Мортимера, Малтреверс бежал на континент и был заочно приговорен к смерти. Я слышал, что он вернулся в Англию и король Эд публично даровал ему свое прощение. Как видно, годы и грехи не прошли для него бесследно. Он стал жалко выглядеть в сравнении с тем, каким я его помнил, и, клянусь распятием, это меня радует.

Неожиданно дверь в аудиенц-залу распахнулась и оттуда вышли несколько фламандских дворян, что-то горячо обсуждая между собой. Церемониймейстер его величества указал своим длинным белым жезлом на графа Ретленда и Мэлвуда. Сразу поднялся недовольный ропот среди других посетителей королевского дворца, находившихся в приемной. Пакингтон невозмутимо, величаво развернулся, и граф со своим питомцем успели пройти вслед за ним в дверь прежде, чем копья латников сомкнулись за их спинами.

Тронный зал поражал своими масштабами, но разглядывать его у Роберта не было времени, и он поспешил за графом туда, где на возвышении в окружении виднейших пэров королевства восседал правитель Англии. Оба рыцаря остановились в нескольких шагах от короля и, склонив головы, почти синхронно опустились на колено. Эдуард III милостиво махнул рукой, чтобы они поднялись, и произнес:

— Рады видеть вас, милорд Уолтем, в добром здравии. Как вы доехали?

— Хвала пресвятой деве, благополучно,- ответил граф.

Король улыбнулся.

— Кажется, что годы над вами не властны, милорд. Вы нисколько не изменились со времени нашей последней встречи. Воздух Барлиджа идет вам на пользу,- заметил он, обозрев графа, потом перевел взгляд на его спутника и добавил:- За вашим плечом я вижу лицо молодого рыцаря, представьте его.

Гальфрид Уолтем отступил на полшага в сторону, как бы открывая взору сановников королевства своего воспитанника, и произнес:

— Сэр Роберт Мэлвуд. Имел честь быть посвященным вашим величеством в рыцари при взятии Бервика.

— О, да припоминаем. Это один из отличившихся там юных воинов,- кивнул монарх.- Вероятно он принадлежит к одной из побочных ветвей Уолтемов?

— Вы,  как всегда,  правы, ваше величество. Это мой родич и воспитанник,- поклонился граф Ретленд.

— Что ж, вы можете быть довольны своими трудами, ваш питомец неплохо начал свою карьеру. Сейчас Англии очень нужны молодые отважные дворяне. Приближаются великие дела, и судьбы мира будут вершиться их руками. Я всегда делал ставку на молодежь. Вы помните «войну с котлами»*?

— Ну еще бы, ваше величество!- пылко отозвался Уолтем.- Мне было четырнадцать и я был одним из тех  дворян, которые отправились на поиски лагеря шотландского короля Брюса.

— И безусые юноши утерли нос всей армии, когда Томас Роксби нашел его!- воскликнул Эдуард III и тут же добавил: — Хотя, надо признать, что та война не принесла нам больших лавров.

— Но зато потом у вашего величества было в достатке громких побед,- заметил граф Ретленд.

— Скоро это будет в далеком прошлом, мой граф,- покачал головой король.- Я не люблю слушать, когда седые ветераны начинают вспоминать Слейс и Креси, говоря, что нынешняя молодежь не способна на большие дела. Именно молодежь сделала меня настоящим королем, свергнув мятежного лорда Мортимера, и именно ей предстоит теперь выбить трон из-под задницы нашего кузена Иоанна, узурпировавшего власть над Францией. Эдуард, мой старший сын, уже почти год находится с войсками по другую сторону пролива, теперь я намереваюсь отправить туда и другого — Джона Ланкастерского. Я надеюсь, что корона Франции будет добыта для ее законного государя их руками.

— Не сомневаюсь, ваше величество, что милорды — принц Уэльский и герцог Ланкастерский исполнят свой долг, да будет на то божья воля!

Король остановил графа Ретленда взмахом руки и произнес:

— Ладно, довольно об этом. Милорд Уолтем, о деле, по которому мы вас вызвали, поговорим завтра после утренней мессы, а сегодня мы надеемся видеть вас на пиру.

Эдуард III повернулся к епископу Уинчестерскому и о чем-то заговорил с ним. Граф Ретленд, поняв, что аудиенция закончилась, откланялся и, увлекая за собой Роберта, сквозь коридор латников в сверкающих доспехах отправился к выходу. Когда они покинули тронную залу, их окружили дворяне и принялись расспрашивать о приеме. Но граф только отшучивался, а Роберт отмалчивался, погруженный в свои мысли. Хотя он не отличался впечатлительной натурой, но этот прием действительно произвел на него большое воздействие. Ему приходилось видеть Эдуарда III несколько раз во время осады Бервика, но тогда государь Англии был одет в латы и со следами боя и усталости на лице выглядел скорее боевым командиром, нежели первым лицом государства. И только сейчас, лицезрев его во всем царственном величии: в стенах великолепного дворца, на троне, в окружении пэров, в мантии и короне, со скипетром в руках, он увидел в нем короля — лицо, которое стояло в земной иерархии между богом и людьми. Он снова и снова представлял себе это узкое лицо с высоким лбом мыслителя и аккуратной бородкой, с пронизывающим внимательным взглядом из-под нависших бровей и чувствовал, что без сожаления отдал бы жизнь за одно доброе слово, сорвавшееся с его тонких губ.

 

Г  Л  А  В  А   IX

Эдуард III, король Англии, совещался с сановниками своего королевства по поводу последних известий, полученных из Фландрии.

У Эдуарда было много забот. Практически все последние двадцать лет своей жизни он посвятил завоеванию французского трона. И вот теперь усилия короля-воина, короля-дипломата и короля-политика, слитые воедино в одном лице, должны были принести результат. Это была тонкая партия, и каждый последующий ход приходилось рассчитывать на несколько ходов вперед. Эдуард был равно решителен, как и осторожен, это качество неизменно приносило ему удачу на долгом тернистом пути монарха….

Эдуард III Плантагенет родился в Виндзоре 13 ноября 1312 года. Сын короля Англии Эдуарда II и Изабеллы, дочери короля Франции Филиппа IV Красивого, он с детства принужден был видеть, как раздоры его родителей приносили бедствие всей стране. Нерешительный, слабый духом отец, пренебрегая своими государственными и супружескими обязанностями в угоду фаворитам Диспенсерам, повергал Англию в хаос и тьму. Королева Изабелла, спасаясь от угроз Диспенсеров, непрестанно плела интриги, опираясь на французских родичей, что так же не шло на пользу ее государству. Ему было четырнадцать, когда Мортимер, барон Вигморский, возглавил мятеж баронов и низложил его отца. Это принесло Эдуарду III корону, но не принесло власти. Страной от его имени управлял Мортимер, ставший любовником его матери, а ему оставалось только наблюдать, как герой, вырвавшийся из плена Тауэра и освободивший Англию от Диспенсеров, на глазах превращается в тирана для своего народа, еще недавно восторженно приветствовавшего его. Соединившаяся в неудачном браке кровь двух царственных родов — Капетингов и Плантагенетов — неожиданно преподнесла миру великого короля. Он был мудр этот Эдуард III, с детства остро подмечая события вокруг себя, он научился не только анализировать их, но и сумел выработать для себя особые принципы, которым неуклонно старался следовать всю  жизнь. Он не много говорил, но много думал и знал. А когда пришла пора решительных действий, он показал всему миру, что ему по плечу и осуществлять свои замыслы. С кучкой верных сторонников он молниеносно низвергнул Мортимера, держащего в руках все нити управления страной, и стал править сам. Править так, как считал нужным и правильным. К чести юного короля с высоты трона он видел не только склоненные головы, но и чаяния  народа. Народ жаждал справедливости, и он провел судебную реформу. Народ желал богатства и благосостояния — он снизил налоги на торговлю, снял ограничения на вывоз шерсти и кожи. Эдуард хотел сделать свою страну сильной и сделал ее таковой. Он создал новую армию, в коей упор делался не на своевольных баронов, а на обученную регулярную пехоту. Именно лучники принесли ему самые громкие победы.

Но подлинное величие короля определяет величие его замыслов и свершений. Эдуард III посягнул на, казалось бы, недостижимую цель — трон Франции. Когда-то, при Генрихе II, Плантагенетам принадлежала почти половина этого государства — весь запад, кроме герцогства Бретань. С тех пор на протяжении более ста лет английские короли только теряли владения на континенте. Иоанн Безземельный лишился Нормандии, Мена, Анжу и Турени. Генрих III потерял Пуату, Лимузен и Перигор. Эдуарды Первый и Второй сумели сохранить для своего потомка Эдуарда III только Аквитанию, и то после поражения отца нынешнего короля в войне за бастиду Сен-Сардо, урезанную в своих размерах. К тому же в Парижском договоре 1259 года было закреплено, что английский король, как герцог Аквитанский, становится вассалом французского монарха, и сюзерен даже обладал правом конфисковать эти земли.

Формально у Эдуарда III был неплохой предлог сесть на французский престол в силу его династических связей с родом Капетингов, как внука Филиппа IV по материнской линии. Положение «Саллической правды» о том, что земля не наследуется женщиной, выглядело довольно спорным. Но одно дело занять трон по решению собрания высшей феодальной знати и совсем другое — завладеть им силою меча. Покорить Францию — это казалось фантастическим, бредовым замыслом. Когда епископ Генри Бергерш в День Всех Святых передал Филиппу VI в Париже картель Эдуарда III, в котором тот предъявлял свои права на корону,  французский  король  просто посмеялся над ним. Он не принимал всерьез  этого  молодого островного монарха.  Но картель не был бравадой со стороны Эдуарда, и он не принимал скоропалительных решений. Прежде чем отправить Бергерша к Филиппу IV с требованиями, фактически предвещавшими начало войны, он несколько предыдущих лет, проявляя невероятную активность, изворотливость и недюжие дипломатические таланты, подготавливал почву для этого. Одному богу известно, чего ему стоило перетянуть на свою сторону подавляющее большинство знати Нидерландов, заключить союз против Франции с германским императором Людовиком Баварским и заставить притихнуть, хотя бы на время, шотландцев.

Он, этот король, даже войну вел осторожно, тщательно подготавливая свои сокрушительные, неотразимые удары. И первым же таким ударом 24 июня 1340 года при Слейсе, у берегов Фландрии он лишил Францию большей части флота. Четыре года он готовил следующий удар. И нанес его в 1345 году, триумфально прошествовав через треть Франции, покрасовавшись под стенами Парижа и опустошив его окрестности, а в довершение разгромив Филиппа VI при Креси.

Эдуард III зарекомендовал себя неизменным победителем, удача, как верная подруга, сопутствовала его таланту и расчету. Он побеждал французов на море, побеждал на суше, брал их города и крепости. И насколько им разорялась Франция, на столько богатела Англия, утвердив в народе мысль, что пока английский король будет завоевывать французское королевство, английский народ будет процветать.

Сейчас он готовился нанести еще один, возможно, последний, решающий удар по Франции. Правда, теперь ему не было нужды самому облачаться в доспехи и брать в руки меч. Теперь у него были прекрасные военачальники и первым среди лучших из них был его сын Эдуард, принц Уэльский. Теперь у него была отлично обученная, испытанная армия. Его страна воевала, торговала и богатела. Правда, «черная смерть», опустошившая ее едва ли не на треть населения, принесла ей серьезное испытание. Эдуард III, проведя через парламент «рабочее законодательство», ударившее по интересам вилланов и наемных рабочих, сумел предотвратить, грозившее стране, разорение. Можно бесконечно спорить об оправданности суровости «рабочего законодательства», но король стремился, прежде всего, к своей цели, и путем его введения сумел подготовить новое крупномасштабное наступление на континенте. Корона Франции — вот, что его интересовало и было ему нужнее всего.

 

Г  Л  А  В  А   X

В обширной пиршественной зале королевский стол стоял у дальней стены от входа. На середине стола красовалась, поражающая взор и воображение, скульптура оленя почти в натуральную величину. Каждого, кто видел ее, потрясала не художественная работа, хотя и она была достойна восхищения, а то, что олень был отлит из чистого золота. Возле Эдуарда III сидели виднейшие сановники королевства и, что особенно льстило Роберту, граф Ретленд. Хотя он находился и не рядом с королем, но за королевским столом. По бокам залы, вдоль стен тянулись еще два длинных стола, за которыми расположились дворяне рангом пониже. А в самом конце одного из них, среди наименее знатных и известных рыцарей примостился Мэлвуд. Чувствовал он себя здесь довольно неуверенно. Это объяснялось и тем, что единственный человек, которого он близко знал здесь — Гальфрид Уолтем находился от него далеко, но в основном от того, что сама обстановка давила на него доселе невиданной роскошью. Действительно, здесь было от чего растеряться. Рябило в глазах от неимоверного количества золота. Все кругом: кубки, кувшины, блюда, ложки, ножи, солонки было из этого благородного металла. Захватывало дух от яств, громоздившихся на столах. Все это было весьма искусно приготовлено и украшено, выглядело очень аппетитно. Стольники, выстроенные шеренгами вдоль стен, неутомимо работали ножами, быстро и сноровисто разделывая каждую перемену блюд, а надо сказать, что перемены следовали одна за другой. Лучшие вина Франции: бержерак, сент-фуа, лассанское словно по волшебству наполняли опустевшие кубки.

Неподалеку от Мэлвуда сидел молодой рыжеволосый дворянин в богато расшитом камзоле и накинутым на него коротком, по последней моде, шелковом плаще, который чувствовал и вел себя за столом весьма непринужденно, если не сказать вольно. Он в очередной раз произнес какую-то шутку, встреченную громким хохотом соседей, потом с довольным взглядом обернулся и встретился взглядом с Робертом. Увидев насупленное выражение лица Мэлвуда, происходившее от желания скрыть смущение, он повернулся на скамье телом в его сторону и развязно спросил:

— Эй, приятель, что вы насупились, как сыч? Или вам, возможно, не понравились мои слова?

Роберт, растерявшись, пожал плечами и ничего не ответил. Тогда тот спросил более вызывающим тоном:

— Приятель, так вы что — немой, или просто не желаете удостоить ответом старину Хэмпдена?

Роберт твердо встретил его взгляд и произнес:

— Простите, сэр. Я не расслышал, что вы говорили перед этим.

Светловолосый дворянин, ни к кому не обращаясь, заметил:

— Так, значит, парень оказался не немой, но определенно с глухотой.

Потом, подождав пока смолкнет смех, добавил:

— Что ж, попытаюсь покричать ему на ухо.

Он поднялся со скамьи, и, взяв свою тарелку и кубок, бесцеремонно втиснулся между Мэлвудом и его соседом.

— Меня зовут Джон Хэмпден,- произнес он, освобождая часть стола для своих приборов.

— Роберт Мэлвуд из Блэконторна,- отрекомендовался в ответ Роберт.

— Вернее — сэр Роберт Мэлвуд. Я заметил ваши шпоры, когда поднимал скатерть. Вы чем-то опечалены, сэр Роберт?

Мэлвуд улыбнулся и искренне признался:

— Я первый раз на королевском пиру и, честно говоря, чувствую себя немножко неуверенно.

Хэмпден улыбнулся в ответ.

— Тогда понятно.  Вы прибыли из какого-нибудь сельского поместья и с удивлением обнаружили на столе тройную стоимость  своего родового замка,- с этими словами он легонько щелкнул по стоявшему  поблизости  массивному золотому блюду.

— Признаюсь — вы правы.  Лишь в сказаниях об арабских царях я слышал о таком обилии золота.

— Относитесь к этому просто. Наш король любит говорить: «Ежели придет такой случай, мы всегда сможем и продать свою столовую посуду». Правда, я не замечал, чтобы наш король расставался с чем-нибудь легко. Не в пример мне. Не так давно мне пришлось расстаться с тремя своими прекрасными поместьями, а я по-прежнему весел. Клянусь святыми угодниками, считаю, что еще дешево отделался.

Заметив недоуменный взгляд Мэлвуда, Хэмпден удивленно спросил:

— Поистине, сэр Роберт, похоже, что вы приехали не из Блэконторна, а из долгих странствий в пустынях Палестины.  Неужели вы, правда, не слышали эту историю?

— Увы. Я воспитывался и жил последние годы в замке графа Ретленда, а он уже давно не посещал двор. Мне действительно неоткуда было узнать, что происходит в нашем королевстве английском.

— Что ж, я скажу вам. Я в опале. Мы вместе росли с Эдуардом, принцем Уэльским, и я был одним из его ближайших   друзей.      Но  несколько лет назад, во  время  игры  в мяч имел неосторожность   ударить его ракеткой. Должен признать, что мы оба погорячились тогда. Я был, по своему обыкновению, пьян, у меня не ладилась игра, и одна из его шуток показалась мне оскорбительной. Я покинул двор и уехал отсиживаться в свои ленные владения. Я провел там более года и понял, что лучше сложить голову на плахе в столице, чем зачахнуть от тоски в провинции, поэтому вернулся в Лондон. Король принял меня, но боюсь, что до скончания века мне теперь придется протирать штаны на дальнем конце стола.

В это время его речь была прервана шумом, вызванным появлением в зале королевы Филиппы. Следовавшая за ней фрейлина внесла завернутого в пеленки мальчика, десятого ребенка Эдуарда III. Король встал и, взяв на руки ребенка, поднял его над головой для обзора всем собравшимся.

— Граф Букингемский!- торжественно провозгласил он.

Послышался стук кубков и громкие возгласы:

— За здоровье королевы Филиппы и графа Букингемского!

Весь зал поднялся и стоя приветствовал королеву и ее сына.

Подождав пока закончится тост, королева с ребенком и свитой удалилась, и по указанию короля в канделябры добавили свечей. Теперь вниманию собравшихся было предложено представление. Меж столов в середине залы появились люди в пестрых трико, они весело и задорно заиграли на флейтах и дудочках, скрипках и виолах. Легко и непринужденно принялись скакать и кружиться, кувыркаться и ходить на руках, жонглировать различными предметами и просто весело плясать. Роберту и прежде доводилось видеть выступления жонглеров, или, как их еще называли, гистрионов, но такое замечательное исполнение он видел впервые. После того, как мятущаяся разноцветная круговерть затихла, жонглеры расселись на полу, образуя круг, в который мужчина с длинной седой бородой, одетый в черное одеяние, наподобие монашеского, ввел двух обезьян, облаченных в бутафорские рыцарские доспехи. Музыканты изобразили нечто напоминающее фанфары во время турнира и обезьяны лихо принялись тузить друг друга игрушечными мечами, потом, потеряв их, сцепились и на потеху публике стали кусаться и кататься по полу. Вслед за этим выступали фокусники, а за ними снова появились обезьяны, только теперь они сидели на козлах и, выставив вперед копья, с разгона сшиблись в кругу, после чего, вылетев обе из седел, перебирая всеми четырьмя лапами, разбежались в разные стороны под громогласный хохот гостей. Закончилось представление чем и началось — все жонглеры закрутились в бешеном танце, выполняя попутно многочисленные трюки, и разноцветной гурьбой удалились.

Во время всего этого действа Роберт добросовестно поддерживал Хэмпдена по части осушения кубков, а так как стольники свою работу делали исправно и кубки почти не пустовали, то к концу представления он уже чувствовал себя в прекрасном расположении духа и вместе со всеми хохотал и громкими возгласами подбадривал жонглеров.

Веселье пошло на убыль, за окном уже давно сгустилась тьма, и гости явно устали. Поднявшийся лорд Монтегю объявил последний тост за здоровье его величества, короля Англии, и присутствующие, те, кто был еще в силах сделать это, осушили прощальные кубки и стали расходиться.

— Что вы намерены делать дальше?- обратился Хэмпден к Роберту.

— Дождусь графа Ретленда и отправлюсь спать,- пожал плечами тот.

Хэмпден покачал головой.

— Кажется, ваши сельские привычки прочно вжились в вас, мой друг. Клянусь святым Георгием, который был римским воином, а, значит, понимал толк в развлечениях, веселье только начинается! Я отправляюсь в одно замечательное заведение и приглашаю вас с собой.

Роберт был изрядно навеселе, и потому с бравадой воскликнул:

— Джон, вы славный малый, и я отправляюсь с вами куда угодно — хотя бы прямой дорогой в ад!

Оба молодых человека засмеялись, обнялись и последовали к выходу. По широкой каменной террасе они спустились к реке, где сели в небольшую ярко изукрашенную барку, принадлежащую Хэмпдену. У Джона Хэмпдена был здорово подвешен язык и, пока они плыли, он неутомимо развлекал Мэлвуда веселыми историями из жизни королевского двора. Так они спустились по Темзе к Даугэйту, где, свернув в Баклерсбери, по прозрачным водам Уолбрука достигли пристани возле Чипсайда. Молодые люди сошли на берег и проследовали к какому-то двухэтажному  дому, пучок зелени над входом в который, указывал, что здесь подают спиртное. Они решительно ввалились в дверь и попали в большую залу, где предавались пьянству дюжины две матросов, солдат и торговцев. Дымящий от сырых поленьев камин, чад из кухни и грязь на столах от объедков и разлитого эля не мешали им веселиться. Громкие раскаты хохота, гомон, непрестанный стук кружек и визг женщин, которых они обнимали, сливались в один сплошной шум. Женщин тут было едва ли не меньше, чем мужчин, и они позволяли им бесцеремонно тискать и целовать себя, не отставая от них в опорожнении глиняных кружек. В середине залы два матроса пьяно и разгульно отплясывали перед заливисто хохотавшей молоденькой девчонкой в суконном платье с полуоткрытой грудью. А в отдалении, у стены, на высоком табурете сидела другая девушка и, перебирая пальцами струны лютни, негромко напевала какую-то балладу. Роберт невольно загляделся на музыкантшу. Ее бледное лицо, обрамленное черными, как смоль, волосами, и грустные голубые глаза на нем невольно притягивали его взгляд. Контрасты  лица девушки, казалось, только подчеркивали впечатление женственности и одухотворенности, исходившее от нее.

Но тут он был отвлечен возгласом Хэмпдена, который, схватив за руку женщину, обносившую гостей элем, приказал ей:

— Эй, красавица, дай нам пару кружек, да пригласи-ка сюда хозяйку. Она пристально посмотрела на    дворян,    завернувшихся в плащи, чтобы не привлекать внимания своим богатым одеянием, потом молча кивнула и поднялась наверх.

— Джон, где мы находимся?- спросил Мэлвуд.

— О, это лучшее непотребное заведение Лондона. Таких девок, как здесь, ты не найдешь нигде.

— Так мы в борделе?

— Да. Или для твоей чувствительной души это является зазорным? Не бойся, завтра твой духовник за небольшое пожертвование в пользу святой церкви отпустит тебе все грехи, которые ты совершишь сегодня.

— Не это меня смущает.  Я достаточно грешил в своей жизни и отправил на тот свет не одну божью душу….

— Ах, я догадался. Тебе не дают покоя нежные глазки, принадлежащие какой-нибудь ласковой особе в юбке, которую ты оставил в отчих краях и поклялся сохранить  рыцарский долг по отношению к ней.

— Признаюсь, ты угадал, я действительно оставил там девушку, чей шарф ношу на сердце, хотя и не давал ей никаких клятв верности.

— И ты, разумеется, любишь ее?

— Да, хотя никогда не посмею ей сознаться в этом.

— Так и не сознавайся  в своих грехах. Прелюбодеяние — не самый страшный порок в этом мире. И наш король тому наглядный пример. Его прежняя связь с графиней Солсбери и теперешняя с мадам Алис Перрерс, придворной дамой королевы, не мешают ему высказывать  любовь к супруге Филиппе. И господь бог благосклонен к нему, неизменно помогая во всех его начинаниях. Поэтому не утруждай себя сомнениями, бери от жизни все, что можешь взять.

— Никому не дано знать, что будет потом. Батюшка нашего короля, я слыхал, был неразборчив в любовных связях и это не пошло на пользу ни ему, ни государству.

Хэмпден громко расхохотался.

— Вы правильно слыхали,  мой друг. Но вся его беда в том,    что  он был неразборчив в связях с мужчинами. И хотя я презираю весь род, вышедший из ребра Адама, но клянусь Девой Марией, не соглашусь спать с мужчиной и под угрозой казни.

В это время со второго этажа спустилась грузная женщина с уродливой бородавкой на щеке и, подслеповато оглядев зал, направилась к их столу.

— Какая честь, милорд, что вы снова соизволили посетить наше заведение,- произнесла она, подойдя поближе.

— Не расточай  комплиментов, Марго, они пригодятся тебе для кого-нибудь другого. Отведика нам комнату на втором этаже, да прикажи принести туда лучшего вина, ну и, конечно, отправь пару девчонок,- распорядился Хэмпден.

        — Кого изволите, милорд,- с готовностью отозвалась хозяйка заведения.

— Элзи здесь?

— Она наверху, милорд.

— Значит, выдерни ее из под того, с кем она сейчас, и отправь к нам.

— А вторую?

— Выбирай, приятель,- обратился Хэмпден к спутнику и обвел рукой залу.

Но тот только пожал плечами:

— Мне все равно.

— Ну хорошо,- кивнул Хэмпден.- Я сам выберу тебе подружку. Я заметил, на кого ты пялил глаза.

Он показал рукой на музыкантшу на табурете и сказал Марго:

— Вторая будет вон та и пусть не забудет лютню.  Этого хватит?- он выложил на стол две золотые кроны.

— О, вы очень щедры, милорд,- расплылась в улыбке хозяйка, отчего бородавка на ее лице съехала на бок, и, кланяясь, удалилась.

Вскоре молодых людей провели в комнату наверх, где их уже поджидали красивая пышнотелая шатенка и девушка с лютней.

— Ты, налей-ка нам вина,- обратился Хэмпден к первой,- а ты сыграй нам что-нибудь.

Отхлебнув вина из кружки, музыкантша, перебирая пальцами струны, запела балладу о несчастном влюбленном рыцаре. С минуту послушав ее пение, Джон Хэмпден поднялся и, потянувшись всем телом, произнес:

— Что-то эта музыка навевает на меня сон. Элзи, марш в постель!        

 Шатенка не спеша встала и,  грациозно покачивая бедрами, проследовала к кровати. Усевшись на ней, она так же лениво с кошачьей пластикой принялась стягивать с себя чулки, потом юбку. Раздеться   она   не успела, так как Хэмпден решительно сорвал с нее остатки одежды и накрыл ее своим телом.

Который уже раз за этот день Роберт чувствовал себя неудобно. Ему приходилось спать с женщинами, но никогда это не было в присутствии других людей и на свету. Кровать с извивающимися на ней двумя нагими телами неудержимо притягивала его взгляд, хотя он очень старался не смотреть в ту сторону. Голубоглазая брюнетка, напротив, с удовольствием взирала на предающихся любви Элзи и Хэмпдена, и голос ее стал еще более чувственным. Закончив пение, она тряхнула волосами, поднялась, отставила лютню в сторону и уселась на колени к Мэлвуду. Он не успел опомниться, как ее уста уже впились  поцелуем. Когда она освободила его губы, он чуть отстранившись, спросил:

— Как тебя зовут?

— Флора. Ты красивый мужчина. Потрогай мою грудь. Она тебе нравится?

Ответить он не успел. Дверь сотряс мощный удар и чей-то громкий, разъяренный бас прокричал:

— Флора! Я знаю, что ты здесь, открывай! Я поклялся своему другу, малютке Джиму, что ты споешь нам «Колокола Милтона».

— О, боже,- простонала певица,- всем нужно одно и то же!

Она подняла к глазам покрасневшие от частого соприкосновения со струнами пальцы. Роберт заметил это, и ему стало жаль девушку, принужденную всю ночь напролет терзать лютню в угоду подвыпившим гостям. Он взял ее пальцы и поднес их к губам.

— Клянусь святым Дунстаном, сегодня ты играть больше не будешь, твоя работа уже оплачена.

Дверь затрещала под напором, снаружи раздалась ругань и призыв нескольких голосов отворить дверь добром. Флора грустно качнула головой и сказала:

— Лучше открыть. Это шкипер Уоллес из Йорка. Он бешеный, когда напьется, сейчас высадит дверь.

— Пошли все вон!- с кровати крикнул Хэмпден.

В этот момент деревянный запор лопнул и в комнату ввалилась ватага пьяных мужчин под предводительством внушительного вида моряка. Он оглядел комнату и, увидев нарядные костюмы: на Роберте и хэмпденовский, валявшийся подле кровати, скривил губы в усмешке.

    — Развлекаешь господ, Флора…. Идем, теперь развлечешь нас.

Стойко приняв на себя удар Роберта    в  скулу,  он ответил ему не менее приветливо.  От его кулака Мэлвуд отлетел    к окну, но тут же, вскочив на ноги, разнес подвернувшийся под руку табурет о плечо верзилы. Второй его удар  был  более действенным, и Уоллес повалился на стоявших за ним товарищей. Во время этой потасовки Хэмпден,  поднявшись с кровати в чем мать родила, нагнулся над одеждой на полу. Но он не стал натягивать ее на себя, а нащупав клинок кинжала, выхватил его и зарычал:

— Убирайтесь отсюда, негодяи!

Размахивая кинжалом, он оттеснил безоружных гуляк за дверь и держал ее до тех пор, пока Роберт не подтащил к ней массивную кровать. Только после этого он позволил себе одеться. Ранее ворвавшиеся к ним матросы своими ножами разделывали мясо и оставили их внизу на столе. Теперь они стремглав бросились вооружаться и вскоре опять стояли перед комнатой дворян в слепой ярости неотмщенного оскорбления. Дверь разлетелась в щепки после нескольких мощных ударов дубовой скамьей, сыгравшей роль тарана, и взору нападавших предстали два молодых человека решительного вида с кинжалами в руках, стоявшие плечом к плечу в середине комнаты, прикрывая забившихся в угол девушек. Прибежавшая на крики хозяйка заведения пыталась успокоить матросов, но была отброшена в сторону. Матросы, человек шесть или семь, под предводительством Уоллеса протиснулись в комнату. Замелькали клинки и на камзолах дворян проступила кровь, однако, Уоллес, пронзенный сразу двумя кинжалами, судорожно хватая воздух ртом, рухнул на спину. Матросы отступили назад, но тут же с возгласами: «Братья, отомстим за нашего шкипера!» снова ринулись в нападение. На стороне атакующих было численное превосходство, на стороне обороняющихся — ловкость и то, что их кинжалы были раза в полтора длиннее ножей противников. Молодые люди, опасаясь окружения, отступили в угол комнаты, где к ним одновременно могли подступить не более четырех человек. Матросы, потеряв своего предводителя, не показывали особой прыти и не пытались сойтись с противником вплотную. Схватка протекала в бесплодном мелькании клинков, где каждому выпаду предшествовал шаг назад. Тем не менее численное превосходство должно было сказаться и обороняющиеся уже не могли вести схватку в том темпе, как они дрались сначала. В этот момент девушки вышли из своего угла и принялись громко кричать, указывая руками в окно: «Стражники, стражники! Их факелы уже рядом с домом!». А оказавшаяся в комнате Марго поддержала их: «Бегите быстрее! Я проведу вас черным ходом!». Матросы остановились, переглянулись и, верно поняв друг друга, подхватили тело шкипера и ринулись вниз. Между тем факелы за окном, миновав дом, уплыли куда-то вниз по улице. Это была никакая не стража, а просто, видимо, слуги сопровождали домой подгулявшего зажиточного горожанина. Шатенка Элзи, растрепанная, босая, в накинутом наспех платье, озорно блеснув глазами, сказала:

— А ловко же мы их провели!

На лице Флоры впервые появилась улыбка. Прошло еще несколько секунд и до Хэмпдена, наконец, дошло, что же произошло на самом деле. Он расхохотался, а потом, склонив голову перед непотребными девками, торжественно произнес:

— Клянусь святыми угодниками, женщины, вы первые научили меня уважать ваш род.

Потом подошел к ним и расцеловался с каждой. Обняв их за плечи, он повернулся к Мэлвуду.

— Сэр Роберт, вы знаете, как называется это заведение?

— Нет.

— «Белая лошадь». Отныне вас будут величать: сэр Роберт, герой «Белой лошади». По этому случаю мы сейчас обязаны непременно выпить. Должен признать, что от этой схватки у меня здорово пересохло в горле.

Этому его намерению помешала, вновь появившаяся в комнате, Марго.

— Господа,- взмолилась она,- вам следует немедленно уходить.  Матросы двинулись в сторону пристани, но я боюсь, что они могут вернуться.

— Тогда нам тем более следует выпить и подождать их,- ухмыльнулся Хэмпден.

— Господа, я прошу вас. Сейчас сюда прибудет городская стража, ей, наверняка, сообщили, что у меня в доме сверкают клинки.

После долгих уговоров женщины чуть ли не насильно вытолкнули Мэлвуда и Хэмпдена на улицу и задвинули за ними запоры.

В таверну «Орел» на улице Грэсчерч Роберт добрался только к утру. Граф, собиравшийся на прием к королю, был уже на ногах и, с удивлением осмотрев разорванный с бурыми пятнами крови лучший костюм воспитанника, осведомился, из какого похода вернулся тот. У Роберта хватило благоразумия не сказать, что он подрался в непотребном заведении с пьяными матросами, однако и правдоподобной истории он придумать не смог. Выслушав его путаную романтическую бредню о спасенной благородной незнакомке, граф усмехнулся и велел отправляться спать.

 

Г  Л  А  В  А   XI

 

Эдуард III принимал графа Ретленда, как особо доверенное лицо, в своих личных покоях. Не спеша прохаживаясь, он объяснял ему обстановку во Франции.

— Вы, вероятно, знаете, милорд, что я, высадившись в прошлом году в Аквитании с двухтысячным войском, намеревался окончательно покончить с узурпацией престола Франции Иоанном. К сожалению, обстоятельства сложились таким образом, что в ноябре мне пришлось в срочном порядке отплыть из Кале назад, чтобы отобрать у скоттов Бервик. Правда, принц Уэльский весьма успешно действовал вместо меня на континенте. Но его поход по Бержераку и Перигору носит скорее отвлекающий характер. Париж — вот моя главная цель. И, клянусь апостолом Павлом, он будет моим! У меня был очень хороший план. Мне удалось переманить на свою сторону Карла, короля Наварры. Союзник, конечно, он крайне ненадежный, но принадлежащие ему сеньории: Мант, Паси, Мелан и Нормантур — держат подступы четверти страны, лежащей к западу от столицы. Герцог Ланкастерский дважды от моего имени вел с ним секретные переговоры — во Фландрии и в Авиньоне, и Карл уже готов был пропустить нашу армию через свои земли, а также содействовать ей. К несчастью, Иоанн что-то пронюхал об этом и в марте самолично захватил Карла вместе с некоторыми из его сторонников. Это известие сильно огорчило меня, но недавно брат Карла Наваррского, Филипп д»Эвре направил ко мне мессиров де Морбека и де Бревана, участвовавших в предыдущих переговорах, которые заверили меня, что все прежние договоренности с Карлом остаются в силе, только выполнять их теперь будет Филипп д»Эвре граф Лонгвиль. Джон Ланкастер сейчас находится на побережье, с ним четыреста рыцарей и лучников. Он ждет только моей команды для отплытия в Нормандию. Там к нему должны будут присоединиться несколько наших отрядов и силы д»Эвре. Если у них все сложится удачно, то, возможно, мы вступим в Париж еще в этом году. Но я очень опасаюсь разного рода неожиданностей, подобных тому, как Иоанн захватил Карла Наваррского. Поэтому, граф Ретленд, я счел нужным призвать вас к себе. А теперь, милорд, перейдем непосредственно к делу. Я помню вас, как одного из умнейших людей королевства. Я не забыл, что благодаря вашим стараниям мы вовремя получили план захвата Кале в 19-й год нашего правления и сумели предотвратить падение этого города*.

— Благодарю вас, ваше величество, что вы любезно помните о моих скромных заслугах. Орден Подвязки, которым вы почтили меня за участие в том скромном деле, я ношу, как самую большую святыню,- почтительно поклонившись, произнес граф.

Король покачал головой.

— Увы, теперь придется его снять. Равно, как и ваш фамильный герб…..

При этих словах, попиравших самую суть дворянских привилегий, любой рыцарь был бы крайне удивлен. Но лицо Гальфрида Уолтема имело то же выражение почтительности и невозмутимости. Эдуард III, отметив это для себя, добавил:

— Да, наш любезный граф, обстоятельства требуют того, чтобы  ваше путешествие было окутано завесой таинственности. В свое время вы достаточно навредили Франции, и если там кто-либо может спутать ваше лицо, то ваш герб — никогда! Постарайтесь насколько  возможно изменить внешность. Возьмите на время фамилию вашей матери — Ленокс и нашейте на одежды ее герб. Мы отправляем вас в Кан, где сейчас, после падения Конша, расположился брат его величества Карла — Филипп д»Эвре. Мы снабдим вас секретными бумагами, которые вам надлежит передать сиру Филиппу, и прошу вас остаться при его дворе. Отныне вы станете нашими ушами и глазами в Нормандии. Карл Злой уже провел меня один раз в прошлом году. По уговору с ним я вывел войска из Бретани, а когда он при моей поддержке почувствовал себя достаточно сильным, дабы запугать противника, подписал с Иоанном Мантское соглашение. Я не хочу, чтобы подобный фортель выкинул теперь его брат. О всех представляющих интерес для Англии событиях немедленно извещайте нас. В Контантене специально для вашего гонца будет стоять корабль. А вообще-то, примите образ бродячего рыцаря, развлекайтесь, отдыхайте там. Мы дадим вам рекомендательное письмо к Жану де Морбеку, только он будет знать о ваших истинных полномочиях. Можете на него опереться. Этот господин ярый приверженец Карла и сторонник Англии. А теперь ступайте, мы известим вас, когда понадобитесь. И не тяните со сборами, помните — вам надлежит отплыть в самое ближайшее время.                                      

 

П  Р  И  М  Е  Ч  А  Н  И  Я

Глава IV  — «Pax vobiscum» — мир вам (лат.)

— Учение богослова Джона Уинклифа (1320-1384) стало известным несколько позднее описываемых событий.

Глава VI — «киновиты» — монастырская братия, живущая по уставу и под началом аббата.

— «закон, дарованный королем Англии Иоанном» — речь идет о Великой хартии вольностей (1215г.).

— «cuide suum» — каждому свое (лат.)

— «Errare humanum est» — человеку свойственно шибаться(лат.)

— «Pudor doceri non potet, nasci potest» — кто отроду бесстыден, не исправится (лат.)

— «Licentiam des linquae, cum verum petas» — желая правды, языка не сдерживай.(лат.)

Глава VII — леди Бланчефлер и Озерная Фея — персонажи сказаний о короле Артуре и рыцарях круглого стола.

Глава VIII — «война с котлами» — одна из военных кампаний Эдуарда III в Шотландии, названная так, потому что войско шотландцев тайно покинуло свой лагерь, и ворвавшиеся в него англичане обнаружили только оставленные котлы.

Глава XI — в 1348г.  Эдуарду III пришлось спешно отплыть из Дувра, чтобы предотвратить захват Кале французами, план которого был выдан англичанам предателем.

 

 

ВО  ФРАНЦИИ

 

 

 

Г  Л  А  В  А   XII

Сборы впрямь были недолгими, не прошло и недели, как граф Ретленд, носивший теперь герб и фамилию Ленокс, ступил вместе со своими, слегка покачивающимися после морской качки спутниками, на землю Франции. С собой он взял только двух оруженосцев — Хиткота и Гамонда, а так же Роберта с его оруженосцем — Бэконом. Остальных своих людей он отправил обратно в Барлидж.

По прибытию в Кан, граф, который никак не мог привыкнуть к своему новому имени и приучить к нему спутников, нанес визит мессиру де Морбеку. Это был мужчина лет сорока пяти, среднего роста, полноватый, с добродушным выражением лица, но с твердым характером, пытливым и расчетливым умом, неизменно приносящим ему успех в искусстве политических интриг и коммерции. Благодаря присущим ему трудолюбию и прозорливости он сколотил себе неплохое состояние торговлей, однако, деньги не были для него самоцелью. Они были в его руках скорее хорошим инструментом в отстаивании интересов наваррской партии. Приближенное лицо Карла Злого, он и после ареста своего сюзерена имел большой вес при дворе его брата.

Благодаря протекции Жана де Морбека, граф Ретленд и Роберт уже на следующий день были представлены Филиппу д»Эвре, графу Лонгвиль и получили возможность передать ему секретные документы, отправленные Эдуардом III. Граф Лонгвиль любезно пригласил погостить их в Кане и даже принять участие в турнире, который должен был состояться через несколько дней.

По договоренности с английским королем силы Филиппа Наваррского должны были соединиться с войсками Джона Ланкастерского, высадку которых вскоре ожидали у мыса Ла Аг в Контантене. Поэтому сейчас в городе скопились и томились бездействием более сотни рыцарей. Преимущественно нормандских из графства Эвре, составлявших основу Наваррской партии. Вместо осмотра своей армии Филипп предпочел устроить перед походом пышный турнир. Наверное, это было не самое лучшее решение, но прекословить никто из его советников не посмел.

Турнир проходил на широкой травянистой равнине в полумиле от городской стены. Арену, на которой рыцарям предстояло показать свое умение и доблесть, прямоугольник размером триста футов на двести обнесли заграждением из канатов, натянутых на вбитые в землю колья. С теневой стороны возвели на скорую руку трибуну со скамьями для знатных зрителей. В середине трибуны был небольшой помост, обитый бархатом и устланный коврами, для Филиппа д»Эвре, его брата Жана, монсеньера Годфруа д»Аркура, для их родичей и свиты. Остальным дворянам пришлось сидеть на голых скамьях, но все равно они находились в большем удобстве, чем огромное скопище простого люда, стоя теснившегося за канатами по другую сторону арены. Еще с двух сторон ристалище было огорожено частоколами с большими входами посередине, обрамленные арками. Пространство за частоколами было густо уставлено рыцарскими палатками, где состязающиеся могли облачиться в доспехи и отдохнуть после схватки.

Мессир де Морбек провел англичан на трибуну, где сидели наиболее знатные гости, и покинул их, чтобы присоединиться к свите графа Лонгвиля. Уолтем и Мэлвуд подавали заявки на участие в турнире, однако, в участии в первый день им было отказано. Придирчивые судьи из множества рыцарей, желавших блеснуть своим искусством управлять лошадью и владеть копьем, отобрали только десятерых, наиболее известных и знатных, а фамилии англичан им были не знакомы. Правда, их включили на участие в групповом бое во второй день.

Присутствующие на трибуне с кратковременным любопытством взглянули в сторону англичан, но не найдя в них ничего примечательного, вновь обратили свои взоры на ристалище. Граф Ретленд и Мэлвуд также огляделись по сторонам. И тут глаза Роберта уперлись в молодую женщину, которая сидела чуть впереди и сбоку от них. Он испытал волнение сродни тому, что испытывает человек, глядя на совершеннейшее творение искусства. Женщина поистине была удивительно красива. Лицо ее, в отличие от других красавиц, отличавшимся по моде того времени мертвенной белизной, было покрыто здоровым румянцем и загаром и поражало античным изяществом. Пышные белые волосы были собраны на голове в высокую затейливую прическу, покрытую тонкой, сплетенной из золотых нитей сеткой. Вся ее осанка и грация движений против воли заставляли любоваться и восхищаться ею. Женщина, словно почувствовав его взгляд, обернулась прежде чем он поспешно и смущенно отвел глаза. Увидев незнакомых людей, женщина слегка наклонилась к одному из своих спутников — сиру де Сент Бев и спросила что это за люди. Тот, пренебрежительно махнув рукой, ответил:

— А, какие-то простые, бедные английские рыцари, которые приехали грабить Францию.

— Тогда что они делают здесь?

— Привезли какие-то бумаги монсеньеру д»Эвре.

  — Вот как?- у женщины слегка взметнулись брови.- Тогда это не простые рыцари.

Она вновь, уже с интересом, взглянула в их сторону и, закончив осмотр, добавила:

— И не бедные.  У того, который постарше, на шее очень дорогая цепь тонкой флорентийской работы.

В этот миг внимание ее и всех присутствующих  привлек звук нагар, и на арене появились первые рыцари.

В связи с тем, что рыцарям, принимавшим участие в турнире, предстояло вскоре отравиться в поход с Филиппом д»Эвре, он отдал приказание, чтобы во время поединков использовалось только затупленное и облегченное оружие во избежание ненужных травм. Это условие немного снижало интерес к зрелищу, лишая его кровавой интриги, но все равно зрители с величайшим вниманием следили за происходящим и горячо обсуждали каждую схватку десятка рыцарей, отобранных для участия в первый день турнира. Они попарно выезжали на ристалище из противоположных ворот и сшибались на полном скаку, выставив вперед копья, а два маршала турнира, назначенные из наиболее авторитетных и опытных воинов, находившиеся верхом возле канатов, внимательно следили за ними и выбирали победителя схватки. Проигравший выбывал из турнира, а оставшиеся должны были определить лучшего из лучших, которому предназначался приз — большой, инкрустированный серебром кубок.

Роберт, крайне увлеченный созерцанием женщины, сидевшей неподалеку и поразившей его своей красотой, мало обращал внимания на происходящее на арене. Большой любитель рыцарских игрищ, он в другой ситуации не примнул бы обсудить достоинства и поведение каждого из участников, но сейчас, словно заколдованный, всецело отдал свое внимание ей. Зато она с удовольствием наблюдала за турниром, о чем-то переговариваясь с мужчинами, сидевшими подле нее, и, видимо, совсем не замечала его пламенных взоров.

Между тем, внизу с грохотом сшибались всадники, с треском ломались копья, а крики радости и вздохи огорчения сопровождали каждый удар. Постепенно большинство участников, потерпев поражение, с понуро опущенными головами вернулось в свои палатки, а одного рыцаря под громкий хохот зрителей за нарушение правил — умышленный удар копьем в бедро, по указанию маршалов турнира, лучники стащили с коня и взгромоздили верхом на частоколе. Так, пытаясь заработать здесь себе славу, он получил позор, который будут помнить еще очень долго. Турнир продолжался, и вскоре осталось всего два рыцаря, которые трижды должны были сразиться друг с другом, чтобы определить лучшего в первый день.

Граф Ретленд, заметив отвлеченное внимание Роберта, с силой пихнул его в бок и тихо сказал, чтобы тот перестал пялить глаза на незнакомую женщину. Мэлвуд смутился и перевел взгляд на ристалище.

Под звуки нагар и приветственные крики из левых ворот выехал на арену рыцарь с фигурой вставшего на дыбы единорога на вершине шлема. По всему было видно, что это мощный и решительный воин. Он, потрясая копьем, не спеша, проехал вдоль трибуны, и несколько женских рукавов вылетело оттуда, упав под копыта его коня. В ту пору женщины специально наживляли на платье третий лишний рукав, который полагалось бросать понравившемуся им бойцу. И по количеству разноцветных рукавов, красовавшихся на копьях рыцарей, можно было судить, какой они пользуются симпатией у зрительниц. Позади Мэлвуда сидели два, поседевших в турнирах и битвах, ветерана, которые детально обсуждали достоинства и недостатки каждого участника. Поскольку Роберт не знал никого из турнирных бойцов, он счел возможным для себя прислушаться к их разговору.

— Клянусь своими десятью пальцами, д»Удето смотрится хорошо. Мне кажется — победа будет на его стороне. Он хорошо держится в седле и превосходит де Бивилля в весе, это даст ему преимущество в предстоящем поединке.

— Согласен с вами, сир. В сражении на копьях он, пожалуй, должен победить. Де Бивиллю нужно было предложить ему сразиться на мечах. В искусстве владеть мечом с ним здесь никто не сравнится. О нем очень высоко отзывался король Кипра, когда он на его глазах перерубил пополам турка.

Из арки на вороном коне выехал другой рыцарь. Он пустил коня в галоп и резко, так что тот осел на задние ноги, остановил его перед помостом, где находился граф Лонгвиль со свитой. Гул восторга раздался по обе стороны от ристалища, показывая, что зрителям нравится этот рыцарь. Целая стая женских рукавов выпорхнула к нему. Он аккуратно нанизал их на копье и, отсалютовав зрителям, умчался на свое место. Теперь оба участника поединка стояли на противоположных концах арены. Один из маршалов выехал чуть вперед и бросил на землю перчатку, давая сигнал к началу схватки. На поле на какой-то миг воцарилась тишина. Даже Роберт, позабыв о своей красавице, пристально наблюдал как два, закованных в латы рыцаря, выставив вперед копья, с бешеной скоростью несутся навстречу друг другу. Вот они уже с разгона ударились, копья их изогнулись дугой и с треском сломались. Оба всадника отклонились назад, но, прекрасно владея искусством верховой езды, удержались в седлах и, сделав длинный курбет, вновь оказались друг против друга. Подоспевшие оруженосцы вручили им новые копья, и они опять с разгона сшиблись в центре арены. На этот раз у Д»Удето раскололся на руке щит, а на де Бивилле лопнули от удара противника ремешки шлема. Рыцари, подняв копья, проскакали к разным концам ристалища. Маршалы турнира объявили небольшой перерыв, чтобы соперники смогли привести себя в порядок и приготовиться к третьей, решающей схватке. Но и она не смогла выявить победителя. Маршалы подъехали к помосту Филиппа д»Эвре и о чем-то долго совещались с ним. Наконец, они объявили, что для выявления победителя турнира будет назначен еще один поединок на оружии, выбранном по соглашению противников. Д»Удето буркнул, что ему все равно чем драться, и было решено, согласно желанию де Бивилля, что они сойдутся на мечах пешими. Теперь преимущество в весе д»Удето практически не имело значения и шансы на успех получил де Бивилль, сражаясь своим излюбленным оружием.

Рыцари вновь появились на поле, неся на плече огромные двуручные мечи, и яростно схватились в середине арены. Как два добрых кузнеца по наковальне, они молотили мечами друг друга. Де Бивилль благодаря более длинным рукам и ловкости постепенно стал упрочать свое преимущество и, улучив момент, нанес противнику страшной силы удар сбоку по шлему. Потом несколькими мощными ударами сумел добить оглушенного д»Удето, и тот рухнул на землю. Кровь хлынула у него носом и ртом. Граф Лонгвиль поднялся и бросил на ристалище жезл, прекращая схватку. Выбежавшие оруженосцы д»Удето поспешно подхватили своего рыцаря и унесли за пределы арены в палатку. Проводив взглядом поверженного противника, де Бивилль ликующе вскинул руки. Теперь ему предстояло в полной мере вкусить радость победы. Зрители восторженно выкрикивали его имя, а графиня д»Аркур, первая среди женщин двора, торжественно увенчала его чело лавровым венком. Так закончился первый день этого славного турнира.

Г  Л  А  В  А   XIII

На следующий день турнира собралось еще большее количество зрителей. Хотя он не считался таким уж помпезным состязанием, какие устраивал король Франции, но все равно интерес к нему был огромен. Что на трибуне, что среди народа, теснившегося за канатами, как говорится, яблоку некуда было упасть. Около пятидесяти, вызвавшихся для участия во второй день турнира, рыцарей  поделились на две партии, предводителями которых, в соответствии с обычаями, были названы лучшие бойцы первого дня: де Бивилль и д»Удето. Последний, благодаря стараниям лекарей, сумел оправиться от полученных накануне ударов и снова сесть в седло.    В  партию де Бивилля записалось большинство нормандских дворян, многие из которых были его друзьями или родственниками.  Всех их знали, как  испытанных турнирных бойцов, и среди зрителей царило единодушное мнение, что в предстоящей схватке их партия должна взять вверх. Среди тех, кто выступал на стороне д»Удето, основную часть составляли молодые дворяне, которые впервые делали заявку на участие в турнире и не обладали еще достаточным опытом в схватках подобного рода. Не смотря на свое огромное юное честолюбие, большинство из них трезво оценивало свои силы и не рассчитывало на победу. Даже простое упоминание их имен в контексте, что они достойно противостояли столь уважаемым нормандским рыцарям, было бы для них уже большой удачей. Так же в партии д»Удето было несколько малоизвестных странствующих рыцарей, в основном из Германии, и двое совсем никому не известных из Англии — сэр Роберт Мэлвуд и сэр Гальфрид Ленокс.

Каждый рыцарь, принимающий участие в турнире, разбил свою палатку на одном из концов ристалища, в зависимости от того, в какую партию он был включен. Словно два маленьких военных лагеря, украшенных знаменами, вымпелами и щитами с гербами участников, выросли за ночь по обе стороны поля. Роберт находился в своей палатке и уже заканчивал снаряжаться, когда прозвучали трубы, приветствующие появление на трибуне братьев д»Эвре со свитой, значит, скоро нужно было ожидать сигнала к выходу. Что ж, он был готов к схватке и мечтал отличиться на глазах очаровавшей его вчера неизвестной красавицы. Причем, это желание нисколько не помешало ему положить на сердце, под полукольчугу из толстой кожи, на которую была надета кираса, шарфик, полученный им в Барлиджском замке. Вновь прозвучали трубы, призывающие рыцарей на арену. Роберт пристегнул шлем к металлическому вороту и вышел наружу, где его уже поджидал граф Ретленд. Гальфрид Уолтем усмехнулся, снова видя своего воспитанника в его «знаменитых» красных доспехах, и произнес:

— Слава Персивалю, храбрейшему рыцарю королевства лоргов!

Мэлвуд покачал головой.

— Боюсь, милорд, что скоро вам станет не до шуток.

— Напротив, блеск стали бодрит мой дух и веселит сердце. Выше нос, мой мальчик, мы сегодня немножко поубавим спеси этим нормандцам. Главное, как и договорились, держаться рядом. Постоим за честь Англии! Да поможет нам святой Георгий.

Вслед за своими предводителями обе партии, по двое в ряд, выехали на арену и расположились там шеренгами друг против друга. Между ними на середину ристалища вышли герольды в красочных костюмах и принялись выкрикивать:

— Слушайте, слушайте все! От имени благородного Филиппа д»Эвре, графа Лонгвилль, достопочтимых мессиров маршалов турнира объявляю, что вы, отважные рыцари, должны будете показать свое искусство всем собравшимся во славу своих сеньоров и благородных дам. А теперь, достойные сиры, да будет угодно вам поднять правую десницу к небесам и всем вместе поклясться, что ни один из вас на сегодняшнем турнире не будет из злого умысла разить противника в желудок или ниже пояса. Не будет колоть мечом или пользоваться кинжалом, а будучи повержен с коня, немедленно сам или с помощью слуг своих покинет ристалище. Итак, поклянемся святой верой и вашей честью!

Все участники турнира подняли правую руку и хором прокричали:

— Клянемся!

Филипп д»Эвре специально разработал со своими советниками особые правила для группового турнира, исходя из необходимости сохранить цвет своего воинства перед предстоящим походом. Согласно им, все участники турнира должны были сражаться затупленным оружием, а мечами разрешалось только рубить, но не колоть. Во избежание лишних травм, выбитый из седла, рыцарь не имел права продолжать схватку пешим, а считался выбывшим из турнира и должен был немедленно покинуть поле. Так же граф Лонгвиль оставил за собой право немедленно прервать турнир, если он бросит на землю свой жезл.

Но сейчас он дал знак герольдам: «Начинайте!» и те громко возвестили:

—   Рубите канаты, сзывайте на бой, если пришла, по-вашему, пора! 

Взмахнули      секиры     —      канаты,         разделявшие          противоборствующие отряды, были перерублены. Знаменосцы спешно покинули ряды рыцарей, и земля задрожала под копытами боевых коней, пущенных галопом. С грохотом две линии закованных в железо всадников скрестили копья, и сталь зазвенела о сталь. Крики ярости и боли пронеслись над полем.

Когда зрители сумели немножко разобраться в сумятице первой схватки, то выяснилось, что половина участников уже лишилась  коней и, согласно правилам, выбыла из турнира. Из оставшихся в седлах примерно две трети принадлежали к партии де Бивилля и только одна треть к отряду д»Удето. Сами предводители партий находились в центре своих линий и сразились друг с другом. Так же, как и вчера, силы их оказались примерно равны — оба они преломили копья и удержались в седлах. Теперь, выхватив мечи, усердно размахивали ими, высекая искры при скрещивании клинков. Все остальные, оставив их выяснять отношения между собой, носились по травянистому полю, обмениваясь ударами и вступая в отдельные скоротечные схватки.

Граф Ретленд и Роберт сумели остаться верхом и сохранили в целости  копья. Теперь они действовали все время рядом. Еще в Барлидже Гальфрид Уолтем, обучая своего воспитанника воинскому искусству и словно предугадывая, что им придется сражаться в будущем плечом к плечу, отрабатывал с ним тактику совместного ведения боя. Они достигли в этом определенных успехов, научившись действовать синхронно и подстраховывать друг друга. Иногда граф даже сажал на коней до десятка воинов, приказывая им нападать на них двоих, и выходил со своим питомцем с честью из подобных испытаний. Сейчас они удалились к краю ристалища, чтобы не подвергать себя излишнему риску в круговерти сражения, развернувшегося в центре, и успешно противодействовали отдельным рыцарям, имевшим неосторожность заметить и атаковать их. Особенно красиво получалось, когда они вдвоем отражали нападение одного. Подпустив противника поближе, они устремлялись навстречу и двумя своими копьями, направленными в щит и шлем сопернику, буквально вынимали его из седла. Разогнавшаяся лошадь проносилась мимо, а противник валился на траву, не успевая понять в чем дело.

Зрители уже отметили действия «красного» и «белого» рыцарей (по цвету их доспехов) и многие, болея за слабейшую сторону, подбадривали их. Но теперь на них обратили внимание рыцари партии де Бивилля. Около восьми всадников насело на англичан. Правда, у большинства нападавших уже не было копий и защищавшимся удалось, удерживая их на расстоянии, отступить к деревянной изгороди в самом углу ристалища, где они могли не бояться окружения. Заметив их отчаянное положение, один из немногих оставшихся в седле представителей отряда д»Удето — немецкий рыцарь из какого-то монашеского ордена, в скромных, без всяких украшений доспехах, вращая над головой булаву, сумел пробиться к ним, по пути сбросив наземь двоих противников. Германец протиснулся меж англичан, и теперь они отбивались уже втроем. Нормандцы, видя, что ничего не могут с ними поделать, отъехали немного назад. После короткого тихого совещания резко дали шпоры лошадям и устремились в решительную атаку, намереваясь смести упорных противников. Граф Ретленд что-то крикнул Мэлвуду, не расслышанное другими в горячке боя. Перед самыми мордами коней нападавших англичане метнулись в разные стороны и словно выпорхнули из-под несущейся лавины. Германский рыцарь был сметен, будто ураганом, и затоптан прогрохотавшими по его доспехам лошадиными копытами. Но нападавшие не сумели умерить вовремя бег своих коней и с разгона врезались в деревянную изгородь. Один из них,  словно пущенный из катапульты, вылетел из седла и приземлился  уже  на  другой стороне изгороди,  подминая зазевавшихся зрителей.

Что творилось за канатами! И знатные дворяне, и бедные крестьяне буквально выли от восторга. Теперь уже болельщики обеих партий громкими криками подбадривали «белого» и «красного», насмехаясь над оставшимися с носом нормандцами. И хотя французы с яростью набросились на англичан и сумели перерубить их копья, им так и не удавалось сбросить их с коней. Граф Ретленд и Роберт хладнокровно отражали удары нападавших и, используя то, что те от досады за осмеянную атаку в запале допускали промахи, сумели свести на нет их численное превосходство, и теперь рубились с двумя оставшимися соперниками.

В это время, наконец, закончился поединок предводителей партий. В руке де Бивилля сломался меч, но он успел вытащить булаву и отразить удар д»Удето, а потом сумел выбить у него оружие, попав ему по руке. С кисти д»Удето слетела ратная рукавица и он, прижимая руку с перебитыми пальцами, признал свое поражение. В этот момент Роберт тоже нанес удачный удар своему противнику по шлему, отчего у того перекосило забрало и как бы лишило зрения, так как он ничего не видел перед собой. Не желая его добивать, Мэлвуд опустил поднятый меч, а когда его противник сумел поправить забрало и увидел, великодушно поджидающего его, англичанина, он не стал больше с ним сражаться. Благородно отсалютовал ему мечом и поехал к выходу с ристалища, давая возможность Роберту сразиться один на один с де Бивиллем. Однако их поединок занял всего несколько секунд. Приблизившийся предводитель партии с мощным замахом нанес булавой сильнейший удар и, не взирая на подставленный меч, чувствительно огрел англичанина по голове. Проскакав вперед, де Бивилль поворотил коня за спиной Роберта, чтобы вновь сойтись с ним лицом к лицу. Но тут случилось совсем неожиданное. Мэлвуд, у которого стоял в ушах звон от полученного удара, заметив маневр противника, как-то, словно по озарению свыше, сумел принять изумительное решение. Правда, в последствии рассказывая об этом эпизоде, он всю заслугу о случившемся приписывал своему коню. Как бы там ни было, но его конь неловко скакнул назад и ударил массивным крупом в бок проезжавшей лошади де Бивилля. Предводитель партии, не ожидавший ничего подобного, вывалился из седла и рухнул на траву. Причем, это было для него настолько неожиданно, что он не успел даже выставить руки и при падении больно ударился всем телом. Роберт, у которого все еще гудела голова, направился на помощь к графу Ретленду, но тот и без его содействия вскоре расправился со своим противником, и теперь на арене находились в седлах только два человека. Два англичанина — «белый» и «красный». Они вложили мечи в ножны, обнялись и, не спеша, направились к помосту, где восседал Филипп д»Эвре.

При их приближении граф Лонгвиль поднялся со скамьи и дал сигнал трубачам чествовать победителей. От мессира де Морбека он уже знал, кто они, но, несмотря на вполне понятную досаду от того, что победили не его соотечественники, благородно ничем не высказывал своего недовольства. Когда звуки нагар смолкли, он сказал:

— Сир Ленокс и сир Мэлвуд, вы показали сегодня себя с наилучшей стороны. Искусством и доблестью своей прославили себя и страну, взрастившую вас. Его величество Эдуард поистине непобедим пока имеет таких рыцарей. Снимите шлемы, достойные сиры, пусть все присутствующие смогут посмотреть на ваши лица и запомнить их.

Пока англичане расстегивали ремешки, крепившие шлем к латному нашейнику, он продолжил:

— Вы сражались  на удивление слаженно, словно две руки одного тела. Должен признать, что я впервые видел такое единение. Поэтому я не хочу выбирать из вас достойнейшего и объявляю победителями турнира вас обоих. Герольды славьте победителей!

Герольды протрубили в трубы и зычно объявили имена англичан, выигравших турнир. Не взирая на то, что они были иноземцы, их доблесть и взаимовыручка настолько понравились зрителям, что те громкими возгласами выразили свое одобрение решению д»Эвре, и сотня разноцветных головных уборов взлетела в воздух.

Когда шум немножко поутих, граф Лонгвиль снова продолжил свою речь, обращаясь к англичанам:

— А сейчас, достойные сиры, прежде чем вы получите почетные призы, вас должны, по условиям нашего турнира, увенчать лавровыми венками победителей. Если здесь есть дама, во славу которой вы сражались, то вы можете предоставить ей право возложить на ваше чело венок, если же нет, то эту честь возьмет на себя кто-либо из знатных женщин нашего графства.

Прежде чем граф Ретленд раскрыл рот, Роберт поспешно выкрикнул:

— С позволения вашей светлости, здесь есть одна прекрасная дама, которой бы я хотел посвятить свой меч и, ежели будет на то ее согласие, просить исполнить церемонию награждения.

— Так укажите нам ее, сир,- произнес Филипп д»Эвре и приказал двум герольдам возвести к нему на помост даму, которую укажет им англичанин.

Справедливости ради, надо сказать, что Роберт чувствовал себя словно в состоянии опьянения и не вполне контролировал свои действия. Недавняя ожесточенная турнирная схватка, полученный сильный удар в голову и эйфория победы не могли не сказаться. В другой ситуации он вряд ли позволил себе публично высказывать знаки внимания незнакомой женщине, судя по всему высокого происхождения. Вполне могло получиться, что она была замужем и даже за одним из рыцарей, принимавших участие в турнире. В таком случае его предложение поставило бы ее в неловкое положение. Но в настоящий момент он не думал об этом и не замечал осуждающего взгляда Уолтема.

В сопровождении герольдов Роберт двигался вдоль трибуны, отыскивая вчерашнюю прекрасную незнакомку. И молодые, и пожилые женщины с удовольствием рассматривали статного английского рыцаря со здоровым румянцем на лице после жаркой схватки. Наверное, не одна из них с удовольстием согласилась бы увенчать венком его чело, а некоторые даже на большее. Но он упорно избегал их призывных взглядов и двигался дальше. Наконец, на вчерашнем месте он увидел ту, которую искал. Она была действительно очень красива, и Роберт смог снова убедиться в этом.

Мэлвуд решительно соскочил с коня и взобрался к ней наверх.

— Мадам,- сказал он с поклоном,- сегодняшней победой я обязан вам. Сознание, что мне выпала честь показать свое скромное искусство в вашем присутствии, наполняло отвагой мое сердце и укрепляло руку. Соблаговолите ли вы на сегодня стать королевой турнира и исполнить все сообразные этому званию обязанности?

Женщина с улыбкой выслушала его и просто сказала:

— Да, я согласна.

Герольды знали ее имя, поэтому, без околичностей протрубили в трубы и провозгласили графиню Пемброк королевой турнира. Затем они, придерживая шлейф ее платья, проводили графиню на помост, где она заняла место рядом с Филиппом д»Эвре на остаток сегодняшнего дня. Свою роль графиня Пемброк исполнила очень красиво и величественно, что придало завершению этого турнира особую торжественность. Она увенчала головы графа Ретленда и Мэлвуда венками победителей, вручила им призы. Но подлинным апофеозом стал заключительный парад герольдов, который она возглавляла, восседая на белоснежном жеребце. Женщины, глядя на нее, сгорали от зависти, а мужчины отмечали, что ее красота и стать достойны трона и поважнее, чем трон королевы турнира.

Даже граф Ретленд, простив неожиданную вольность Роберту, заметил, что его выбор оказался удачным и что эта женщина не менее прекрасна, чем Елена, царица Спарты, не примнув, впрочем, добавить, что и Менелай, и Парис, увлекшись прелестями греческой красавицы, плохо кончили, поэтому он не рекомендовал бы Мэлвуду искать расположения графини в дальнейшем.

 

Г  Л  А  В  А   XIV

Оставив, пострадавших во время турнира, рыцарей залечивать свои раны, чинить поврежденную упряжь и доспехи, Филипп д»Эвре устроил на следующий день для остальных охоту. Правда, сам, вследствие обилия накопившихся важных дел, требовавших его рассмотрения, отказался в последний момент от участия в этой забаве. Граф Ретленд, не смотря на полученное приглашение, не изъявил желания участвовать в погоне за лесным зверем и предпочел отдохнуть у камина в доме мессира де Морбека в компании с книгой. Роберт хотел было последовать его примеру, так как у него ужасно болела голова от полученного накануне удара де Бивилля, но, узнав, что на охоте будет присутствовать графиня Пемброк, изменил свое решение.

Теперь он знал ее имя — Мелизинда, знал, что она происходит из старинного французского рода, что, будучи выданной замуж в 16 лет  за престарелого графа Пемброка, сановника последних английских королей, рано овдовела и, получив огромное наследство, вернулась во Францию. Теперь она вела жизнь в свое удовольствие. Много путешествовала. Говаривали, что где бы она ни появлялась, за ней всегда тянулся шлейф разбитых мужских сердец. Впрочем, окружающие не могли назвать ни одного мужчины, с которым она была особенно близка. Называли графа Фуа, но тот был женат и эту связь не подтверждал. Ей неоднократно предлагали руку и сердце знатные сеньоры из лучших дворов Европы, но она неизменно отказывала. Она шутила, что предпочитает повелевать многими, чем принадлежать одному. И эта шутка имела под собой основания, ее трудно было застать одну, почти всегда она была окружена эскортом молодых людей, жаждавших получить кусочек ее благорасположения.

Вот и сегодня, когда Роберт присоединился к кавалькаде дворян, отправлявшихся на охоту, он увидел графиню в окружении четырех молодых людей. Она, красуясь на белой, украшенной дорогим чепраком, лошади, что-то весело рассказывала, а  они, за исключением понурого де Бивилля, благолепно смотрели ей в рот. Роберт не отказал себе в удовольствии подъехать к ним.

— О, а вот и наш доблестный герой, мы, как раз, вспоминали о вас,- улыбнулась ему графиня.

Роберт галантно поклонился ей, потом раскланялся с ее спутниками. Де Бивилль при его приближении отвернулся и не ответил на его приветствие. Заметив это, Мэлвуд сказал:

— Сир де Бивилль, я приветствую вас! Как ваше здоровье?    Нормандский     рыцарь    побагровел      и       обжег   Роберта    злым взглядом. Но тот, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Признаюсь честно, я нынче не мог подняться с постели, так как у меня раскалывалась голова от знакомства с вашей булавой. На следующем турнире я постараюсь попасть в вашу партию, чтобы вторично не подвергаться встрече с ней.

Де Бивилль, когда до него дошел смысл слов англичанина, вдруг расплылся в улыбке и сказал:

— Признаюсь со своей стороны, что вы ловко сбросили меня с седла. Я даже немного потянул шею.

Он расстегнул высокий воротник и показал повязку под подбородком. В  разговор вмешалась графиня:

— Так вы сказали, сэр Роберт, что не могли подняться сегодня, зачем же вы поехали на охоту?

— Желание видеть самую красивую женщину было столь сильным, что превозмогло немощь.

— Вы не только непревзойденный боец, но и непревзойденный льстец.

— Вы неправы вдвойне: я говорю, что вижу, а боец я самый обыкновенный. За спиной такого дядюшки, как сэр Гальфрид Уолтем, любой бы продержался в седле до конца турнира. Если бы мне пришлось выбирать лучшего, я назвал бы отважного германского рыцаря-монаха или сэра де Бивилля. Но все равно, клянусь распятием, хоть это и недостойно рыцаря, но я счастлив, что так получилось, только благодаря этому я смог выразить восхищение вами.

— Вы еще и бессовестный лицемер,- с притворной укоризной сказала графиня и, как бы невзначай, спросила:- Кстати, как вы назвали своего дядюшку?

Роберт прикусил язык, понимая, что сболтнул лишнее, но тут же, спохватившись, принялся врать:

— Это шутливое прозвище, которое я ему дал — «дядюшка Уолтем». На языке саксов означает «угрюмый». «Угрюмый дядюшка». Не обращайте внимания и лучше поскорее забудьте это выражение. Иначе, если сэр Гальфрид Ленокс узнает, что я его так назвал, он страшно разгневается. Он ненавидит, когда я называю его так.

Роберт ничего не мог с собой поделать. Рядом с такой обольстительной женщиной он был сам не свой. Понимая умом, что ему не следует становиться еще одним звеном в длинной цепи ее воздыхателей, он, тем не менее, не мог преодолеть себя и покинуть красавицу, словно был прикован к седлу ее лошади. Он ехал с ней рядом и не переставая болтал,  болтал, неся какую-то околесицу об охоте в Англии. Остальные кавалеры графини, которых все более и более раздражала его болтовня, принялись подшучивать над ним.

Между тем кавалькада уже въехала в лес и двигалась под сенью больших деревьев. Роберт продолжал рассказывать, а графиня заливисто смеялась над его шутками. Юный нормандец де Сент-Бев вклинился между ними и, оборвав англичанина на полуслове, язвительно заметил:

— Сир, вы очень увлекательно рассказываете, но меня удивляет, почему вы отправились на охоту без оружия. Неужели вы охотитесь руками?

— Отчего же, у меня есть с собой вот это.

Роберт показал на притороченный к седлу небольшой арбалет.

— И вы собираетесь подстрелить из него вепря?!

— Почему бы и нет. Пущенная из него с двадцати ярдов стрела, попадая медведю в глаз, доходит до мозга.

       — И вы попадаете медведю в глаз?!- молодые люди громко засмеялись.

 Вместо ответа Роберт     отстегнул      арбалет, вложил в него стрелу и спросил:

— Вы заметили на большом дереве позади нас сороку?

И прежде чем остальные смогли рассмотреть в листве птицу, он, обернувшись, почти не целясь, выстрелил через плечо. Пронзенная его стрелой сорока, ударяясь о ветви, рухнула в траву. Графиня от восторга хлопнула в ладоши.

— Вы лучший стрелок, сэр Роберт, из тех, что я видела.

— Хочу вернуть вам ваши слова обратно, насчет непревзойденного льстеца,- улыбнулся Мэлвуд.- Это совсем не трудно попасть в такую мишень. Хотите, научу вас?

Меж тем прискакали двое загонщиков и закричали, что собаки напали на след кабана. Тут же вся кавалькада сорвалась с места и устремилась на лай собак, только Роберт и Мелизинда продолжали, не спеша, ехать рядом. Де Сент-Бев на миг задержался и, беспомощно оглянувшись на графиню, крикнул:

— Мадам, скорее туда, я слышу уже рожки загонщиков!

Но она только величественно отмахнулась от него, как от назойливой мухи. Потом, после охоты де Сент-Бев пожаловался де Бивиллю, что графиня совсем не смотрит на  нормандцев, отдавая предпочтение пришлому англичанину и сказал, что намерен вызвать Мэлвуда на поединок. Де Бивилль сурово посмотрел на него и грубо отчитал: «Заткнись, приятель. Вы — щенки! Неужели вы не можете распознать волчонка, если он не показывает вам зубы? Клянусь небом, этот парень не так прост, как кажется. Он был со мною честен и благороден, я буду последним негодяем, если не отвечу ему  тем  же.  Тот  из вас,  кто вознамерится послать ему вызов, пусть направит его сначала мне!» Так Роберт, совершенно не подозревая о том, сегодня утром несколькими учтивыми фразами, обращенными к человеку, испытывавшему к нему неприязнь, вечером приобрел в нем надежного защитника. Вообще, эта черта его характера здорово помогала ему в жизни. Он никогда не кичился своими успехами, не  злословил за спиной, ровно и дружелюбно относился к людям и, как следствие тому, не наживал лишних врагов и забот.

Ну а тем временем Роберт и графиня, не спеша, ехали по лесной тропинке и беседовали.

— Вы знатного рода?- спросила она.

— Не буду хвастать. Мой род, хотя и древний, но не знатный.

— А ваш спутник, сир Гальфрид, забыла его фамилию?

— Сэр Гальфрид Ленокс. Я мало его знаю. Мы познакомились недавно, и он еще не рассказывал мне о своих предках.

— А я всегда считала, что вы, англичане, обсуждаете это первым делом, и все ваши фамилии идут от четвертого колена короля Артура.

— Не смейтесь, миледи. Конечно, наша страна мала по сравнению с Францией, но мы гордимся ею и свято чтим свою историю.

— О, да, особенно когда английский король метит на престол Франции.

— Почему же? Этот престол принадлежит ему по праву. А вообще, давайте не говорить о политике.

— Тогда о чем?

— Ну, например, о вас. Мадам, сейчас, когда мне представился случай, я хочу сказать вам, хотя не сомневаюсь, что вы слышали это тысячу раз от других, что одно ваше слово и моя жизнь будет сложена у ваших ног. Я понимаю, что недостоин вас ни по званию, ни по положению и не претендую ни на что. Но знайте — вы всегда можете располагать всем, что у меня есть.

Графиня, мягко положив руку ему на плечо, остановила его излияния.

— Вы очень витиевато говорите, сир Роберт. Оставьте свои слова при себе. Я вижу, как за деревьями мелькают одежды, едемте туда.

Она пустила свою лошадь в галоп, и ему ничего не оставалось, как последовать за ней. Но на скаку она еще успела крикнуть ему:

— А вы не очень любезны.  Даже не удосужились поцеловать мою руку, когда она лежала у вас на плече.

Ответить он не успел, так как лошади вынесли их на большую поляну. Пока они прогуливались в лесу, охота благополучно закончилась. Кабан был затравлен и убит. И теперь, проворно разделав его, слуги жарили на костре куски мяса, чтобы подать их к походному столу, расставленному на поляне. Рыцари и дамы, принимавшие участие в охоте, нагуляли изрядный аппетит и сейчас, сгрудившись вокруг стола, с удовольствием утоляли голод и жажду.

На обратном пути Роберт и графиня опять ехали рядом, но он был уже не так словоохотлив, а она, устав, не так весела. Однако, при прощании она опять заставила его сердце радостно затрепетать от предвкушения новой встречи, сказав, что перед отъездом армии с Филиппом д»Эвре собирается устроить обед для знакомых дворян и намерена пригласить на него Мэлвуда и сэра Гальфрида.

 

Г  Л  А  В  А   XV

Мэлвуд не на шутку увлекся графиней Пемброк. Он стал каким-то замкнутым, часто проводил часы в бесцельной задумчивости и подолгу прогуливался один возле ее дома в надежде на случайную встречу. Графу Ретленду совсем не нравилась эта все возрастающая страсть. Он несколько раз пытался серьезно поговорить с Робертом, но тот не желал изливать свою душу и слушать благих советов. Вскоре пришло известие, что герцог Ланкастер высадился с войсками у мыса Ла Аг в Котантене. Через три дня силы Филиппа д»Эвре и Годфруа д»Аркура должны были соединиться с ним в аббатстве Монтебур. Графиня Пемброк, как и обещала, перед отъездом армии устроила званый обед, на который пригласила Мэлвуда и Ленокса, но граф под благовидным предлогом отказался. Во время обеда она была ласкова к молодому англичанину и даже позволила ему немного прогуляться с ней вдвоем в саду. Но обязанности хозяйки требовали от нее оказывать внимание всем, а он неловко чувствовал себя в окружении людей другой нации, объединенных одной предстоящей им судьбой.

После отъезда армии город заметно притих.  Не было слышно по вечерам брани и громких пьяных песен подгулявших солдат, не слышалось конского ржания и клацанья стали с учебного плаца. Да и светская жизнь  поблекла в отсутствии виднейших дворян.

Однажды вечером мессир де Морбек пригласил Уолтема и Мэлвуда в свои покои. Уже по одному его виду было заметно, что он желает поведать им о чем-то чрезвычайно важном. Когда английские рыцари расселись, де Морбек торжественно произнес:

— Сиры, прежде чем я изложу вам свою просьбу, я прошу вас поклясться, что все услышанное сегодня вы сохраните в тайне до конца своих дней.

Граф Ретленд и Роберт, видя в каком состоянии пребывает де Морбек, безропотно поклялись на святом Евангелии, что даже под страхом смерти ни одно слово из услышанных не сорвется с их уст. Хозяин дома удовлетворенно кивнул и начал говорить:

— Итак, сиры, я прошу у вас помощи. Но решать — окажете ли вы мне ее или нет, предстоит вам. Я не буду в обиде, если вы откажетесь. Дело в том, что я хочу освободить Карла Наваррского….

— Что?!- разом вырвалось у обоих англичан.

— Да, вы не ослышались. У меня есть план, как вызволить его из заточения. Но предприятие это весьма опасное, не исключено, что будет погоня и нам придется обнажить мечи. Я обратился к вам потому, что не мог доверить тайну своим соотечественникам в силу известных причин, а также потому, что вы прекрасно владеете оружием. Я не могу гарантировать, что мы благополучно вернемся живыми и невредимыми обратно,  но  гарантирую, что, если все сложится успешно,  король Карл по достоинству вознаградит ваши труды. Итак, ваше решение?

Англичане были настолько поражены услышанным, что не нашлись сразу что ответить. Наконец, граф Ретленд прервал паузу и произнес:

— Мессир де Морбек, нам нужно четверть часа, чтобы все обдумать и обсудить.

— Хорошо. Только не тяните с ответом. У нас мало времени. Я отправляюсь сегодня ночью. Сейчас я оставлю вас и вернусь через четверть часа.

Когда де Морбек вышел, граф повернулся к Мэлвуду.

— Что скажешь, Роберт?- спросил он.

— Я считаю, что мы должны принять участие в этом деле.

— Не знаю. Меня смущает несколько обстоятельств. Во-первых, мы вмешиваемся во внутренние дела других государств и знатных фамилий. Второе, что нас покупают, как наемников. Причем, очень хитро. Обещая заплатить, если мы вернемся живыми.  И третье, мне представляется, что это безнадежное предприятие.

— Милорд, но какой славой мы покроем себя, если все пройдет удачно!

— Увы, мой мальчик, нам придется крепко держать язык за зубами. К тому же мирская слава — суета….

— И все же я считаю, что мы должны поехать с де Морбеком.

— А я считаю, что мы должны разделиться. Я отправлюсь с де Морбеком, чтобы никто не смог упрекнуть нас в трусости. Тебя я отправлю с письмом к герцогу Ланкастеру, чтобы ты смог снискать славу в более подходящем месте — на поле брани.

— Я поеду с вами!- твердо заявил Роберт.

— Подумай, у нас еще есть немного времени.

— Решено, мы едем оба.

— Тогда….да поможет нам бог!

После обсуждения некоторых деталей с де Морбеком, граф пошел собираться в путь, а Роберт бросился на улицу.

— Ты куда?- крикнул ему вдогонку Уолтем.

— Я должен проститься с одним человеком!

— Ах, с той женщиной! Мне кажется, тебе не следует этого делать.

Ответа он не дождался, так как Мэлвуд уже выскочил наружу.

Примчавшись к воротам дома графини Пемброк, Мэлвуд спрыгнул с лошади и дернул за колокольчик над входом. Вышедший привратник сурово окинул его взором и сказал, что графиня не принимает. Но в следующее же мгновение он был решительно отодвинут в сторону, и Роберт уже бежал по ступенькам в ее покои. Резко распахивая двери и, не обращая внимание на недовольный гомон слуг, он ворвался в небольшую комнату, где находилась она.

Упав перед Мелизиндой на колено, он смиренно склонил голову.

— Я прошу прощения за свою дерзость, но крайняя необходимость принудила меня пренебречь приличиями.

Графиня сидела перед небольшим зеркалом и черепаховым гребнем расчесывала свои длинные белокурые волосы.  Она махнула рукой слугам, вбежавшим вслед за Мэлвудом, чтобы они удалились, и спокойно спросила:

— Что же это за необходимость врываться в мой дом?

— Я уезжаю, мадам, и хотел проститься с вами.

— Вот как. Куда?

Роберта внутри так и подмывало похвастаться, что он с мессиром де Морбеком и сэром Гальфридом отправляется вызволять из темницы короля Карла, но, к счастью, врожденное благоразумие не позволило ему нарушить клятву, и Мэлвуд сказал, что они с сэром Леноксом отбывают к Джону Ланкастеру.

— Мадам,- произнес он, все еще стоя на колене,- дайте искорку надежды вашему смиренному слуге. Могу ли я рассчитывать на каплю вашей благосклонности, если мне удастся свершить деяние, достойное моей любви к вам?

Графиня подала ему руку, которую он тут же покрыл поцелуями.

— Прежде всего, встаньте, сир Роберт. Вы хороший мальчик, но я не люблю англичан, как нацию, разоряющую мою родину и сеющую в ней смерть.

— Но идет война….

— Затеянная англичанами. Вы бы никогда не смогли служить в армии короля Иоанна, а я никогда не смогу стать вашей любовницей.

— Святой крест! Я не желал иметь вас любовницей! Я….

Мелизинда весело расхохоталась.  Роберт растерянно пожал плечами и с грустью в голосе сказал:

— Еще раз прошу меня простить. Вспомните обо мне, если вдруг вам понадобится верный меч или человек, готовый отдать жизнь за вас.

Под раскаты ее хохота он, опустив голову, вышел из комнаты и быстрым шагом спустился вниз.

  

Г  Л  А  В  А  XVI

 Ночью мессир де Морбек, граф Ретленд и Мэлвуд в сопровождении своих слуг и оруженосцев покинули Кан. Весь день они были в пути и остановились только вечером в придорожной таверне. С первыми лучами солнца де Морбек заторопил англичан отправляться в путь. Гальфрид Уолтем всю ночь отчаянно боролся с клопами, не одно семейство которых прижилось в щелях деревянной кровати, отведенной ему. Очевидно, считая ее своей вотчиной, они яростно набросились на графа, узурпировавшего их собственность. Уолтем был изрядно раздражен и с недовольством встретил де Морбека, пришедшего его будить. Кляня все на свете, он заявил, что раз уж его величество Карл Злой провел в темнице около трех месяцев, то лишние несколько часов вряд ли будут иметь для него решающее значение, поэтому он сейчас не намерен никуда спешить, а хочет спать, есть и повесить хозяина таверны. Де Морбек мягко посетовал на причиненные сиру Гальфриду беcпокойства, но настойчиво попросил его не тянуть со сборами, так как им нужно нагнать в пути одно важное лицо, которое сможет им помочь.

К полудню следующего дня они действительно завидели хвост какой-то пышной процессии и поспешили присоединиться к ней. Как выяснилось, это была свита графа де Фуа, отправившегося в Париж, чтобы принести вассальную присягу королю Иоанну. Его сопровождало огромное количество людей. Кого здесь только не было: повара, ловчие, псари, брадобреи, казалось, весь двор отправился сопровождать своего сюзерена. Даже небольшой зверинец уместился в его кортеже. По выражению де Морбека количество свиты могло поспорить только с количеством титулов этого господина: Гастон III, граф де Фуа, виконт Беарнский, виконт Лотрекский, Марсанский и Кастийонский, сеньор де Монтескье и де Монпеза и прочее, прочее. Роберт сначала не понял, почему после этого замечания граф Ретленд засмеялся, и Уолтему пришлось объяснять ему, что, несмотря на показное великолепие свиты и титулов, де Фуа по существу является только владельцем маленького горного графства и реальной силой во Франции не располагает. В свою очередь по его образному выражению следовало, что сотня английских лучников при желании смогла бы за день лишить мессира Гастона всех титулов. После этого разъяснения Дени де Морбек обиделся за соотечественника и сказал Уолтему, что он не прав, считая будто де Фуа не располагает большим политическим весом во Франции. Он пояснил англичанам, что граф является зятем Карла Наваррского, женат на сестре вдовствующей королевы Франции  Бланки и, вообще, человек весьма любопытный, в чем они смогут убедиться при личной встрече.

В тот день де Морбек еще несколько раз возвращался к разговору о графе де Фуа, характеризуя его и рассказывая о нем различные истории. Роберт уяснил, что это большой оригинал, в котором сочетались ученый и щеголь, воин и ловелас, но ему хотелось познакомиться с ним совсем по другой причине — молва приписывала графу любовную связь с графиней Пемброк. И вскоре такая возможность ему представилась.

На первом же привале де Морбек провел их в шатер владельца Фуа и Беарна. Хозяин шатра в связи с предстоящей конфиденциальной беседой удалил оттуда своих слуг, и вошедшие гости застали там только его и оруженосца по имени Эрнотон. Граф де Фуа, возлежавший на восточный манер на ярких шелковых подушках, поднялся навстречу де Морбеку и, прервав на полуслове  приветствие, в котором тот начал перечислять все его титулы, сказал:

— Оставьте этот шлейф имен, любезный де Морбек. Для вас я просто Феб.

Граф «Аполлон» оправдывал свое прозвище, при одном взгляде на него было видно, что это человек яркий, который, казалось, сам излучает свет. Ему было двадцать пять лет. Высокий, широкоплечий, с ясным лицом, обрамленным пышными, цвета меди, волнистыми волосами, спускающимися до плеч, граф де Фуа отвечал всем канонам мужественной красоты.

Роберт, который смотрел на него глазами менее удачливого соперника, признал про себя, что слухи имели под собой основания — этот мужчина был достоин женской любви. Мэлвуд знал, что накануне де Морбек уже имел беседу с Фебом и изложил ему цель их экспедиции. Де Фуа назвал ее безумством и отказался принимать участие в освобождении своего родственника. Но де Морбек не терял надежды привлечь его на свою сторону, поэтому и пришел теперь в его шатер вместе с англичанами.

— Позвольте вам представить, граф, двух английских рыцарей: сира Гальфрида Ленокса и сира Роберта Мэлвуда, которые великодушно согласились помочь мне в исполнении благородной миссии,- назвал он своих спутников.

Феб быстро окинул их взглядом и спросил:

— Вот как? Что ж, господа, я восхищен вашим самопожертвованием во имя внутренних неурядиц французского двора. Позвольте поинтересоваться, какой смысл вы видите в этом предприятии?

— Король Карл Наваррский — союзник короля Эдуарда III, значит, мы действуем в интересах короны Англии,- ответил сэр Гальфрид.

— Должен вам заметить, что Карл союзник только себе самому. Он с легкостью отвернется от любого государя и человека, если другой пообещает ему больше. Мы с вами, де Морбек, уже имели разговор относительно вашего дела. И я хочу подтвердить свое прежнее решение — я не намерен помогать вам в этой авантюре.

Граф де Фуа вновь откинулся на подушках, рассеянно обозревая изображение солнца с яркими, извивающимися, точно языки пламени, лучами, украшавшее свод его шатра и, казалось, совсем не прислушиваясь к пылкой речи де Морбека, взывавшей к его чести и сердцу.

Наконец, граф де Фуа прервал свое молчание и устало произнес:

— Ну хорошо, памятуя о наших родственных узах с Карлом, я окажу вам содействие. Вы можете следовать в моей свите и я организую вам в Париже встречу с метром Марселем. Но должен вам еще раз заметить, что мне совершенно не хочется участвовать в вашей авантюре. Может быть, когда этот первый интриган королевства оказался в заточении, Франция, наконец, вздохнула спокойно. Я сам решил поступиться своей гордостью и принести Иоанну, требуемую им, вассальную присягу, только оттого, что не хочу, чтобы кто-либо смог упрекнуть меня будто в тяжелый час для своей страны я остался в стороне.

— Вы плохо знаете его величество Иоанна.  Не сомневаюсь, что он не только не оценит вашего благородства, но и уже готовит вам ловушку, как Карлу Наваррскому,- заметил де Морбек.

— Может быть,- пожал плечами Феб.- И все же я, в свою очередь, сомневаюсь, чтобы Карл когда-либо по достоинству оценил ваши заботы о нем. Увы, после Филиппа Красивого трон Франции все больше занимают люди недостойные.

— Подданные не выбирают себе государей, они могут лишь любить или не любить их. Я прекрасно понимаю, что служу подчас грешному и беспутному правителю, однако, я чту его, как помазанника божьего, и сделаю все, что в моих силах, чтобы вызволить его из неволи,- твердо сказал де Морбек.

Феб, видя, что переубеждать его — бесполезное занятие, сказал:

— Да поможет вам бог. А теперь давайте закончим наш разговор.

Когда они вышли из шатра, граф Ретленд заметил де Морбеку:

— Клянусь распятием, его светлость, кажется, весьма не расположен помогать нам. Не напрасно ли вы поспешили, доверившись ему?

— Уверяю вас, сир, граф де Фуа является одним из благороднейших дворян Франции. Он сделает все и даже больше, чтобы помочь нам, лишь чести ради. А его прямота вызывает у меня уважение.

Последовавшие за этим события показали правоту де Морбека. Он и англичане, затерявшись в многочисленной свите графа де Фуа, беcпрепятственно проникли в Париж и даже остановились в его доме. Феб тут же стал знаменитостью. Простой люд часами глядел на его слуг, выряженных в одинаковые ливреи, его лошадей и собак, а весь столичный свет спешил нанести ему визиты. На этом фоне не показалось странным, что и купеческий прево Парижа, метр Этьен Марсель так же заехал к нему, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Граф провел его во внутренние покои дома, где, не показываясь на улице, томился де Морбек со своими английскими спутниками. Прево рассказал им, что Карл Наваррский попрежнему содержится в Лувре, где удалось подкупить начальника караула Жана Белинье, который должен оказать им посильную помощь. Марсель так же поведал им об удачном побеге из тюрьмы в Шатле Жана де Фрикана, бывшего губернатора Кана, арестованного вместе с Карлом.

Это известие произвело на де Морбека воодушевляющее воздействие. Вскочив, он восторженно простер руки к небу и с пафосом произнес:

— Я всегда говорил, что нет такой темницы, откуда нельзя было бы вызволить с божьей помощью человека, несправедливо заключенного в ней! Браво, Фрике*, ты доказал Иоанну, что он не всесилен на этой земле! Друзья, это хорошее предзнаменование и пример нам. То, что удалось слугам сира де Фрикана, может быть осуществлено и нами!

— Будем надеяться на лучшее,- кивнул граф Ретленд.- Всегда считалось, что Тауэр — место, из которого нельзя бежать, пока милорд Мортимер не доказал обратное.

Через два дня метр Этьен Марсель вновь посетил дом графа де Фуа, но теперь уже в сопровождении мужчины, который, не смотря на жаркую погоду, был закутан в плащ и в надвинутой на глаза шляпе. Им оказался начальник караула стражи Лувра. Теперь, когда все заговорщики были в сборе, мессир де Морбек соизволил изложить придуманный им план побега.

— Итак, господа, я хочу поделиться с вами своими соображениями как нам попытаться освободить из узилища его величество короля Карла Наваррского. Наибольшие надежды я связываю с вами, Белинье. Я хочу переодеться в костюм стражника, метр Марсель заверил меня, что таковой можно будет достать, а вы проведете меня в темницу его величества. Там мы обменяемся с ним нашими костюмами, я останусь в Лувре, а вы выведете Карла Наваррского на улицу, где его будут поджидать мои слуги и наши английские друзья.

Жан Белинье покачал головой и произнес:

— Ваш план неплох, но неосуществим. Я не смогу вас провести. Все стражники знают друг друга в лицо, и новый человек сразу же бросится в глаза. Тем более новичок не может быть допущенным к столь сиятельному узнику. Даже если я попытаюсь сделать так, то это слишком большой риск лишиться головы.

Де Морбек попытался было уговорить Белинье, но тот отвечал решительным отказом. И когда де Морбек уже был близок к отчаянию от краха его навязчивой идеи, Белинье вдруг жестом остановил его и после минутного раздумья сказал:

— Кажется, мне в голову пришла одна идея, которая может осуществиться. И на эту идею меня натолкнул именно ваш план, мессир де Морбек. Но прежде чем изложить ее, я хотел бы услышать именно от вас, какие гарантии вы можете мне дать, что мои услуги не пропадут втуне и будут достойно вознаграждены. Метр Марсель заверял меня, но я хотел бы получить подтверждение лично от вас, мессир.

Жан Белинье довольно давно служил в дворцовой страже и уже перестал гордиться принадлежностью к ней. Рутина служебных обязанностей приелась ему сверх всякой меры, а подвернувшийся случай вселял надежду на обеспеченный покой и, главное, отсутствие бесчисленного количества дурацких приказаний коменданта Лувра, который был его непосредственным начальником.

— Хорошо,- ответил де Морбек.- Я клянусь спасением своей души, что требуемая вами сумма — 5000 крон — будет выплачена вам незамедлительно по завершению дела. А небольшая ферма в Нормандии уже ждет вас, хотя и приобретена на мое имя. Я в любое время готов вам представить купчую на нее.

— Это будет мне вручено при любом исходе дела? Даже, если побег кончится неудачей?

— Да.

— Что ж, я слышал о верности вашего слова, мессир де Морбек, и у меня нет оснований сомневаться в ней. Но я бы хотел получить задаток — треть суммы и купчую, если вы примете мой план.

— Согласен,- кивнул де Морбек.- Излагайте!

— Понадобится ряса священника.

Де Морбек вопросительно взглянул на прево Марселя.

— Это не составит труда,- отозвался тот.

— И второе,- продолжал Белинье,- в Лувр должен отправиться кто-то другой вместо вас, мессир.

— Но это невозможно!- вскричал де Морбек.- Ведь ему же придется там и остаться!

— Простите, мессир, но даже я видел вас раньше и знал в лицо. Не сомневаюсь, что кто-либо еще сможет узнать вас, и тогда все пропало. Я не могу подвергать себя такому риску.

И снова де Морбек отчаянно убеждал Белинье, и снова тот был непреклонен. Наконец, начальник караула, чтобы прекратить этот бесцельный спор, поднялся и произнес:

— Если вам не подходят мои условия, я ухожу. Не сомневаюсь, что все присутствующие сохранят в тайне наш разговор.

— Подождите,- неожиданно подал голос Гальфрид Уолтем.- Белинье прав. Де Морбек не может идти туда. Но его могу заменить я.

— Спасибо, сир, но об этом не может быть и речи,- отмахнулся де Морбек.- Столь большую жертву  я не могу принять. Я и так начинаю сожалеть, что втянул вас в эту затею.

— Я взрослый человек и не бросаю слов на ветер. Если кто-то должен пожертвовать собой, то почему бы мне не взять эту честь на себя.

— Но вы понимаете, что тем самым кладете голову на плаху?- спросил Марсель.

— О, я попадал и не в такие переделки и, хвала господу, судьба была пока что благосклонна ко мне. Не сомневаюсь, что бог и святые заступники не оставят меня и на сей раз. Я буду уповать на них и с вашего согласия возьму с собой небольшую пилку. Когда король Карл покинет Лувр, я надеюсь, вы поможете выйти оттуда и мне.

— Нет,- возразил Белинье.- Ничего постороннего брать с собой нельзя. Вас могут обыскать.

— Как, обыскать духовное лицо?!- удивился граф Ретленд.

— А почему бы и нет,- равнодушно отозвался Белинье.

— Но ведь ее можно спрятать….

— Куда?

— Хотя бы заделать в святой крест. Я надеюсь, спаситель простит нам это святотатство, учитывая благородную цель, которую мы преследуем.

— Это кажется мне приемлемым,- согласился Белинье после некоторого раздумья.

Несмотря на горячие протесты де Морбека, графу Ретленду удалось убедить его принять свое предложение. Де Морбек был даже заметно рад такому исходу дела. Не потому, что ему не нужно было идти самому, он уже давно принял решение о своей миссии — заменить собой в тюрьме короля,  примирясь с неизбежной казнью, — а лишь потому, что из-за возражений Белинье идея, которую он вынашивал все последнее время, грозила сорваться.

Остаток дня заговорщики посвятили обсуждению отдельных деталей дела. На прощание де Морбек переписал на Белинье купчую на земельный участок в Нормандии и достал из окованного железом сундучка три массивных мешочка с золотом, два из которых перекочевали в карман Белинье и один — Марселя. Легко расставаясь с деньгами, он пошутил, что долг наваррской казны к нему еще подрос, из чего можно было заключить, что расходы он оплачивает из своих средств.

После ухода прево и начальника караула, де Морбек принялся заверять Гальфрида Уолтема, что полученное ими вознаграждение — ничего по сравнению с тем, какое будет отправлено его семье, но тот только отмахнулся, шутливо заметив, что сам будет принимать повозку с золотом, и не дай бог в каком-нибудь мешке обнаружится недостача хотя бы одного денье. Де Морбек жалкой улыбкой отозвался на его шутку, по всему было видно, что ему совестно перед англичанами, приняв благородное предложение одного из них.

Когда де Морбек удалился, на графа Ретленда насел уже Мэлвуд, призывая его отказаться от принятого решения.

— Я молчал на этом дурацком совете, когда вы блеснули  благородством, милорд. Умоляю, откажитесь от своих слов, сказанных в запале. Никто из слышавших их под страхом раскрыть сам заговор никогда не посмеет упомянуть об этом.

— Поздно, мой мальчик,- покачал головой граф.- Рубикон уже позади. Уолтемы никогда не бросали слов на ветер. Не посрамлю их и я. Многое я испытал в этой жизни, получил от нее свою толику счастья, поэтому мне не особенно будет жаль расстаться с ней. Хотя, в общем-то, я и не собираюсь пока умирать. Ты помнишь ученого звездочета, который жил в прошлом году в моем замке. Так вот, он составил мой гороскоп, где было сказано, что в этом году я буду участником большой победы, а смерть придет за мной еще много лет спустя. Этот звездочет еще ни разу не ошибся, и я не сомневаюсь, что он окажется правым и на сей раз.

Роберт еще какое-то время пытался убедить графа, но, исчерпав все свои доводы, не добился желаемого результата.

Г  Л  А  В  А   XVII

За время  трехмесячного заточения Карл уже пообвыкся в неволе и не столь трагически, как поначалу, воспринимал свое положение. Он уже не вжимался испуганно в стену, заслышав рядом с дверью чьи-либо шаги, в страхе, что сейчас, вот сейчас его поведут на казнь. Он заметно похудел, осунулся, лицо его, лишенное солнечных лучей, начало приобретать болезненную бледность. Последнее может быть не столь бросалось бы в глаза в другое время года, но погода стояла ясная, а вся обслуга отличалась здоровым бронзовым загаром, принесенным со свежего воздуха и воли. Карл Наваррский уже оставил мечты о побеге и сейчас страстно желал только одного — встретиться с королем Иоанном и объяснить, что никогда не желал ему зла. Он беспрестанно кружил по комнате или часами сидел за столом, уронив голову на руки, и продумывал бесчисленное количество раз  предполагаемый разговор с королем Франции. Он представлял, как скажет о своей невиновности, что услышит в ответ, и мысленно беседовал, беседовал с ним. Каждого человека, появлявшегося в  узилище, он упрашивал передать королю нижайшую просьбу выслушать его.

Но у короля Иоанна были другие заботы. Он собрал под свои знамена лучших рыцарей Франции, взял в Сен-Дени орифламму и был решительно настроен на войну с Англией. 9 июля он настиг соединенные силы англичан и их союзников под предводительством герцога Ланкастерского невдалеке от городка Легля, расположенного в Нормандии на берегу Авра. Армия Иоанна числом значительно превосходила противника. Казалось, еще немного и она сомнет, растопчет копытами своих коней, истребит врага, как загнанную дичь. Однако народ Франции не зря прозвал своего короля «Добрым». Иоанн излишне теоретизировал и романтизировал войну, представляя ее, как нечто подобное благородному рыцарскому турниру. Он не пожелал воспользоваться численным преимуществом своей армии и предложил Джону Ланкастерскому сразиться в открытом поле равным числом рыцарей. Может быть, сын Эдуарда III, в силу своих молодых лет и желания славы, принял бы этот вызов, достойный героев древних легенд, но рядом с ним был мудрый советчик Роберт Ноллес, который уже долгое время грабил Францию и был приверженцем «практической» войны. Многочисленные рейды английских отрядов выработали для них свою определенную тактику: побеждать слабого и уклоняться от сражения с сильным. Ноллес сумел убедить Ланкастера, а Иоанн так и не дождался ответа на свой благородный вызов. Более того, проснувшись утром, государь Франции обнаружил английский лагерь пустым. На турнире рыцарь, уклонившийся от схватки, считается проигравшим, и «добрый» король не стал преследовать отступившего врага. Вместо этого он увяз в осаде Бретея.

Несмотря на военные заботы, Иоанн не забыл о кузене Карле и периодически справлялся о нем. Но встречаться с ним абсолютно не желал.

Комендант Лувра Роже д»Азир был выходцем из захудалого дворянского рода, тщедушный физически, с желчным характером, он, дослужившись к концу жизни до коменданта, превратился в настоящего тирана для заключенных и своих подчиненных. Его тщеславие радовало, когда в одну из темниц попадался новый знатный узник и он получал огромное удовольствие от изощренных издевательств над ним. А кроме того, эти издевательства являлись его главным развлечением. Безошибочно подмечая слабые места у узника, он с фантазией, достойной лучшего применения, начинал наносить уколы в эти места. У Карла Наваррского он отметил боязнь смерти. Молодой государь, в одночасье лишившийся почти всего, судорожно боялся потерять последнее — жизнь. И д»Азир не спеша, изощренно, вместе со  стражниками, с удовольствием участвующими в его забавах, чтобы скрасить скучную караульную службу, принялся обрабатывать его.

Утром д»Азир присылал к нему брадобрея, который с особой тщательностью брил и подстригал наваррца, сопровождая свою работу легкой болтовней. Как бы случайно, вскользь брадобрей замечал, что сегодня вечером на плахе голова его величества Карла с новой прической будет смотреться просто изумительно. Скидав свои инструменты в таз с водой, он удалялся, а Карл с ужасом вслушивался в перестук молотков во внутреннем дворе, предполагая, что там воздвигается помост с плахой. На самом же деле двое, посланных комендантом, стражников лупили молотками по одной доске, а сам д»Азир в это время развлекался тем, что подглядывал в оконце двери, как король Наваррский, подобно загнанному зверьку, скулит в каменной клетке. Сановный узник то метался по комнате, в бессильной ярости колотясь о стены, то, упав на кровать, жалобно рыдал, как безутешный ребенок, то, опустившись на холодный пол, начинал истово молиться, словно забеременевшая от прелюбодеяния грешница. Окончательно вымотавшись, он к вечеру покорно, но напрасно ждал солдат, которые должны были препроводить его на казнь.

Через несколько дней Д»Азир выдумывал новую шутку. Стражник, приносивший узнику пищу, под большим секретом доверительно сообщал ему, что поступил королевский приказ тайно задушить его во сне или отравить, и снова Карл ночью не смыкал глаз, готовясь отстаивать свою жизнь от гнусного посягательства, или, мучаясь от голода, вдыхал запах еды, не решаясь отведать ее. Постепенно фантазия коменданта истощалась, и он часами просиживал на одном месте, тщетно пытаясь выдумать новое издевательство над узником. Последнее время его фантазии хватало только на то, чтобы приказать повару всыпать в пищу пленника побольше соли или изрядно сдобрить ее перцем, делая непригодной к употреблению.

Сегодня д»Азир обедал в компании двух королевских чиновников и начальника дежурного караула Белинье. Поесть комендант любил. Несмотря на жаркий день, он с удовольствием отправлял в рот изрядные куски сочившейся жиром жареной гусятины, запивая их вином. Вообще, ел он очень много, только было непонятно куда уходит вся поглощаемая им пища, так как на его фигуре это совершенно не отражалось.

— Скучновато стало в нашей тюрьме,- пожаловался Д»Азир чиновникам.

       — Не могу придумать, чем бы еще развлечь наших дорогих узников.

Чиновники, отлично зная о проделках коменданта, весело захихикали. Между тем он продолжал:

— Эй, Белинье, хоть бы ты выдумал какую-то шутку, а то привыкли, что мне всегда приходится работать головой за всех вас.

Белинье поднял голову от тарелки и с готовностью предложил:

— Сир, а что если нам еще попугать смертной казнью Карла Наваррского?

— Было бы неплохо, но, клянусь пресвятой девой, я не знаю, как это сделать по-новому.

— Мне кажется, сир, что нужно сделать что-нибудь из того, что традиционно делается для приговоренного к казни. Например, подать ему обильный обед, после ежедневной скудной пищи у него естественно возникнет вопрос, чем он вызван, и тут кто-нибудь невзначай…..

— Нет, нет,- замахал руками комендант,- это не годится. Король Иоанн отпускает на содержание своего кузена слишком мало средств, чтобы устраивать ему пышные обеды. Но что-то в твоей идее есть….

Роже д»Азир на минуту задумался. Потом, хлопнув себя по ляжкам, с восторгом крикнул:

— Придумал! Мы пошлем к нему исповедника, чтобы он перед смертью покаялся в грехах.

— Гениально, сир! — восторженно выдохнул Белинье.- Я, когда шел к вам, видел,  как во дворе болтается какой-то монах, раздавая благословения направо-налево.

— Ну и что ты тогда сидишь? Сбегай и притащи этого святошу сюда, — распорядился комендант.

— А если он откажется?- спросил начальник караула.

— Твое дело притащить его сюда. Тут пусть попробует отказаться, мигом станет соседом Карла Злого. Уж я подыщу ему келью потемнее.

Чиновники засмеялись, а Белинье отправился вниз. Вскоре он вернулся в сопровождении монаха-францисканца в белой рясе с накинутым на голову капюшоном. Д»Азир внимательно, как породистую лошадь, осмотрел монаха и утвердительно кивнул.

— Годится. Не молодой, с хорошей осанкой и важным лицом. Этому он поверит,- произнес комендант и только тогда соизволил обратиться к монаху:

— Вот что, святой отец. Я комендант Лувра, и мне нужно, чтобы вы исполнили свой долг. У нас здесь в тюрьме содержится один важный государственный преступник, приговоренный к смерти. Вы должны будете исповедовать его и отпустить ему все грехи, сколько бы их у него не было. Но хочу предупредить вас, что речь идет об очень влиятельной особе, и если вы кому-нибудь скажете о сегодняшнем хоть намеком, вам не на что будет натягивать капюшон. Я, именем короля, заверяю вас в этом. А теперь, Белинье, проводите его. И помните, святой отец, то, что вы услышите, должно умереть в вас, иначе умрете сами.

Осененный таким напутствием монах-францисканец удалился в сопровождении начальника караула. Белинье провел его извилистыми коридорами и ввел в темницу. Перед взором монаха предстал узник: молодой человек небольшого роста с осунувшимся, поросшим щетиной лицом. Но этот человек, как оказалось, обладал звучным голосом, он требовательно посмотрел на начальника караула и спросил:

— В чем дело?

— Я привел к вам священника, монсеньор. Он должен исповедовать вас.

— В связи с чем?

— Вам предстоит долгая дорога.

— Куда же?

— По реке Стикс в подземное царство мертвых!- с кривой ухмылкой крикнул Белинье и под хохот стражников захлопнул с железным лязгом дверь.

Подозрительно оглядевшись по сторонам, монах приблизился к пленнику и горячо зашептал:

— У нас мало времени, монсеньер. Умоляю, выслушайте меня.

Узник в удивлении отступил на шаг  и спросил:

— Кто вы?

— Я английский дворянин. Мое имя не имеет значения. Я пришел к вам от имени мессира де»Морбека. Он сам ждет вас в полумиле отсюда. Мы все подготовили для вашего побега. Я должен поменяться платьем с вами: вы оденете рясу священника, а я вашу одежду. Когда вас выведут отсюда, не мешкая покиньте Лувр, ваши друзья ждут и помогут вам скрыться.

Монах развязал пояс и хотел было стащить с себя рясу, но узник решительно остановил его.

— Не нужно. Я не собираюсь заниматься этим маскарадом. Бежать — значит показать себя неправым. Я докажу королю Иоанну, что честен перед ним…..

Узник заметил краем глаза, как в двери открылось маленькое оконце, и тут же осекся на полуслове, выразительно взглянув на монаха, он прошептал:

— Приступайте к своей роли.

А сам смиренно опустил глаза и забормотал:

— Я грешил, святой отец. Гордыня снедала меня…. Я прелюбодействовал…

Лжемонах принялся подыгрывать ему и забасил:

— Кайся, кайся, сын мой. Богу угодно твое покаяние. Только так душа твоя чистой вознесется в царствие небесное. Аминь!

Этот фарс они продолжали недолго. Лжемонах осенил узника крестным знамением и торжественно произнес:

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sarcti. Amen*.

Пленник, в свою очередь, опустился на колени и коснулся губами деревянного распятия. Неожиданно перед его носом оно чуть раздвинулось, показывая сокрытую в нем маленькую пилку. Монах улыбнулся из-под капюшона кончиками губ и сунул в руки удивленному узнику распятие.

— Оставь это себе, сын мой. Пусть это распятие будет с тобой, когда ты будешь возносить молитвы своим небесным заступникам.

Дверь со скрипом отворилась.

— Заканчивайте, святой отец. Этому человеку следует позаботиться не только о душе, но и о теле. Прежде чем предстать перед богом, он должен с чистой шеей встретить палача.

Монах уступил место брадобрею, а два стражника проводили его на улицу.

Г  Л  А  В  А   XVIII

Де Морбек пребывал в отчаянии. Рухнула, обратилась в прах его мечта, которая непрестанно занимала его помыслы на протяжении последних недель и для осуществления которой он затратил столько сил и средств. Обхватив голову руками, он раскачивался из стороны в сторону и жалобно причитал:

— Ну почему, почему я не пошел сам? Я бы сумел настоять, убедить его. Он бы послушал меня. Нет, сир Ленокс, я не говорю это вам в укор, но, возможно, он просто не поверил вам. Ведь он видел вас в первый раз. Мне нужно было идти самому и не слушать Белинье. Только я бы смог уговорить его.

Наконец Гальфриду Уолтему надоели его стенания, и он решительно произнес:

— Хорошо! Давайте сделаем еще одну попытку. Я запомнил расположение комнат, и, мне кажется, сумею верно определить, где находится его окно. Нужна длинная бечева и веревочная лестница к завтрашней ночи.

План графа Ретленда был прост: ночью им было необходимо забросить к узнику в окно записку, в которой Карлу Наваррскому рекомендовалось подпилить решетку и ждать их завтра в полночь, когда бы они постарались передать ему веревочную лестницу. Дени де Морбек изложил в нескольких фразах свою горячую мольбу королю, чтобы он доверился ему и попытался бежать, а также указал последовательность дальнейших действий.

В темноте граф Ретленд, Мэлвуд и де Морбек прокрались к внешней стороне Лувра, где Уолтем путем сложных рассчетов сумел определить чернеющую бойницу окна, выходящего из узницы Карла Наваррского. Указав на нее Роберту, он попросил:

— Ну давай, мой мальчик. Не промахнись.

Роберт приладил к арбалету стрелу с запиской де Морбека и выстрелил. Глазомер и руки его не подвели. Стрела, почти невидимая в темени ночи, влетела в бойницу. Через несколько минут она вылетела обратно и с легким стуком упала на мостовую. Де Морбек, подобравшись к ней, принес ее.

— Он снял записку!- восторженно шепнул де Морбек сообщникам.- Будем готовиться к завтрашней ночи.

На следующий день все предметы, требуемые графом Ретлендом, были доставлены. Граф, взяв из рук де Морбека бечеву и веревочную лестницу, подошел к камину и тщательно вывалял их в саже. Присутствующие с удивлением посмотрели на его действия, но не стали вдаваться в расспросы.

Ночью они снова прокрались к стене Лувра. Роберт насадил стрелу с привязанной к ней бечевой, прицелился и выстрелил. То ли бечева сбила направление полета, то ли сам Мэлвуд промазал, однако стрела, отскочив от стены, упала вниз. Караульный на стене, услышав приглушенный стук ее падения на каменную мостовую, перегнувшись посмотрел вниз, но ничего не обнаружив, отошел от края.

— Теперь вы поняли, зачем я покрасил стрелы и вывалял в саже бечевку. Не будь они черного цвета, стражник смог бы их заметить,- тихо шепнул граф Ретленд де Морбеку.

Только с третьей попытки Роберт удачно попал в окно. Бечевка некоторое время лежала без движения, потом медленно стала натягиваться и потащила привязанную к ней лестницу. По плану узник должен был укрепить в окне веревочную лестницу и спуститься по ней.  Но происшедшее повергло его спасителей в недоумение. Карл Наваррский подтянул лестницу и постепенно втянул ее полностью к себе. Они прождали всю ночь, однако, ничего не произошло.

Вернувшись под утро в дом графа де Фуа, они пребывали в растерянности, обсуждая на все лады, что же могло помешать Карлу Наваррскому совершить побег. Наконец, согласившись о бесполезности своих домыслов, решили следующую ночь провести под стеной Лувра, наблюдая за окном Карла.

Осуществлению их планов помешал Эрнотон, оруженосец Феба. Он буквально ворвался к ним вечером и выдохнул:

— Спасайтесь! Скорее бегите из Парижа!

Эрнотон вкратце изложил им, что Карл Наваррский через коменданта Лувра направил письмо Иоанну, в котором извещал его о своей полнейшей преданности и вере в справедливость короля Франции. Он указал, что его сторонники устроили ему побег, но он, считая себя невиновным, не пожелал бежать. Карл предъявил коменданту пилу и веревочную лестницу. Когда Иоанн узнал об этом, его охватил страшный гнев. Французский король как раз сегодня должен был принимать вассальную присягу от графа де Фуа. Подозревая его в сообщничестве с Карлом, он придрался под надуманным предлогом к форме принесения присяги и, когда Гастон де Фуа гордо возразил ему, приказал заключить его в темницу. Несомненно, это было подстроено еще до начала церемонии. Прево Марсель срочно отбыл из Парижа по торговым делам. А сейчас по всей столице рыщут королевские стражники, выискивая сторонников Карла.

Заговорщикам не понадобилось объяснять дважды, они моментально собрались и, кликнув слуг, вскочили на лошадей. Они благополучно миновали городские ворота, но король уже отдал приказ не выпускать никого из Парижа. Возле заставы д»Анфер конный разъезд латников преградил им дорогу. Его начальник, кряжистый седоусый воин поднял руку:

— Эй, стой! Кто такие?! Слазь с коней!

Де Морбек приподнялся в стременах и вгляделся в его лицо. Потом, обернувшись, сказал своим спутникам:

— Сир Гальфрид, сир Роберт, мои дорогие английские друзья, кажется, пришла пора испытать наши мечи. Этот человек, который выехал поприветствовать нас, не кто иной, как Лалеман, личный телохранитель короля. Он знает меня и мимо него нам не проехать.

— Значит, мы проедем через него и его отряд,- улыбнулся граф Ретленд.- Мы приблизимся к ним вплотную, а потом по моей команде атакуем их.

Лалеман, видимо, заподозрил неладное по поведению сплоченной группы всадников, поэтому  приказал им спешиться, и то ли на всякий случай, то ли для устрашения опустил забрало и наклонил копье.

— Эй, послушайте,- крикнул ему граф Ретленд.- В чем дело? Мы честные ломбардские торговцы, и у нас есть разрешение его величества на свободное передвижение по всей территории Франции. По какому праву вы нас задерживаете?

Английские рыцари выдвинулись вперед, закрывая де Морбека. По замыслу Гальфрида Уолтема им следовало, не обнажая оружия, подъехать к королевским латникам как можно ближе, чтобы лишить их возможности использовать копья в бою на дистанции. По количеству людей силы были примерно равны. Против десяти воинов Лалемана были: де Морбек, трое его слуг, граф Ретленд, Роберт Мэлвуд и три английских оруженосца. Но если французы были в полном боевом облачении, то их противники были без лат и вооружены только мечами и кинжалами.

— Именем короля! Приказываю остановиться и спешиться!- прокричал еще раз Лалеман, из-под опущенного забрала голос его звучал гулко, словно из бочки.

Дени де Морбек был замечательный дипломат, ловкий коммерсант, но никогда не был воином. Возможно, поэтому ему не хватило хладнокровия и выдержки. Вытащив меч, он проскользнул меж английскими рыцарями и устремился на врага. Все произошло слишком быстро, чтобы спутники смогли остановить его. Им только с отчаянием осталось наблюдать как Лалеман, не двигаясь с места, проколол его насквозь и успел выдернуть копье обратно, пока де Морбек, упав на шею лошади, пронесся мимо. Королевский телохранитель махнул рукой своему отряду, и латники, выставив копья, ринулись на остальных беглецов. Они бы, без сомнения, через минуту смяли и перебили всех, если бы не неожиданно возникшее препятствие на их пути. В воздухе блеснула сталь кинжала, пущенного рукой Роджера Бэкона, и конь Лалемана, пораженный в глаз, рухнул, как подкошенный, вместе с всадником поперек дороги. Беглецы выхватили мечи и бросились на прорыв. Граф Ретленд, перескочив через поверженного коня , сумел обрубить наконечник направленного на него копья и  продрался к остановившейся неподалеку лошади де Морбека. Ее всадник был еще жив и удерживался в седле.

— Крепитесь, мессир!- крикнул граф и ухватил под уздцы его лошадь, увлекая за собой.

За его спиной кипела схватка. Двое слуг де Морбека и Джон Гамонд были сражены на месте. Остальные беглецы, отмахиваясь мечами направо и налево, не давали французам подступиться и сдерживали их, пока граф Ретленд и де Морбек не удалились на значительное расстояние. Нападавшие хотя и все были целы, но, испытав крепость ударов противника, не рвались сойтись в более тесной схватке. Поднявшийся с помощью своих солдат Лалеман вскарабкался на одну из лошадей, потерявших седока, и приказал своим людям, чтобы они чуть отступили для разгона. Французы действительно, немного отъехав, выстроились шеренгой и выставили вперед копья. Оставшиеся в живых беглецы, предвосхищая их атаку, развернулись и понеслись по дороге вслед за графом Ретлендом. Один лишь Хиткот замешкался, был поднят на копья и вышвырнут из седла. Мэлвуду, Бэкону и уцелевшему слуге де Морбека удалось ярдов на полтораста опередить преследователей, и они первыми достигли небольшой рощицы, стоящей на их пути.

— Бэкон,- крикнул Роберт на скаку оруженосцу,- нам нужно задержать их, иначе они догонят и нас, и графа с де Морбеком.

Троица беглецов остановилась в рощице, где дорога делала крутой поворот, почти под прямым углом, и решила дать еще один бой преследователям. Роджер, достав из сумки «подметные каракули» — железные шары с острием, успел разбросать их на дороге, а Роберт зарядить свой арбалет. Преследователи не заставили себя долго ждать. В шлейфе пыли галопом они выскочили на поворот. Копыта коней заскользили по металлическим шарам, и двоих или троих всадников занесло в придорожные кусты, где они вылетели из седел. Лалеман благополучно миновал поворот и оказался лицом к лицу с Мэлвудом, наставившим на него арбалет. Француз блеснул искусством вольтижировки: он успел поднять лошадь на дыбы, и предназначавшаяся ему стрела вонзилась ей в брюхо. Снова засверкали мечи. Бэкон и оставшийся в живых слуга де Морбека достойно встретили остальных преследователей. Роберт успел за их спинами еще раз зарядить арбалет и выстрелить, сняв с седла одного из врагов. На таком расстоянии его стрела пробила кольчугу. Отбросив, ставший теперь ненужным, арбалет, он ринулся на подмогу соратникам. Третий слуга де Морбека, обливаясь кровью, рухнул в дорожную пыль, но и еще два француза были повержены. Мэлвуд и Бэкон, оба были легко ранены, однако продолжали неутомимо размахивать мечами. Преследователи, лишенные своего командира, который все еще лежал придавленный лошадью, отступили перед яростной защитой англичан и позволили им ускакать.

Мэлвуд и Бэкон настигли графа с де Морбеком, потом вместе с ними, окончательно утомив лошадей, сумели скрыться от погони и остановились на отдых в лесу.

Г  Л  А  В  А      XIX

Уже несколько суток беглецы двигались на юго-запад, днем прячась в лесу, а ночью пробираясь проселочными дорогами, старательно объезжая все селения. Дени де Морбек стал совсем плох, у него началась лихорадка. Англичане, соорудив импровизированные носилки и привязав их к лошади, везли его лежа, так как держаться в седле он был не в состоянии. Они с тревогой то и дело прислушивались к его прерывистому дыханию, не зная, чем ему помочь. Сознавая, что без посторонней помощи им его не спасти, англичане так же отлично понимали всю степень риска, появись они в каком-нибудь поселке. Сами они тоже крайне вымотались и ослабли от недостатка еды. Роберт очень сожалел, что бросил арбалет, считая, что посредством него сумел бы обеспечить их дичью. Но, несмотря на все лишения, беглецы держались стойко и не теряли бдительности. Один лишь раз они позволили себе расслабиться и чуть не поплатились за это.

К утру они вышли на поросший лесом берег небольшой речушки. С наслаждением помывшись и отведав рыбы, которую поймал Бэкон самодельным гарпуном, все, сморенные усталостью, уснули, изменив своей привычке оставлять бодрствовать одного, чтобы охранять покой других. Роберт проснулся от толчка в ребра.

Первое, что он увидел, были красные, воспаленные глаза де Морбека, смотревшие на него. Однако, второе, что попало в поле его зрения, была группа косматых, оборванных людей, осторожно вышедших из-за деревьев. Видимо, де Морбек, лихорадка которого на время спала, заметил опасность, но, не сумев крикнуть, он скатился с носилок и пихнул лежавшего ближе всех Роберта. Молодому человеку не понадобилось времени на раздумья, моментально разбудив товарищей, он уже стоял с обнаженным мечом в руках. Еще через мгновение трое англичан, окружив полукругом лежащего на земле де Морбека, были готовы к сопротивлению.

Люди, вышедшие к ним, имели, действительно, не самый лучший вид. Тощие, так, что были видны выпиравшие кости, в грязной одежде — все они смотрелись довольно жалко. Как стая голодных собак, почуявших запах пищи, но опасающихся хозяйской палки, они осторожно придвигались к англичанам. Без сомнения, это были всего лишь крестьяне, разоренные войной и королевскими поборами и отправившиеся потому на опасный промысел. Они не стали еще законченными разбойниками, иначе сумели бы прирезать англичан спящими и сбросили их раздетые тела в реку, однако были уже на той стадии нужды, когда ради доброго платья спутника считается возможным лишить его жизни. Вероятно, они заметили дымок от костра англичан и решили проверить, что за гости забрели в их лес. Неожиданное препятствие в виде трех крепких, вооруженных мужчин внушало им опасение, но надежды на богатую поживу не позволяли благоразумно удалиться. Казалось, они чего-то ждали. Молча окружив англичан и бросая на них зловещие взоры, они не делали попыток напасть. Причина заминки выяснилась довольно скоро. Они ждали главаря. Появившийся из леса статный парень лет восемнадцати, одетый в простой, но довольно приличный суконный камзол, на поясе которого был подвешен меч, недовольно обозрел беглецов, свое нерешительное воинство и вышел вперед.

— Кто такие?- требовательно спросил он у англичан.

— Какое тебе дело до наших имен?!- вызывающе ответил Роберт.- Или нападайте или дайте нам спокойно уйти.

— Если вы желаете спокойно уйти, то должны заплатить нам выкуп.

Мэлвуд расхохотался.

— Я еще не у тебя в плену, приятель, чтобы вести разговоры о выкупе. Доставай свой меч и защищайся!- сказал он, поднимая оружие.

Молодой предводитель разбойников едва успел вытащить меч и отразить мощный удар Роберта. Он отскочил в сторону, но рыцарь, вращая мечом, снова ринулся на него. Лишения, перенесенные Робертом в последние дни, не ослабили силы его ударов. С большим замахом, по широкой дуге он обрушил меч сверху на противника. Разбойник вновь успел защититься, но эфес его меча переломился, и он остался с одной рукоятью в руках.

— Так как на счет выкупа, приятель?- с улыбкой спросил Роберт, приставив острие к его груди.

Все остальные во время этой схватки не сделали ни одного движения, чтобы помочь тому или иному из противников. Они и сейчас наблюдали за ними, не выражая никаких эмоций. Возникшую паузу нарушил граф Ретленд, окликнув своего питомца:

— Оставь его, Роберт. Клянусь распятием, достаточно того, что ты доказал преимущество твоей стали. Не нужно проливать лишнюю кровь.

Роберт неохотно отвел меч и отошел на несколько шагов назад. Граф обратился к его недавнему противнику:

— Послушай-ка, парень. Я вижу, что ты вожак этих лесных молодцев. С нами есть раненый товарищ, которому срочно нужна помощь лекаря. Делить нам нечего. Просто так вам нас не взять, вы смогли убедиться в этом, посему я предлагаю соглашение: вы поможете нам, а мы хорошо заплатим.

— Дьявол вас раздери!- в сердцах сказал вожак, растерявший часть своего авторитета.- Когда не можешь отнять деньги, приходится их зарабатывать. Но сначала я должен знать, что вынудило вас скитаться по лесам.

— Мы наваррские солдаты, нанятые этим купцом, и пробираемся к себе на родину. К сожалению, в дороге мы не смогли уберечь своего хозяина, который неосторожно выразил неудовольствие королем Иоанном, арестовавшим нашего государя Карла, и получил удар от стражника короля. Мы посчитались со стражниками, поэтому вынуждены теперь пробираться тайно.

— Так значит вы — наваррцы, а я было подумал, что вы собаки-англичане. Ну ладно, мы и сами не горячие обожатели короля Иоанна, его люди дважды подчистую опустошили наше селение. Какой помощи вы хотите от нас?

— Нам нужен лекарь для раненого хозяина. Вы знаете здешние места и можете отыскать его.

— Это будет не так легко сделать, тем более учитывая ваше положение. И будет вам дорого стоить.

— В цене, я думаю, мы сойдемся,- сказал граф.- А пока позвольте вручить вам задаток.

Гальфрид Уолтем наклонился над Дени де Морбеком, снял с его груди ключ, потом отомкнул им железный ларец и, запустив туда руку, достал горсть монет. Отсчитав по ливру каждому из разбойников, он хотел оставшиеся положить обратно, но потом, передумав, ссыпал их в руку вожака.

— Это тебе на новый меч, парень. Да не заказывай его тому же кузнецу.

При виде серебра у разбойников зажглись глаза. Без сомнения, сейчас у каждого из них была мысль, что не напрасно ли они не попытались отнять у путников все их деньги. Но мускулистые фигуры и стальные мечи Уолтема, Мэлвуда и Бэкона попрежнему являлись серьезным сдерживающим фактором. Их молодой вожак велел своим людям возвращаться в деревню и молчать о происшедшем. Они, угрюмо поглядывая на него и англичан, повернулись и побрели обратно в лес.

Пока Роджер Бэкон собирал и увязывал вещи, граф Ретленд с Робертом погрузили на лошадь де Морбека. Быстро закончив сборы, они вслед за вожаком разбойников двинулись в путь. Мэлвуд пристроился рядом с юношей и шутливо спросил его:

— Слушай, приятель, какая-то невеселая подобралась у тебя шайка.

— Жизнь сделала их такими,- отозвался вожак.- Да только они не настоящие разбойники. Это крестьяне двух местных деревушек. Все, что они сеют и жнут, отбирают король и сеньоры, вот и приходится им подрабатывать, взимая дань с путников. Король собирает пошлину на заставах возле столицы. Почему бы и им не организовать свою маленькую таможню.

— По их виду ни за что не догадаешься, что они хотят лишь получить плату за проезд, а не самую твою жизнь,- покачал головой Роберт.

— Что поделаешь, темный народец. От своего косноязычия и не могут объяснить иной раз, что им нужно всего-то несколько денье, чтобы не умереть с голода.

— Послушай, ты говоришь о них так, как будто ты выше их, а не такой же, как они,- заметил Роберт.

— А я и есть не такой, как они. Уж я-то никогда не гнул спину ни перед сеньором, ни в поле и не приобрел рабских привычек,- гордо произнес юноша.

— Я так понял, что они добывают свой хлеб насущный серпом на поле и ножом в лесу, а чем же ты промышляешь кроме грабежа добрых странников?- спросил Мэлвуд.

— Пляшу и играю на ярмарках.

С этими словами юноша наклонился и, подняв с земли несколько желудей, принялся ловко жонглировать ими, подбрасывая их вверх руками и ногами. Закончив, он поклонился восторженным зрителям и, не удержавшись, похвастал:

— А еще я играю на дудке, виоле и цитре, сочиняю куплеты и декламирую стихи.

— Клянусь святыми угодниками, я побывал в лапах английских разбойников и недавно имел удовольствие столкнуться с французскими, но такого любопытного грабителя вижу впервые!- воскликнул Роберт.

— И дьявол меня раздери, если еще где-нибудь увидишь!- самодовольно отозвался вожак, и оба они засмеялись.

Некоторое время спустя юноша вывел путников к стоявшей в лесу приземистой, почерневшей от сырости избушке.

— Вот мы и пришли,- сказал он.- Здесь вы сможете передохнуть, а ваш хозяин получить помощь. Только хочу вас предупредить. Будьте повежливее с хозяйкой, а не то вам не поздоровится. Она — моя мать, и, клянусь вратами ада, я никому не позволю обидеть ее.

— Так ты привел нас домой?- удивился граф Ретленд.- Это весьма благородно с твоей стороны, юноша. Клянусь распятием, твоей матери будут оказаны почести, как настоящей леди!

— А все-таки по речи вы, наваррцы, здорово напоминаете собак-англичан, даже женщин называете на ихний манер,- заметил молодой француз, открывая дверь.

Возле небольшого оконца сидела женщина. Даже при беглом взгляде на нее были заметны признаки былой красоты, не вполне, впрочем, увядшей. Несмотря на зрелый возраст, хозяйка обладала стройной фигурой, хорошей осанкой, по всему было видно, что она знала и лучшие времена, чем прозябание в заброшенной лесной хижине.

Предводитель разбойников показал англичанам на ложе, куда они опустили находящегося без чувств де Морбека, и попросил мать осмотреть раненого, а сам, сняв с очага небольшой котел, водрузил его на стол, жестом пригласив гостей разделить с ним трапезу. Пока англичане с превеликим удовольствием поглощали луковую похлебку, женщина раздела де Морбека и сняла с его раны повязку. Неприятный запах гниющей плоти распространился по комнате. Хозяйка принесла деревянный ларец и, достав оттуда несколько маленьких глиняных горшочков, принялась обрабатывать рану какими-то мазями и бальзамами. Между тем гости закончили свою скудную трапезу и теперь потягивали самодельное виноградное вино, наблюдая за ее сноровистой работой. Сын пригласил мать передохнуть и выпить с ними. Она не стала отказываться и присела за стол.

— Скажите, добрая женщина, сможет ли поправиться наш хозяин? — спросил граф Ретленд.

— На все воля господа,- ответила она.- Однако, боюсь, что дни его сочтены. Рана, нанесенная вашему господину, весьма опасна сама по себе, он потерял много крови, но главное — рана загноилась и распространила заразу на все тело. Я сделаю ему лечебный отвар, но едва ли он сможет помочь в его состоянии.

— Спасибо вам, добрая женщина, за ваши заботы,- сказал Уолтем.- А где же вы научились так разбираться в ранах?

Женщина печально улыбнулась и ответила:

— Не всю жизнь я провела в лесу. Были времена, когда я была молодой и веселой. Я выступала с жонглерской труппой и объехала с ней полФранции. Однажды, на ярмарке в Руане, я познакомилась с мавром по имени Абуль Касим Загаль. Свой хлеб он зарабатывал тем, что извергал изо рта пламя. Все считали мавра колдуном, поэтому боялись и сторонились его. В ту пору я была бесшабашной девчонкой и отваживалась даже плясать на натянутом канате. Однажды я упала с него и здорово расшиблась. Все растерялись и никто не знал, как мне помочь. Загаль, раздвинул толпу, поднял меня на руки и перенес в свой шатер. Он вправил мне кости, но ходить я не могла, поэтому мне пришлось на время задержаться у него. Ярмарка закончилась, и мои товарищи переехали в другой город, а мавр остался, чтобы лечить меня. Он был очень мудрый этот Абуль Касим Загаль, он многое знал и умел. Мы часто говорили с ним. Он обучил меня искусству врачевания, свойствам зелий и эликсиров. Потом, когда окончательно поправилась, я ушла догонять свою труппу и больше никогда не видела Загаля, но познания, полученные у него, мне не раз пригодились в жизни.

— А так же доставили тебе немало неприятностей,- ворчливо заметил ее сын.

— Почему?- удивленно спросил Мэлвуд.

— Людскую зависть и злобу не в силах исцелить ни один лекарь,- снова печально улыбнулась женщина.

— Мы жили в разных местах, и везде повторялось одно и то же. Когда мать исцеляла безнадежно больного, многие начинали считать, что она якшается с нечистой силой и занимается колдовством. Поэтому, в конце концов, нам пришлось переселиться сюда, в лес,- пояснил сын.

Сморенные усталостью путники вскоре улеглись на полу спать, а женщина принялась готовить свой лечебный отвар. Уже засыпая, сквозь смыкающиеся веки Роберт видел, как она поставила на очаг котел, наполненный какими-то травами, отчего по комнате распространился дурманящий приятный запах, а сама принялась что-то толочь в ступе, произнося при этом странные заклинания на незнакомом языке. Прежде чем заснуть он еще успел подумать, что разговоры насчет ее связей с нечистой силой были не совсем беспочвенны.

Наутро Жану де Морбеку стало значительно лучше. Впервые за последние дни он смог говорить. С трудом разлепляя губы и буквально выдавливая слова, он расспросил англичан о событиях, происшедших после стычки с отрядом Ангеррана Лалемана. Когда они вкратце рассказали ему о своих мытарствах, он произнес:

— Друзья мои, благодарю вас за все, что вы сделали для меня. Теперь исполните еще одну, последнюю мою просьбу. Я знаю, что умираю, я даже не чувствую более своего тела. Часы мои сочтены. Прошу вас: не оставьте мою душу без духовного напутствия перед переходом в мир иной.

— Где здесь есть какой-нибудь монастырь или часовня?- повернулся граф к молодому разбойнику, стоявшему за его спиной.

— В нескольких лье отсюда находится замок Роморантен. Там есть часовня ,- ответил тот.

Де Морбек услышал его ответ и сказал:

— Вот и хорошо. Сенешаль Роморантена, сир Жоффруа де Бройль — родственник моей покойной жены. Он не откажет мне в последних проводах.

— Клянусь спасением своей души, мы сегодня же доставим вас туда!- торжественно произнес граф Ретленд.

— Благодарю вас, сир Ленокс. Возьмите мой сундучок, ключ от него висит у меня на груди. Это все, чем я могу еще отблагодарить вас. Распорядитесь деньгами, которые находятся в нем, по своему усмотрению. А теперь, прошу вас, оставьте меня наедине с собой. Я должен обдумать, что скажу Господу нашему при встрече с ним.

 

Г  Л  А  В  А     XX

Картина Рошгросса. «Пляска Саломеи перед Иродом».

Щедро расплатившись с матерью и сыном, давшими им пристанище и напутствуемые их добрыми пожеланиями англичане снова отправились в путь, чтобы исполнить последнее желание Жана де Морбека.

К полудню путники выехали на огромный луг, и замок Роморантен, возвышающийся на нем,  предстал перед ними во всей красе. Образец военного зодчества, он стоял на пологом холме, устремляя к небу пять своих угловых башен из белого камня, над которыми вздымалась, подобно наседке над цыплятами, еще одна большая широкая башня, называемая донжоном. До самых стен его расстилался покатый к лесу, совершенно открытый луг, на котором не было ничего кроме единственного громадного и наполовину засохшего векового дуба. Благодаря открытому пространству перед замком никакая армия или одинокий путник не смогли бы приблизиться к нему незамеченными.

— Клянусь святым Георгием,- восторженно произнес Мэлвуд,- уж на что мне всегда казался мощным Барлиджский замок, но этот несравнимо лучше. Его стены выглядят поистине неприступно.

— О нет, мой мальчик. С тех пор, как выдумали порох, неприступных укреплений не осталось, я имел возможность убедиться в том с десяток раз. А после того, как неприступный Кале сложил свои ключи у ног короля Эда, готов о том биться с любым об заклад. Несколько огнедышащих жерл, которые, кстати сказать, так любит наш король, разнесут в щепки эти красивые крыши, а удачно подведенный подкоп может в одно мгновение разрушить любую стену,- возразил граф Ретленд.

— Не буду спорить. Я сам испытал все прелести осады под Бервиком и все же считаю, что взять подобный замок нелегко,- сказал Роберт.

— Всем кроме английских солдат, сэр,- заметил Бэкон, и граф, одобрительно хлопнув его по плечу, добавил:

— Клянусь честью, ты прав, Бэкон. Для английских львов нет преград, как нет цели, в которую бы не сумел попасть английский лучник.

Проехав через четверть Франции, выдавая себя то за беарнцев, то за наваррцев, они уже смертельно соскучились по английскому говору и родному элю. Невольно вспомнив об оставленном отечестве, англичане загрустили, и Гальфрид Уолтем торжественно изрек:

— Клянусь распятием, мы достойно послужили королю Эдуарду и после того, как исполним последнюю волю мессира де Морбека, честно можем возвращаться обратно.

— Ну нет, прежде  я бы желал скрестить мечи с французами в какой-нибудь достойной битве и чтобы за моей спиной развевалось знамя святого Георгия!- решительно произнес Роберт.

— Что ж,- кивнул граф,- не сомневаюсь, что тебе представится такая возможность. От юноши, приютившего нас в лесу, я узнал, что где-то здесь недалеко находится Черный Принц, и король Иоанн выступил, чтобы дать ему сражение.

Они уже приблизились к мосту, перекинутому через ров у входа в замок, и часовые окликали их.

Жоффруа де Бройль встретил гостей приветливо. Печально взглянув на находившегося в забытьи де Морбека, он с сочувствием выслушал выдумку о ране, нанесенной ему лесными разбойниками и распорядился отнести его в угловую башню. Там лекарь сенешаля, осмотрев Жана де Морбека, признал его состояние безнадежным, но выразил надежду, что перед кончиной он еще придет в себя и будет иметь возможность исповедоваться и причаститься. Услышав этот неутешительный диагноз, англичане решили задержаться на несколько дней, чтобы проститься с де Морбеком и присутствовать на его погребении. Его жизнь, принесенная в жертву благородной идее, вызывала уважение, и они хотели отдать последние почести товарищу, с которым было пережито немало опасностей.

Вечером следующего дня, когда де Морбек тихо угасал под гнусавые молитвы капеллана, англичане пировали в трапезной зале замка Роморантен. По случаю праздника Вознесения Богоматери Жоффруа де Бройль устроил в замке пир для своих родичей и соседей. Мнимых наваррцев, как гостей сенешаля, так же усадили за стол, и они смогли, наконец, вознаградить свои желудки после вынужденного воздержания во время скитания по лесам. Правда, их сотрапезники, как выяснилось, не только не уступали им в пренебрежении грехом обжорства, но и во многом превосходили их. И пример в этом показывал сам хозяин застолья, чьи мощные челюсти работали, как мельничные жернова, быстро поглощая все, что возникало перед ним. Кушанья не отличались особой изысканностью, в основном преобладали блюда с домашней и лесной птицей, дичью, рыбой, но зато их и вина было вдоволь.

Роберт, утолив голод, стал оглядываться по сторонам и изучать пирующих. Наиболее колоритной фигурой за столом был, конечно, де Бройль. Принято считать, что крупные, физически сильные люди отличаются некоторой флегматичностью и добродушием. Вряд ли это относилось к сенешалю Роморантена. На его лице с грубыми толстыми чертами словно лежала печать неукротимых страстей, клокочущих в  душе. Да и само поведение де Бройля указывало на то, что человек он неспокойный и порывистый. Он то жадно принимался за еду, то вдруг взрывался хохотом после какой-нибудь остроты своего шута или громогласно начинал перекликаться с гостями. Виночерпий не успевал наполнять его кубок, де Бройль пил так же быстро и много, как и ел, не особо, впрочем, пьянея при этом.

После сенешаля второй наиболее колоритной фигурой в замке был  шут Этьен-Горбун. Маленького роста, горбатый, он безостановочно сновал по зале. Его колпак с небольшими посеребряными колокольчиками мелькал то там, то здесь, и во всех местах, где появлялся шут, их мелодичный звон тут же заглушался раскатами хохота присутствующих. Этьен-Горбун поистине был неистощим на выдумки. Он то в подражание стольнику принимался резать мясо, делая это с чрезмерным усердием тупым ножом, то через минуту окончательно измочалив красивого жареного каплуна и забрызгав жиром сидящих рядом, объявлял, что, видимо, каплун еще недожарился и, нахально забрав блюдо из-под носа гостей, швырял его в камин. Потом начинал ходить колесом по залу и корчить рожи в то время как приглашенный менестрель исполнял какую-то грустную балладу с трагическим концом. Менестрель, отчаянно злясь на шута, принимался петь еще более заунывно, а зрители корчились от смеха на скамьях, наблюдая за мимикой горбуна. Вообще, де Бройль позволял Этьену-Горбуну слишком много, обожая особенно его грубые шутки, выставляющие на посмешище кого-нибудь из гостей. Шуту ничего не стоило поставить перед знатной почтенной матроной поднос с дохлой кошкой и уверять ее, что это благородная лань, которую он самолично подстрелил в лесу и приготовил для нее. Само собой разумеется, что ее возмущение только подзадоривало веселье всех остальных. Стянув берет у пожилого рыцаря и прикрепив к нему рога, он громогласно вопрошал гостей, кто из них забыл свой головной убор, и после подсказки торжественно вручал его пунцовому от стыда владельцу. С сенешалем замка, видимо боясь его тяжелой руки, Этьен-Горбун себе подобных шуток не позволял, но обращался к нему откровенно фамильярно. Он мог во время провозглашения какого-нибудь важного тоста засунуть пальцы в кубок знатного гостя, якобы для того, чтобы вытащить из него волос, а потом громко крикнуть:

— Братец Жоффруа, а сир де Брюэн не желает пить за здоровье мадам де Бройль!

Справедливости ради надо признать, что шут честно отрабатывал свой хлеб, и его проделки не всегда сходили ему с рук. Он то и дело получал от наиболее злопамятных гостей пинки и подзатыльники, к которым уже настолько привык, что не обращал на них внимание.

Так, развлекаясь в свое удовольствие и теша от души сидевших в трапезной, шут  мимоходом  решил пошутить и насчет лженаваррцев.  Проходя мимо них, он вдруг, как будто вспомнив что-то, остановился и спросил их:

— Братцы наваррцы, а много ли мужчин осталось в вашем королевстве?

— Достаточно,- процедил сквозь зубы граф Ретленд, строго глядя на него.

— А я думал ни одного. Половина уехала на обед к Ланкастеру, а остальные прибыли на ужин в Роморантен,- заявил шут, намекая на бедность и малочисленность этого горного государства.

Французы не особо жаловали наваррцев, поэтому гости громким хохотом встретили его шутку. Граф Ретленд присоединился к их веселью и, вдоволь посмеявшись, произнес:

— Браво, шут, клянусь распятием, твой язык достоин награды,- он достал золотую монету и добавил:- Высунь-ка его подальше, я положу на него орден Золотого Флорина.

Шут с готовностью высунул язык, а граф, крепко ухватив его болтливый орган пальцами, притянул к себе, отчего у горбуна заслезились глаза от боли, и аккуратно положил на него монету. Шут, отскочив в сторону, перекатил флорин во рту, ловко выплюнул монету вверх и поймал колпаком. Водрузив шапку на место, он задумчиво сказал:

— Первый раз мой язык получает орден и он должен сказать, что это довольно болезненная процедура. Пожалуй, когда Иоанн Добрый решит приколоть к нему орден Золотого Руна, он откажется.

Гости, встретив смехом его очередную шутку, получили заметное удовольствие от этой сценки и даже немножко зауважали наваррцев, сумевших так ловко выйти из щекотливой ситуации.

Когда ужин приближался к концу, в залу вошел пожилой воин в забрызганных грязью и кровью латах, издававшим при каждом шаге характерный металлический стук. Де Бройль, недовольно покосившись на него, сказал:

— Дешан, что ты гремишь тут своими доспехами и пугаешь гостей? Во время моей трапезы должны лязгать только кубки.

— Позвольте сообщить вам приятную новость, сир. Только что в лесу мы напали на шайку Пьера Гиньи. Главаря мы приволокли сюда, а остальных разбойников прикончили.

— Вот славная новость!- потряс кулаками де Бройль.- Они доставили мне немало хлопот. Тащи главаря сюда, мы на него полюбуемся.

Латники заволокли в залу молодого человека в разодранной одежде. Каково же было удивление англичан, когда они узнали в нем своего лесного знакомца. Шут, который держал в руках медный поднос, предназначенный для какой-то новой проделки, выпустил его из рук, и тот с оглушительным звоном упал на пол.

— Эй, музыканты!- крикнул де Бройль.- Этьен-Горбун подал вам пример. Встречайте нового гостя музыкой. Бейте в литавры, играйте на дудках!

Музыканты спешно заиграли что-то веселое, а де Бройль, перекрывая шум, производимый ими, снова крикнул:

— Эй, Гиньи, я слышал — ты замечательный плясун. Ну-ка, покажи нам свое искусство! Ребята помогите ему, подоткните-ка его пиками.

Латники принялись легко покалывать Пьера наконечниками копий, и его шараханье от них под аккомпанемент музыки действительно стало напоминать странный танец. Присутствующие громкими криками и хлопками выразили свое одобрение происходящему. Во время этой дикой пляски никто не заметил, как к шуту подошел один из слуг, что-то шепнул ему, и они вместе вышли из залы. Вскоре, когда Гиньи обессиленно свалился на пол и перестал обращать внимание на тычки копий, само собой прекратилось это кровожадное развлечение.

— Ладно, ребята. Утащите его в темницу. Завтра утром мы его повесим,- махнул рукой сенешаль.

Видимо, это должно было стать концом пира, но вновь появившийся в зале шут попросил слова. Получив разрешение де Бройля, он произнес:

— Ваша милость, к воротам Роморантена подъехала одна знаменитая мавретанская танцовщица, следующая из Испании ко двору его величества короля Франции, и просит позволения у вашей милости показать здесь свое искусство.

— Что ж, танцора мы уже видели, теперь взглянем на танцовщицу. Проведите ее сюда. Эй, слуги, еще вина и свечей!

Вскоре в зале появилась стройная женщина с небольшой белой накидкой на лице и в легком платье на восточный манер из того же материала, сквозь которое легко угадывались плавные линии ее тела. Шут, взяв у музыкантов цитру, объяснил им, как они должны играть, и сам сделал первые аккорды.

То, что увидели собравшиеся потом, не поддается описанию. То, что вытворяла та женщина, было подобно урагану, неистово закручивающему пыль и опавшую листву. Это захватывало дух и холодило кровь в жилах. Она вихрем носилась по зале, мелькая то там, то здесь, кружилась, воспаряла ввысь и, падая на пол, поднималась на руках. Все слилось в этом экстатическом танце: акробатика и пластика, грация и откровенный женский призыв. Она то манила кого-то, то уносилась и ускользала от кого-то. Она легким прыжком возносилась вверх и казалась святой в своем белоснежном одеянии, билась в корчах на полу, словно одержимая дьяволом. Ее длинные стройные ноги то пересекались под полупрозрачной тканью, то разлетались в стороны, руки переплетались и извивались с плавностью змей. Но подлинным венцом ее танца стал самый конец, когда она, перегнувшись назад, поднялась на руках и, закинув ноги за спину, прошлась так до стола, где сидел де Бройль, и тут, перевернувшись на ноги, упала на колени,  склонясь в низком поклоне.

—     Саломея, Саломея,- шелестел шепот по рядам зрителей. Действительно, женщина танцевала легендарный танец Саломеи,  и казалось, сама падчерица царя Ирода спустилась сюда с небес, чтобы почтить своим искусством собравшихся. И впечатление, которое она произвела, было не менее значительным чем то, что испытали галилейские тысяченачальники и старейшины.

— Награды!- громко крикнул шут и все подхватили его призыв, глядя на сенешаля.

— Награды! Награды!

Де Бройль медленно поднялся.

— Братец Жоффруа, я надеюсь, что ты не ударишь в грязь лицом и не уступишь в щедрости царю Ироду!- крикнул Этьен-Горбун.

— Что ж, мавританка, можешь выбирать себе награду, но прежде покажи нам свое лицо, мы должны убедиться, что оно не менее прекрасно, чем твой танец,- произнес сенешаль.

— Ну нет, братец Жоффруа, так не пойдет. Лицо за дополнительную плату. Оплати сначала танец. Будь благороден, как подобает настоящему рыцарю,- запротестовал шут.

— Заткнись, дурак!- оборвал его де Бройль и обратился к женщине:- Ну, хорошо. Выбирай свою награду.

Танцовщица на миг задумалась, потом медленно произнесла:

— Я видела прекрасного юношу, которого связанного провели передо мной в замок. Достопочтимый повелитель, подари мне его.

Веселый гомон за столом резко стих. Все гости были в недоумении и ждали, что будет дальше. Жоффруа де Бройль поднялся и подошел к танцовщице, быстрым движением руки он сорвал накидку с ее лица и в следующее мгновение отшатнулся, удивленно спросив:

— Анетта?

— Да, ты не ошибся,- твердо глядя  ему в глаза, ответила женщина.- Де Бройль, заклинаю тебя всеми святыми, верни мне сына!

Теперь и англичане узнали ее.  Это была хозяйка лесной хижины, лечившая де Морбека. Губы сенешаля Роморантена скривились в едкой усмешке.

— Нет, такое невозможно. Он будет повешен завтра утром.

— Де Бройль, но ведь ты же обещал перед всеми присутствующими,- она обвела рукой вокруг,- что исполнишь любое мое желание.

— Но ты обманом проникла сюда и колдовскими чарами помутила мой разум,- насмешливо отозвался он.

Она миг растерялась, оглянулась на гостей, как бы в поисках помощи, но, видимо, осознав, что надеяться тут не на кого, вновь устремила на сенешаля твердый взгляд.

— Много лет назад один молодой дворянин страстно добивался любви юной жонглерши. Но она ему была нужна лишь для забавы, и жонглерша, бросив труппу, сбежала от него. Сегодня я пришла сама, чтобы отдать себя взамен сына.

— Это было давно, Анетта. Желание тебя давно умерло во мне. А завтра утром умрет и твой сын. Он убивал и грабил на большой дороге, потому заслужил свою веревку.

— Он никогда не убивал, а отбирал деньги, чтобы накормить свою мать! Если здесь настоящий грабитель, так только ты, де Бройль! Ты и твои люди отбирали у крестьян последнее, вынуждая их выходить с ножами на дорогу. Ты засел в своих каменных стенах, ешь и пьешь до отвала, угощаешь прихлебателей и не слышишь, как плачут голодные дети!

— Убирайся отсюда, женщина, а не то я прикажу сжечь тебя на костре за твои козни с дьяволом!

Отчаяние матери дошло до предела, и она громко закричала:

— Будь ты проклят, де Бройль, и все твое потомство до седьмого колена!

Сенешаль Роморантена, немного подумав, зловеще произнес:

— Хорошо, женщина, ты получишь своего сына.

Он подозвал Дешана и на ухо отдал ему какое-то приказание. Тот, кивнув, удалился из залы. Все присутствующие, завороженные драмой, разворачивающейся на их глазах, хранили гробовое молчание. Дешан вернулся через несколько минут, неся что-то прикрытое материей на большом металлическом подносе. Он подошел к де Бройлю и молча остановился подле него. Жоффруа с той же зловещей ухмылкой произнес:

— Ты хотела получить награду, достойную короля Ирода? Так возьми ее!

Он сорвал накидку, и взорам гостей открылась отделенная от тела светловолосая голова юного Гиньи.

— Принести остальное?

Женщина зашаталась. Потом, схватив со стола нож, со словами: «Ты хуже Сатаны, де Бройль!»- кинулась на сенешаля замка. Но он железной хваткой перехватил ее руку и, процедив: «Отправляйся в ад, ведьма!»- занес над ней свой нож. Вдруг, чья-то не менее крепкая рука, ухватив его за запястье, не позволила выполнить ему свое кровавое намерение. Это граф Ретленд, невесть как оказавшийся рядом, помешал де Бройлю. И теперь, с усилием заводя ему руку за спину, уговаривал сенешаля:

— Не берите грех на душу, сир. Бросьте нож.

Де Бройль свирепо процедил сквозь зубы:

— Подлая наваррская собака!

Потом, повысив голос, крикнул слугам:

— Гром и молния! Что вы стоите, олухи?! Хватайте его!

Слуги моментально навалились на Уолтема и подмяли  под себя. Роберт бросился на помощь к графу, но и его после недолгого сопротивления скрутили. Как-то так получилось, что в суматохе никто не обратил внимание, что лженаваррцев было трое. Не вспомнили это и когда по приказу сенешаля Уолтема, Мэлвуда и мать убитого юноши поволокли в темницу. А произошло следующее: Роджер Бэкон, увидев на блюде голову лесного знакомца, почувствовал приступ дурноты и, зажимая рот рукой, стремглав выскочил во двор. Когда он избавил свой желудок от выпитого вина и всего съеденного, то почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Обернувшись, он увидел шута, Тот, прижав палец к губам, жестом просил его следовать за собой. Этьен-Горбун провел Бэкона в маленькую каморку под лестницей, где хранил нехитрые приспособления своего ремесла, и только тут сообщил ему, что его спутники арестованы. Он вкратце пересказал то, чего не видел Роджер, и, пообещав ночью спасти воина, вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Этьен-Горбун, как и обещал, пришел ночью. Бэкон обливался потом в душной каморке, и хотел было попросить скорей вывести его отсюда, но осекся, заметив, как содрогается горбатая спина шута от сдавленных рыданий.

— Мой бедный мальчик! Моя Анетта!- шепотом причитал шут и Роджер попытался его успокоить.

— Послушай, приятель, что ты так убиваешься? Все мы смертны. Не принимай это близко к сердцу.

Но тот с горечью ответил:

— Что ты понимаешь, наваррец…. Пьер был у нас единственным сыном. Мой и моей возлюбленной Анетты. Сегодня я уже видел, как принесли его голову на блюде, подобно телячьему окороку, а завтра буду смотреть, как горит на костре моя жена. Негодяй де Бройль, он дорого заплатит мне за это! Клянусь муками ада, я убью его и изничтожу весь его род! А теперь слушай меня внимательно, парень. Вы, наваррцы, союзники англичан. Я слышал, что армия принца Уэльского находится в нескольких лье отсюда. Приведи принца сюда, и пусть он огнем и мечом сотрет этот замок с земли вместе со всеми его обитателями. Вот тебе веревка, на ней ты сможешь спуститься со стены. И да поможет тебе бог!

— Спасибо тебе, шут. Я исполню твою просьбу. Может быть, английские лучники успеют спасти и моих друзей.  Только у меня есть к тебе маленькая просьба. Проберись в наши покои, принеси мне меч и небольшой железный ларец.

Когда горбун исполнил его просьбу, Бэкон опоясался мечом и, подвесив на грудь ларец, покинул каморку. Шут помог ему незаметно для стражи взойти на стену замка и закрепить веревку за один из каменных зубцов. Сделав свою часть дела, он незаметно растворился в ночной мгле, а Бэкон начал спуск. Он уже добрался до конца веревки, а ноги его все еще не нащупали опоры. Роджер решительно разжал руки и с громким всплеском упал в ров, наполненный водой. Стражники на стене тут же сбежались на шум, и факел, брошенный вниз, прежде чем с шипением потухнуть, успел осветить отчаянно барахтающегося человека. Две стрелы, пущенные на звук плеска, не достигли цели, и при свете следующего брошенного факела было видно, что человек уже достиг противоположного края рва. В замке поднялась тревога. Со скрипом опустился подъемный мост. Небольшой отряд конных воинов проскочил под поднятой решеткой ворот и устремился за беглецом. К счастью для Бэкона, ночь выдалась темная. Пламя факелов не только разгоняло мрак, но и слепило преследователей. Несколько раз, заметив мелькнувшую тень беглеца, они бросались туда, но он ускользал буквально из-под носа, снова растворяясь в темноте. Преследователи не прекращали погоню. На этом огромном лугу с торчащим посередине одиноким старым дубом спрятаться было негде, и рано или поздно беглец неизбежно должен был быть настигнут. Роджер, низко пригибаясь к земле, отчаянно метался из стороны в сторону, отлично понимая, что в открытом поле у него нет практически никаких надежд на спасение. Постепенно, петляя, как заяц, он приблизился к дубу и вспомнил, что видел в его стволе большое дупло. Подскочив к дереву, подтянулся на руках и прыгнул в дупло ногами вниз. Провалившись в трухлявую внутренность дуба, Бэкон моментально оказался тесно зажатым со всех сторон, словно в норе. Мучительный стон вырвался из его груди, но тут, услышав приглушенные травой удары копыт и голоса, оруженосец прикусил губы.

— Где же он? Только что я видел, как он побежал к дереву.

— Может быть, спрятался в ветвях? Жак, посвети там факелом.

— Ничего не могу понять. Куда он делся?

— Арно, залезь на дерево и пошарь в ветвях повыше.

— Ничего нет, начальник.

— Клянусь святыми угодниками, человек не мог бы спрятаться на этом лугу! Это был не человек.

— А кто же?

— Кто-кто — дьявол, дурак. Стражники на стене крикнули, что он прижимал к груди какой-то ларец. Это был дьявол, забравший душу разбойника, которому вечером Дешан отсек голову.

— Дьявол или нет, но мы ребята должны его отыскать. Разбейтесь  цепью и объедем еще раз весь луг.

 

Г  Л  А  В  А     XXI

 

          Монах бодро шагал по пружинящему зеленому ковру невысокой сочной травы. Ноги, отдохнувшие за ночь в лесном шалаше, теперь  полные сил,  легко переступали, подминая траву деревянными сандалиями. Солнце еще только взошло, воздух был свеж и прохладен, кругом радовала глаз прекрасная природа и все это наполняло душу благочестием и радостью бытия. Монах сознательно дал небольшой крюк, огибая хорошо укрепленный рыцарский замок, каких уже немало попадалось на его пути. Он находился в чужеземном краю, где шла война, поэтому старательно избегал людных дорог и всевозможных встреч с властями, солдатами или бродягами. События последнего времени позволили ему определить свое предначертание, теперь он был уверен, что господь избрал его для исполнения важной миссии, и люди с их мелкими заботами и дрязгами только мешали бы его высоким помыслам. Монах шел из Авиньона. Папа Иннокентий VI любезно позволил себе выслушать его в течение нескольких минут, потом, страшно разгневавшись от его крамольных речей, прогнал, обещая предать анафеме и отправить, как еретика, на костер, если он еще раз попадется ему на глаза. Но монах не унывал, он исполнил свое желание и высказал папе несогласие с некоторыми канонами святой церкви. Правда, навлек тем самым гнев его святейшества, но подал пример другим, что можно подвергать сомнению церковные устои и прямо говорить об этом. Нравы папского двора, неподобающее наместнику бога на земле раздражение только убедили его в своей правоте.

Монах обогнул замок и увидел посреди огромного луга большой старый дуб. Он решил посидеть немного под сенью его ветвей и утолить жажду из фляги. Подойдя ближе, он вдруг услышал сдавленные стоны, исходящие из дерева. Казалось, что стенает сам вековой дуб. Испуганно остановившись, монах осенил себя крестным знамением и, быстро прочитав «Pater noster», удовлетворенно отметил, что звуки внутри дерева стали стихать.

— Прав был его святейшество Иннокентий VI, говоря, что козни дьявола, поистине, не имеют границ. Где это видано, чтобы дерево стенало человеческим голосом….- задумчиво произнес он.

И, словно в ответ на его умозаключение, из дуба вновь вырвался протяжный мучительный стон. Монах в отчаянии громко воскликнул:

— Боже, создатель и покровитель рода человеческого, сжалься, смилуйся над рабом твоим. Избави от лукавого!

 — Святой Георгий! Английская речь! Благородный соотечественник, помоги мне выбраться отсюда, и я по-королевски вознагражу тебя,- раздалось из дерева.

— Пресвятая дева Мария! Неужели Сатана обратил в дерево англичанина?! Я бы с удовольствием помог вам, но как я смогу расколдовать вас?- спросил монах.

— Да не надо меня расколдовывать, я застрял здесь в дупле. Помоги мне выбраться!

Монах обошел дуб и, действительно, обнаружил большое дупло. Подтянувшись на руках, он заглянул в него и увидел макушку, покрытую волосами. Немало пришлось ему попотеть, чтобы вызволить пленника из ствола дерева. Наконец, когда тот освободился из своей ловушки и, вывалившись из дупла, растянулся на траве, монах смог его рассмотреть. Брови его поползли вверх и лицо приняло выражение крайнего изумления.

— Мастер Бэкон, если не ошибаюсь?

Спасенный открыл глаза и  тут же расплылся в широкой улыбке.

— Ха, брат Амвросий! Какая неожиданная встреча. Поистине, вас ко мне послало само небо.

— Что ж, может быть, и так. Неисповедимы пути Господни.

— Я чуть было не отдал концы в этом дубе. Меня там зажало так, что я не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. Ваша помощь пришлась как нельзя кстати. Я хочу отблагодарить вас за свое спасение. Этот ларец у меня на груди полон золотых монет и половина из них ваша.  Вот только я не знаю чем его открыть? Свой меч я выронил, когда барахтался во рву с водой.

— Спасибо, мастер Бэкон, мне ничего не нужно. Если вы стали богатым человеком, купите лучше новую дароносицу для храма своего святого.

— Ну, уж это я обязательно сделаю. Ясно, что только благодаря его заботе я смог избежать стольких бед. Будь уверен, брат Амвросий, я не стану скупится для церкви, когда доберусь до родных краев. Только теперь у меня есть еще одно неотложное дело. Граф Ретленд и сэр Роберт находятся в заточении в этом замке. Я намереваюсь добраться до Черного Принца и хочу просить его вызволить их. Пойдете со мной?

— О да, конечно. Я постараюсь помочь вам. Не будем медлить, вы расскажете мне все по пути.

От Этьена-Горбуна Бэкон знал, что принц Уэльский находится где-то в окрестностях Буржа, но ему с братом Амвросием пришлось поплутать несколько дней, прежде чем они добрались до его лагеря. Роджеру удалось убедить охрану, задержавшую их с монахом, что у него спешное и важное известие для принца, и солдаты отвели его к большому шатру, украшенному королевскими лилиями и львами и развевающимся наверху стягом с золотым львом, пересеченным подвязкою принца. Здесь их остановили, и им пришлось ожидать, пока из шатра не вышел высокий седоволосый человек с ястребиным лицом. Солдаты подвели Бэкона к нему, и начальник отряда с почтительным поклоном произнес:

— Милорд Чандос, этот человек говорит, что имеет какое-то важное известие, и мы привели его сюда.

Чандос единственным своим оком испытующе глянул на Роджера.

— Вот как? Кто ты?

Тот, поклонившись известнейшему в Англии рыцарю, ответил:

— Я — Роджер Бэкон из Бэконторна, оруженосец сэра Роберта Мэлвуда. Я молю вас о помощи. Граф Ретленд и сэр Роберт находятся в настоящее время в заточении у сенешаля де Бройля в замке Роморантен и любой час могут быть преданы казни.

— Не думаю, чтобы де Бройль посмел казнить английских дворян. Скорее всего он захочет получить за них выкуп.

— Но дело в том, милорд, что они находятся там под чужими именами. Обстоятельства требовали того, чтобы мы выдали себя за наваррских солдат. Когда они были схвачены, мне удалось скрыться.

— Как же вы там оказались?

— Мы исполняли последнюю волю умирающего мессира де Морбека и доставили его в Роморантен. А перед этим мы были в Париже, откуда нам спешно пришлось бежать. При выезде из столицы мы имели небольшую стычку с французскими солдатами, в ходе которой погибли оба оруженосца графа Ретленда, трое слуг мессира де Морбека, а сам он был смертельно ранен. Почувствовав приближение смерти, он попросил нас доставить его в Роморантен, чтобы получить там отпущение грехов.

— Я вижу, вы совершили интересное путешествие. Но для чего?

— Я не знаю всех причин, но граф Ретленд неоднократно говорил, что мы действуем по приказу его величества короля Эдуарда III.

Чандос ненадолго задумался, потом сочувственным тоном произнес:

— Что ж, Бэкон, у меня нет оснований не верить тебе. Мне жаль твоего господина и графа Ретленда. Я помню и ценю сэра Гальфрида. Но я ничем не смогу помочь им.

— Но, милорд, вы — первый рыцарь Англии и первый советник его высочества, неужели вы оставите в беде своих соотечественников?

— Увы,   Бэкон,   вот     именно        потому,      что   мне       приходится

руководствоваться государственными интересами, я и не могу помочь тебе. У его высочества Эдуарда здесь всего несколько тысяч солдат, а огромная армия Иоанна только и ждет момента, чтобы наброситься на нас подобно гончей своре. Мы не можем сейчас завязнуть в осаде Роморантена. В этой ситуации, когда нам дорога жизнь каждого лучника, мы не в праве потерять несколько сотен их, даже для того, чтобы спасти жизни двух дворян. А теперь ступай, у меня еще много дел. Ты можешь остаться в нашем лагере, я скажу лорду Грейли, чтобы он зачислил тебя в свой отряд.

Бэкон вернулся на место, где он оставил брата Амвросия. Монах, заметив по его удрученному виду, что он чем-то опечален, спросил:

— Чем закончился ваш разговор с принцем? Он отказал вам?

— К принцу меня не пустили, я разговаривал с Чандосом.

Потом Бэкон пересказал свой разговор и в завершение сказал, что теперь не имеет понятия, как вызволить графа Ретленда и сэра Роберта из плена. Оба они уселись на траву и предались раздумьям посреди лагерных будней, не обращая внимания на снующих туда-сюда солдат, проезжающих в роскошных доспехах рыцарей и вкусного запаха варева, тянущегося от ближайшего костра. Наконец, монах нарушил молчание и обратился к товарищу:

— Послушайте, мастер Бэкон, у меня есть одна идея. Но я боюсь, что для ее осуществления вам придется пожертвовать своим драгоценным ларцом.

— Да я и сам уже подумывал нанять на эти деньги добровольцев и отправиться самому штурмовать Роморантен.

— Нет, моя идея состоит в другом. Дайте мне свой ларец, может быть он и не понадобится, и ждите меня здесь. Теперь я попытаюсь поговорить с принцем.

Возле шатра принца монаха остановили солдаты, несшие охрану, и препроводили его к Чандосу. Теперь лорд находился в своей палатке и что-то диктовал писцу в бархатном камзоле.

— Что привело вас сюда, святой отец?- любезно спросил рыцарь.

— Насколько я могу судить, милорд, меня сюда привели солдаты. Вообще-то, я хотел изложить свое дело принцу.

— Вы смело можете рассказать мне все.  Я — Чандос.  По долгу и совести мне часто приходится бывать глазами и ушами его высочества.

— Что ж, я слышал это благородное имя и, без сомнения, могу довериться вам. Я хотел поведать его высочеству об одной важной тайне. Вы, наверное, слышали о сокровищах тамплиеров. Они находятся неподалеку отсюда, и я могу показать вам это место.

Чандос громко расхохотался, потом, успокоившись, произнес:

— Прошу не понять мой смех превратно, святой отец. Это будет уже седьмая или восьмая история о  сокровищах, которую я слышал за последние годы. И ни одна из них не оказалась правдивой. Однако Эдуард Уэльский обожает подобные байки и никогда не простит мне, если я лишу его удовольствия выслушать еще одну. Побудьте возле палатки, святой отец, как только его высочество освободится, я провожу вас к нему.

Не прошло много времени, как Чандос действительно ввел монаха в шатер принца. Брат Амвросий увидел перед собой сидевшего на резном стуле молодого стройного человека с тонкими чертами лица, одетого в кафтан темно-синего цвета с пряжками и отделкой в виде золотых подвесок. Все убранство шатра свидетельствовало о равнодушии к роскоши и пристрастии к воинским утехам его хозяина. Здесь была масса всяческих дорогих безделушек, взятых Эдуардом в качестве трофеев, валявшихся в беспорядке там и сям, а на самых видных местах висели латы и оружие. Привыкший с ранних лет к роскоши, старший сын короля Англии не чурался ее, но и не был ее рабом, ставя на первый план воинскую славу. Тем не менее, он не скрывал, что в своих походах гонится и за добычей тоже. Во-первых, это была важная статья доходов королевского двора, а во-вторых, делая Францию бедной, он делал сильней Англию, да и к тому же солдаты охотнее идут за предводителем, который, не скупясь, награждает их за риск звонкой монетой. И все-таки романтизм был во многом присущ  еще молодому, но прославленному военачальнику и сановнику. Отчасти поэтому он страстно любил истории о героических подвигах, таинственных явлениях и спрятанных кладах.

— Прошу прощения, ваше высочество,- проговорил Чандос.- Я привел к вам монаха, который желает поведать о каких-то очередных спрятанных сокровищах тамплиеров.

— Очень любезно с твоей стороны, Джон. Рассказывай, монах,- с этими словами принц, откинувшись на стуле, приготовился слушать.

— Мир вам, досточтимый государь. История, которую я хочу предложить вашему драгоценному вниманию, выглядит на первый взгляд фантазией, но я могу предоставить доказательства ее истинности. Итак, дело в следующем. Год назад я встретился с отшельником, тихо угасающим в своей келье, затерянной в лесу. Звали его Жеро дю Пасаж. Он был одним из пятидесяти рыцарей, захваченных в плен с великим магистром ордена тамплиеров Жаком де Молэ. После ужасной казни, постигшей его собратьев по ордену, дю Пасаж был отдан на поруки монахам ордена госпитальеров и, проведя остаток жизни в затерянной в лесу келье-землянке, постом и молитвой искупал свои земные грехи. Я наткнулся на него, когда смерть уже простерла над ним свои неумолимые крыла. Он не хотел уносить в могилу свою тайну и под страшным секретом поведал мне о сокровищах тамплиеров, запрятанных в замке Роморантен, в каменной кладке одного из подвальных помещений. Дю Пасаж рассказал мне о способе, как их можно извлечь оттуда посредством тайного рычага,  заключенного в один из камней, закрывающих тайник. Под видом странствующего монаха мне удалось проникнуть в Роморантен и убедиться в правдивости его слов. Поистине, сокровища, заключенные в подвале  замка, обладают огромной ценностью. Являясь наследником тайны, отошедшего в мир иной, Жеро дю Пасажа, я решил рассказать о ней вашему высочеству.

— Очень любезно с твоей стороны,- усмехнулся Эдуард.

Монах развернул закутанный в тряпье ларец и с поклоном поставил его на стол перед принцем.

— Для   подтверждения своих слов я прихватил из Роморантена вот это,

— произнес он.

Эдуард сделал знак Чандосу. Тот, сняв меч со стены, подсунул острие под крышку и сорвал замок. Ларец раскрылся, и взорам присутствующих открылось его содержимое — он был до половины наполнен аккуратно завязанными кожаными мешочками. Принц развязал пару штук, и из них с легким звоном посыпались золотые монеты. Оба прославленных англичанина невольно с изумлением взглянули на монаха, чье одеяние: старая потрепанная ряса, грубые деревянные сандалии,- никак не соответствовало богатству, которое он принес.

— Клянусь честью, монах, обладая такими деньгами, ты смог бы рассчитывать если не на епископскую митру, то, по крайней мере, на приличное место в любом монастыре,- сказал принц.

— Гордыня и алчность — пороки, снедающие род человеческий. Мне, странствующему служителю веры больше подобает заботиться о спасении души.

— И все же, монах, почему ты поведал эту историю нам?- спросил Эдуард.

— Кроме того, что я слуга божий, я еще и сакс по рождению и считаю, что сокровища Франции должны принадлежать ее законному государю — славному Эдуарду III.

— Клянусь честью, хорошо сказано!- улыбнулся принц, сверкнув двумя рядами ровных, белых, как слоновья кость, зубов.

В это время в шатер вошел какой-то военачальник. Его запыленные, помятые доспехи свидетельствовали, что он совсем недавно принимал участие в достойной схватке. Опустившись на одно колено, он поприветствовал принца и, поднявшись, сказал:

— Ваше высочество, мы только что имели небольшой бой с французским отрядом. У них было до трехсот копий, и я видел в их рядах значки сиров де Бусико, Краонского и Комонского. Видимо, то была разведка, высланная Иоанном. Они наткнулись на наш разъезд и атаковали его. Слава всевышнему, я подоспел вовремя со своим отрядом, и мы обратили их в бегство. К несчастью, их лошади были посвежее — они смогли оторваться от нас и укрылись за стенами Роморантена.

— Значит,   опять   Роморантен….,- произнес принц, лукаво взглянув на Чандоса.

— Да уж, последнее время это название звучит очень часто,- пробурчал тот.

— Решено! Трубите сбор. Мы идем на Роморантен,- торжественно произнес Эдуард.

— Но, мой принц, следует ли сейчас нам ввязываться в осаду крепости, когда огромная армия Иоанна находится в Шартре — в нескольких переходах отсюда,- попытался было возразить Чандос.

— Долгой осады не будет. Мы возьмем Роморантен штурмом!- решительно отрезал принц и поднялся.

Брат Амвросий благоразумно поспешил выскользнуть из шатра, постеснявшись напомнить об оставленном в нем ларце. Уже трубили рога и солдаты поспешно свертывали палатки, разбирали оружие. Английская армия покидала лагерь.

 

Г  Л  А  В  А   XXII

Странные дела происходили в замке Роморантен. Интригующие и пугающие своей загадочностью и необъяснимостью, они порождали множество пересудов и стали исходным материалом для преданий потомкам. И по прошествии многих веков спустя местные жители, понизив голос, рассказывали приезжим душераздирающие, холодящие кровь легенды о событиях, происшедших в замке перед нашествием Черного Принца.

А началось все в ночь после того, как Жоффруа де Бройль лишил головы предводителя разбойников Пьера Гиньи. С легкой руки стражников, преследовавших Бэкона, родилась история о том, как они преследовали дьявола, проникнувшего в замок, чтобы забрать душу казненного без покаяния Гиньи. На полном серьезе обитатели Роморантена рассказывали друг другу, как дьявол, обернувшись летучей мышью, влетел в темницу, где был обезглавлен вожак разбойников, и заключил его бессмертную душу в золотой ларец. Потом, превратившись в черного кота, прокрался на крепостную стену, где был замечен часовыми. Тогда он спрыгнул со стены в ров с водой, и часовые при свете брошенных вниз факелов самолично видели этого кота с привязанным к шее ларцом, барахтающегося в воде, а потом отряхивающего шерсть на берегу рва. Попадающие в него стрелы отскакивали от шерсти, словно от сверхпрочной железной брони. А когда отправленный в погоню отряд всадников совсем было загнал кота на лугу, тот, вдруг обернувшись вороном, в несколько взмахов крыльями поднялся над ними и растаял в ночном небе.

А днем, когда на крепостном дворе за колдовство была сожжена мать Пьера Гиньи, всех поразил ее вид. Будто бы не пожилая женщина взошла на костер, а молодая непорочная дева, словно невеста, идущая к венцу в своем белом одеянии. Когда же огонь подступил к ней и ее не стало видно в языках пламени и в дыму, страшное проклятие громом разнеслось по двору и белая голубка вылетела из костра. Ночью случилось и вовсе нечто невероятное. Призрак погибшей на костре женщины бродил по лабиринтам замка, бросая в дрожь всех попадающихся ему на пути, и даже стремился попасть в покои Жоффруа де Бройля. К счастью для себя, сенешаль Роморантена, закрывшись в своих покоях, напился в одиночестве до беспамятства и не слышал ничего. Утром слуги обнаружили, что крепкая дубовая дверь в его покои исковыряна чем-то острым, если верить легенде, то железными когтями сожженной колдуньи. Только прочный металлический запор и изображение Богоматери над входом не позволили призраку добраться до де Бройля.

За всеми этими удивительными происшествиями как-то незаметно прошла кончина де Морбека, который тихо и спокойно отдал душу богу в одной из башен замка и был погребен в его усыпальнице. Но в следующую ночь вновь видели привидение и слышали, как оно зловеще поминало проклятие колдуньи де Бройлю и вещало, что оно начало сбываться, так как покойный де Морбек приходился родственником сенешалю.

И дальнейшие события,    последовавшие   в   Роморантене, выглядели какой-то ужасной   божьей   карой обитателям замка за грехи Жоффруа де Бройля.

Назавтра после погребения де Морбека дозорные на башне заметили всадников, галопом несущихся к замку. Вызванный немедленно начальник караула, опершись о каменный парапет, долго вглядывался в едва различимых в клубах пыли на дороге людей, потом громко крикнул:

— Тревога! К оружию! Англичане!

Передние всадники вскоре были уже рядом с крепостью и взывали к стражникам, что они французы, которых преследуют англичане, прося открыть ворота. Решетка, запирающая вход, поползла вверх, и лучники на стенах пустили с десяток стрел, отсекая погоню. Англичане, поняв, что беглецов им уже не настигнуть, на дистанции выстрела придержали коней и принялись осыпать бранью преследуемых. А те, не имея ни сил, ни желания отвечать им, буквально влетели под защиту каменных башен и только тогда смогли перевести дыхание.

Спешно поднятый с постели де Бройль был еще не вполне трезв и потому, слегка покачиваясь, подошел к новоприбывшим. Беглецы, тяжело дыша, сползли с коней и теперь обессиленные сидели на земле во дворе замка.

— Что за гости к нам пожаловали?- громко и развязно осведомился сенешаль.

Один из рыцарей поднялся с травы  ему навстречу.

— О, благородный де Бусико,- узнал его де Бройль.- Вы выглядите не столь ярко, как обычно. Где же пышные перья с вашего шлема?

— Увы, любезный де Бройль, они попали под английский меч, как и многие из моих людей.

— Ну, пойдемте в залу, кубок доброго вина придется вам сейчас, кстати, заодно и расскажете, что случилось.

Сиры де Бусико, Краонский и Комонский, сняв латы, устало, после жаркой схватки и стремительной скачки, потягивая вино, рассказали, что король Иоанн, находящийся в Шартре, направил их отряд, чтобы выяснить месторасположение принца Уэльского. Впереди своего отряда они послали разведку под началом сира де Шамбли, но вскоре узнали, тот со своими людьми попал в плен возле Обиньи-Сюр-Нер. Следуя своему рыцарскому долгу, они немедленно бросились ему на помощь, но наткнулись на значительно превосходящий их численностью отряд англичан и под угрозой окружения вынуждены были отступить к Роморантену.

— Так значит король сейчас в Шартре, всего в 30 лье отсюда?- обрадовался де Бройль.

— Да, и я прошу вас, сир, немедленно отправить к нему гонца, чтобы известить о случившемся с нами,- сказал де Бусико.

— Я думаю, что вы сами сумеете отлично поведать ему о своих подвигах!- засмеялся сенешаль.- Утром я дам вам своих людей, и они проводят вас к его величеству. Англичане не посмеют больше появиться возле моего замка. Не забудьте передать его величеству мое почтение и наилучшие пожелания. Я с удовольствием присоединюсь к его охоте на английских кошек, которых они рисуют на своих знаменах.

С первыми лучами солнца обитатели замка высыпали на стены, напряженно наблюдая, как огромная масса людей в сверкающих шлемах заполняла луг перед крепостью. Гул от топота тысяч ног, от скрипящих повозок и коротких звучных команд командиров нарастал и накатывался на людей в замке. От вида этого растревоженного людского муравейника начинало трепетать сердце. Разом посуровевшие мужчины прикрикивали на причитающих женщин и облачались в доспехи, неприязненно поглядывая на рыцарей, прибывших с де Бусико, считая, что, дав им защиту в замке, навлекли беду на себя. Только два человека в Роморантене были преисполнены ликования. Арестованные в памятную ночь убийства Пьера Гиньи, граф Ретленд и Роберт Мэлвуд все еще находились в темнице. Де Бройль не посмел предать их казни, так как люди роптали на него после того кровавого пира и всех последовавших за ним событий. Да и по сути дела ему просто было не до пленников. Теперь, разбуженные шумом внизу, они прислушивались к возгласам на стенах.

— Роберт, подсади-ка меня, я попытаюсь взглянуть на все своими глазами,- сказал граф.

Мэлвуд пригнулся, и Уолтем, вскарабкавшись ему на плечи, прильнул к небольшому зарешеченному оконцу под потолком темницы.

— Святой Георгий! Роберт, это поистине замечательное зрелище,- восторженно вещал он сверху.- Англичане уже заполонили весь луг и подступают к стенам. Сколько знамен, значков! Я вижу здесь весь цвет нашего королевства. Вон ласточки лорда Одлея из Чешира, алые стропила Вудхаусов из Норфолка, чернедь и горностаевый мех Макуортов из Нормантона. Кого здесь только нет! Да здравствует Англия! Я вижу волка и кинжал Липскомбов, мечи Кларков, пятилистник Клифтонов и золотые рыбы Пакингтонов. Клянусь распятием, а вон и реет знамя Чандоса с алым клином на серебряном поле. О, хвала пресвятой Деве! Роберт, мы спасены! Я вижу всадника в черных доспехах, на шлеме которого развеваются три белых страусинных пера. Значит, сам Черный Принц ведет этих ребят. Лучшего предводителя они не нашли бы и во всей Европе!

Граф слез с Мэлвуда и принялся возбужденно расхаживать по темнице, время от времени обнимая молодого человека и восторженно восклицая:»Мы спасены, Роберт! Клянусь распятием, мы спасены!»

Но Мэлвуд, казалось, не разделял его восторгов. Он покачал головой и с сомнением произнес:

— Боюсь, что им нелегко будет взять такой замок приступом. Если осада затянется, я не дам за наши жизни и фартинга.

— Что ты понимаешь, мальчишка!- взорвался граф.- Когда я увидел эти белые перья на черном шлеме, я сразу понял, что замок не продержится и суток. Я помню принца еще по Креси. Видит бог, это достойный сын своего отца. Он был еще шестнадцатилетним зеленым юнцом, но какую отвагу и хладнокровие он показал тогда!

Не взирая на его юный возраст, король доверил ему командование валлийскими лучниками, хотя и поручил Чандосу приглядывать за ним. Какая славная была сеча! Генуэзцы и французы навалились на них огромным количеством и казалось вот-вот сомнут ряды валлийцев. Принц, как и прочие рыцари, встал в один строй с простыми солдатами, и враги уже тогда смогли испытать силу его удара. Чандос, обеспокоенный за жизнь принца, послал к королю лорда Невила. Содержание его разговора с Эдуардом III я слышал потом из уст самого Невила. Когда он прискакал на вершину мельничного холма, с которого король наблюдал за ходом битвы, и передал ему свое поручение, тот холодно спросил его:

— Кто командует валлийцами?

— Принц Уэльский, ваше величество.

— Это он направил вас сюда?

— Нет, ваше величество, милорд Чандос.

— Разве мой сын повержен на землю или ранен?

— Нет, ваше величество. Благодарение богу, он жив и невредим. Клянусь честью, он подает пример мужества.

— Так и не мешайте ему проявить себя. Отправляйтесь обратно и передайте Чандосу, чтобы он, пока мой сын жив, не смел никого направлять сюда и являться сам,  прося меня о чем-либо. Ибо я желаю, чтобы мой мальчик сегодня сам, своим мечом заработал себе рыцарские шпоры. Да будет на то воля божья! Пусть нынешний день станет днем его победы и  ему за то будет воздана честь!

Красочно передав в лицах диалог короля с гонцом, граф Ретленд сделал небольшую паузу и уже более спокойно добавил:

— Кстати, белые страусовые перья принц стал носить после того сражения, переняв эту эмблему у слепого Иоганна, короля Богемии. Тот бился на стороне Франции и перед битвой приказал привязать своего коня меж коней двух своих оруженосцев. Так все трое — король и его оруженосцы, намертво связанные меж собой, и полегли на поле. По мне, так этот Иоганн вообще зря полез в драку, но юного принца столь потрясла такая возвышенная кончина, что он упросил отца позволить прикрепить к своему шлему такие же перья, как у покойного государя Богемии. Он достойно проявил себя там, принц, очень достойно. За прошедшие годы после Креси он набрался опыта, возмужал и не знает поражений. Такие крепости, как эта, он щелкает, будто орешки. Но что такое? Кажется, шум приближается, значит, наши друзья пошли на приступ. Мой мальчик, тебе придется послужить опорой мне, я должен видеть всю картину от начала до конца.

Гальфрид Уолтем вновь взгромоздился на плечи Роберта и прильнул к окну, комментируя события:

— Три длинные шеренги лучников подступают к стенам. Славно, ребята! С каждым шагом они извергают целую тучу «ласточкиных хвостов»*. Это должно сильно проредить число обороняющихся. Так, они расходятся и в образовавшийся коридор под прикрытием павиз** с алым знаменем Мерлина устремилась колонна валлийских пехотинцев. Они несут лестницы, приставляют их к стенам. Ну, давайте же! Святой Георгий и веселая Англия! Быстрота и натиск — вот, что решит исход дела. Боже правый! Лестницы отброшены, они отступают! Ладно хоть не бегут и волокут с собой раненых….

Граф удрученно сполз с занемевших плеч Роберта, потом, подойдя к лежанке, молча улегся и отвернулся к стене.

Трижды в этот день соединенные силы англичан и гасконцев ходили на приступ. И трижды, встреченные обрушиваемыми со стен бревнами, грудами камней и потоками кипящего масла, откатывались назад под ликующие крики осажденных.

 

Г  Л  А  В  А   XXIII

 Шел уже пятый день осады. Роджер Бэкон, включенный в отряд лорда Грейли, был в штурмовой группе. Пятый день он вместе с другими солдатами подступал к стенам Роморантена, и пятый день они откатывались от них, оставляя пронзенных стрелами, придавленных бревнами или убитых еще каким-либо способом товарищей. Но у оставшихся в живых не было страха. Злобно рыча, они снова рвались на приступ.

Подметив это, гасконец лорд Оливер де Клиссон заметил принцу:

— Клянусь смертью Христовой, у ваших воинов отличная выучка. Словно легавые, затравившие раненого вепря, и расшвырянные его клыками, они зализывают свои раны и снова бесстрашно бросаются на него.

Эдуард, гневно посмотрев на гасконца своими темными глазами, холодно отчеканил:

— Они не собаки, милорд, вам следует запомнить это. Они — мои люди, и смерть каждого из них болью отдается в моем сердце. Чем стоять здесь, выдвигайтесь со своим отрядом к воротам, они скоро рассыплются под ударами тарана, и вам представится возможность первым ворваться в замок.

Де Клиссон    с   улыбкой     отсалютовал  мечом принцу и дал шпоры коню. Эдуард Уэльский  не  предполагал,  что  ему   придется ввязываться в осаду такого мощного и укрепленного замка, как Роморантен, поэтому у него почти   не    было     подобающих    для    такого дела осадных орудий и приспособлений, но особенно он сожалел об   отсутствии огнедышащих жерл, столь удачно уже зарекомендовавших себя   как     при взятии, так и при   обороне   крепостей.   Теперь   ему главным   образом    приходилось рассчитывать   на   отвагу   и     выучку    своей    армии,    а       также    на малочисленность и усталость осажденных.

Около полудня ворота замка рассыпались в щепки под ударами тарана. Принц поднялся в стременах и зычно крикнул:

— Милорд Грейли, добавьте еще шеренгу лучников под стены. Лестницы вперед! Макуорт, вы со своими людьми пойдете на прорыв к воротам. Да поможет нам бог!

Он надел шлем на голову и помчался вдоль линии наступающих англичан. Солдаты при виде знаменитых черных доспехов и трех больших страусинных перьев, пляшущих на верхушке шлема, с криками: «Англия и святой Георгий!» и «Слава Принцу!»- яростно устремились на штурм. Лестницы вновь поднесли к стенам, и первые смельчаки, прикрываясь щитами, уже ползли вверх. Между тем, пехотинцы завалили ров перед входом мешками с песком и вязанками хвороста, накрыв все это деревянным настилом, и теперь конники де Клиссона бросились в атаку. В арке ворот собрались наиболее хорошо вооруженные французские рыцари во главе с де Бусико, ощетинившись копьями, они поджидали наступающих. Казалось, сцепились два огромных ежа: один, засевший в арке ворот и выставивший оттуда свои иглы, а другой, свернувшись клубком, с разгону налетел на него. Трещали от напряжения и лопались копья, не выдерживала броня — сталь, прогибая ее, входила в живую плоть. Медленно, шаг за шагом обороняющиеся отступали, вдавливаясь во двор, а первые гасконцы уже врубились в их ряды, нарушая монолитность строя. Подоспевший отряд Макуорта еще более усилил натиск, и союзники ворвались в Роморантен. Де Бусико и де Клиссон, зажатые со всех сторон своими и чужими воинами, сошлись в яростной схватке, но, подхваченные водоворотом движущихся в тесноте людей, были разделены. Англичане все прибывали к месту схватки и со свежими силами неистово молотили мечами и булавами, вышибая из седел французских рыцарей. Чаша весов победы ощутимо склонилась в пользу принца.

Между тем на стенах повсеместно кипела рукопашная. Оставшиеся в живых защитники тщетно метались от одного места к другому, где штурмующим удавалось взобраться наверх. А те все лезли и лезли с упорством и многочисленностью муравьев. Бэкон, в числе первых вскарабкавшись на стену, дрался сразу с двумя французами. Поскользнувшись в луже крови, он упал на одно колено и тут же был оглушен ударом по шлему. Всего несколько мгновений понадобилось ему, чтобы прийти в чувство. Но когда он раскрыл глаза, то увидел, что один из его противников мертв, а второго громадный рыжеволосый лучник, обхватив руками сзади, пытается столкнуть со стены. Роджер, помогая ему, ткнул врага острием меча в бок, тот, теряя способность к сопротивлению, сделал шаг от каменного зубца и тут же с криком полетел вниз.

— Хоп!- лучник хлопнул Бэкона по плечу.- А я было подумал, что ты уже отдал богу душу, приятель. Не зевай!

И снова Роджер бежал по стене, нанося и получая удары, падая и поднимаясь. Он не очень хорошо соображал от звона в голове, но то, что ему нужно пробиться к темнице с графом Ретлендом и сэром Робертом, не забывал ни на миг.

Гасконцы де Клиссона и англичане Макуорта расчистили двор, перебив и пленив французских рыцарей во главе с де Бусико. Теперь в замок устремились за принцем основные силы. Эдуард обозрел следы кровавого побоища у ворот и во дворе: груды трупов в покореженных латах, лежащих вперемешку с мертвыми лошадьми, и забрызганные кровью стены. Заметив предводителя гасконцев, крикнул ему:

— Браво, де Клиссон! Теперь я вижу, что вас не зря прозвали «мясником».

Тот, расценив это, как похвалу, довольно захохотал.

В замке был еще один очаг серьезного сопротивления. Де Бройль и его родственники, укрепившись у входа в донжон, оборонялись с отчаянием обреченных. Хампширские лучники сэра Артура Липскомба безуспешно подступали к ним и после коротких яростных схваток отступали. Де Бройль, держа на правым плечом огромный двуручный меч, каждым ударом которого он сражал одного из врагов, ругался и высмеивал нерешительность неприятеля. Наконец, Липскомбу надоело нести потери, и он отдал приказ своим людям скинуть с плеч луки. Тисовые стержни, разогнувшись, послали со страшной силой на таком расстоянии стаю ясеневых стрел. Половина отряда де Бройля полегла сразу же, на месте. Взревев от боли, сенешаль Роморантена вырвал с мясом из предплечья стрелу и, увлекая остальных, бросился вперед. Но встреченные вторым смертоносным залпом почти все французы были убиты, и только де Бройль, волоча за собой меч, сумел сделать еще несколько шагов вперед, прежде чем растянулся у ног Липскомба. Казалось, что из каждой щели его доспехов торчало по стреле.

Еще доносился из разных мест звон мечей, еще падали со стен поверженные воины, но практически все было уже кончено. Англичане и гасконцы заполонили замок, гоняясь за оставшимися в живых защитниками и таща все, что могло иметь ценность. Принц повернулся к следовавшему за ним Чандосу.

— Милорд, в пылу битвы я совсем забыл о нашем монахе. А ведь он должен показать нам, где хранятся сокровища тамплиеров.

— Не нужно беспокоиться, мой государь, я приставил к нему двух воинов. Как только крепость падет, они должны доставить его сюда. А вон и они.

Действительно, три всадника прокладывали себе дорогу по направлению к ним. Монах нетвердо сидел в седле, поэтому одному из солдат приходилось то и дело поддерживать служителя церкви. А другой вел под уздцы его лошадь, направляя ее. Когда они приблизились, принц произнес:

— Ну, монах, веди нас.

— Государь, нам нужно пробраться к темницам,- сказал брат Амвросий.

Выяснив у пленных, где в замке находятся темницы, принц спешился и в сопровождении свиты и монаха проследовал в донжон. Переступая через трупы, они сквозь множество занимающихся грабежом солдат пробрались к узилищам. Монаху не понадобилось особой проницательности, чтобы определись, где находятся пленники. Он подошел к тяжелой дубовой двери, окованной железом, сотрясаемой мощными ударами изнутри, и коротко сказал:

— Здесь.

Принц жестом дал указание охране, и вскоре воины, разбив запоры тяжелыми боевыми топорами, распахнули дверь. Двое узников со счастливыми лицами вышли из темницы. Монах облегченно произнес:

— Благодарение богу, они живы.

Потом он, упав на колени перед принцем, обратился к нему:

— Государь, я отдаю себя в ваши справедливые руки. Я совершил страшный грех, который не устану замаливать до последних дней своей бренной жизни. Я солгал вам. Сокровищ тамплиеров здесь нет. Единственно желание спасти жизнь и свободу этим благородным господам двигало мною. Я взял  грех на душу, посчитав, что  две жизни английских дворян стоят не меньше груды драгоценного металла.

Принц молчал, не зная гневаться ему или смеяться. Он пристально всмотрелся в черты пленников, смиренно стоявших перед ним, потом спросил старшего по возрасту:

— Ваше лицо кажется мне знакомым. Кто вы?

Тот преклонил колено, но прежде чем вымолвил хоть слово, Чандос представил его:

— Мой государь, это Гальфрид Уолтем, граф Ретленд, верный слуга английской короны.

— Ну, конечно,- кивнул принц.- Теперь и я узнал вас, хотя сразу это было сделать довольно трудно, учитывая ваше одеяние и обстоятельства нашей встречи. Поднимитесь, граф, мы помним ваши заслуги, и наш дорогой отец в Виндзоре неоднократно выражал сожаление, когда вы удалились от двора в Барлидж. Кто этот молодой человек с вами?

И опять граф Ретленд не успел открыть рот, как вмешался какой-то рыцарь из свиты принца.

— А этого человека, мой государь, представить вам могу я. Сэр Роберт Мэлвуд. Искусный и доблестный боец, кстати. Я имел честь сражаться с ним плечом к плечу и могу засвидетельствовать.

Говоривший снял шлем, и Роберт с удивлением увидел невозмутимое лицо Хэмпдена. Мэлвуд благодарно улыбнулся ему и упал на колено перед принцем, чтобы выразить ему свое почтение.

В тот же миг в коридоре появился еще один человек. Бэкон, пошатывающийся и плохо соображающий после оглушительного удара по голове,  сразу  увидел брата Амвросия, который своей рясой выделялся меж лат рыцарей.

— А, мой дорогой монашек, ты уже здесь! Я чуть ли не самый первый влез на стену, но пока мечом прокладывал себе дорогу, вижу, что ты неведомо как опять обскакал меня. Ну ты и проныра!- громко и развязно крикнул он.

— Заткнись, дурак!- рявкнул Роберт и бросился вперед, загораживая оруженосца от глаз сиятельных особ.

Роджер, у которого все рябило перед глазами, узнал голос и, разглядев своего рыцаря, громко,  с обидой высказал ему:

— А, сэр Роберт, значит, вас уже освободили…. Хорошо же вы встречаете своего верного оруженосца, который, чтобы спасти вас, чуть не отдал богу душу в дереве, пожертвовал всем своим богатством и организовал захват этого замка.

— Тише, здесь принц,- зло прошептал ему в лицо Мэлвуд.

Только сейчас оруженосец сумел сфокусировать зрение и увидел Эдуарда Уэльского, Чандоса и еще кое-кого из высокопоставленных лиц. До него мгновенно дошла мысль о непозволительности столь бесцеремонного поведения в присутствии их, и он, то ли от напряжения последних дней и полученного удара, то ли от осознания своего промаха, без чувств рухнул на пол. Роберт поспешно подхватил его подмышки и уволок в какие-то покои. Он уложил Роджера на первую попавшуюся кровать и потом, пока оруженосец не пришел в себя, добросовестно оберегал его покой от солдат, желавших вытянуть из-под Бэкона постель, чтобы забрать ее в виде добычи.

Принц, пригласив графа Ретленда присоединиться к своей свите, удалился. Монаха, все еще стоявшего рядом на коленях, он не удостоил даже взглядом, тот потерял для него всяческий интерес. Покидая замок, принц распорядился в наказание за  сопротивление и в назидание всем другим предать Роморантен огню.

Этьен-Горбун, забившийся вместе с женщинами и детьми во время штурма и резни в часовню, благополучно пережил падение Роморантена. Уходя из замка вместе с другими уцелевшими его обитателями, он торжественно вещал подавленным горем людям:

— Сбылось предсказание невинно убиенной Анетты. Тиран и убийца наказан, а гнездо его разрушено. Бог по достоинству воздал негодяю за все его злодеяния. «Будь справедлив, над тобой и над всеми бодрствует мститель».*

Наверное, впервые в жизни старого шута люди благоговейно внимали его словам и не смеялись над ними. И много веков спустя местные жители рассказывали, как бог покарал за злодейство сенешаля Роморантена, напустив на него английских вояк. И никто никогда не узнал, что причиной тому был маленький горбатый человечек, который осуществил это, спасши Роджера Бэкона. Никто и никогда так же не узнал, кто скрывался под личиной женщины в белом платье — привидения, наводившего ужас на весь замок. Это был всего-навсего шут, пытавшийся взять на себя миссию мстителя, и одетый в белое женское платье, пробиравшийся с кинжалом в покои де Бройля. Страшно было причиненное ему горе, но и не менее страшно он отомстил за него.

  

Г  Л  А  В  А   XXIV

4 сентября — следующий день после падения Роморантена, было воскресеньем, и принц дал  отдых своему воинству. Это действительно было необходимо, так как солдаты здорово измотались за пять суток, проведенных под стенами замка. Сегодня, когда опьянение победой улеглось, они смогли подлечить  раны и подремонтировать поврежденные латы. Принц устроил пышный обед для военачальников в своем шатре. Сидя меж лордами Чандосом и Грейли, он находил любезное слово для каждого, отмечая мужество  людей, но, не смотря на приятную белозубую улыбку на его лице, было заметно, что чем-то сильно озабочен. Уже не один раз пожалев, что ввязался в эту осаду, теперь он напряженно ждал вестей о местонахождении и действиях армии Иоанна. Отхлебнув из кубка разбавленного водой вина, Эдуард обратил взор на Гальфрида Уолтема, тоже приглашенного на обед, и спросил его:

— Граф Ретленд, вы так и не поведали нам о своих приключениях. Сейчас удобный случай послушать о них.

— Что ж,- отозвался тот,- мессир де Морбек ушел в мир иной, освободив тем самым меня от данного ему обета, и посему я могу предать гласности наше небольшое путешествие.

Граф пересказал вкратце об их злоключениях при попытке освободить из Лувра Карла Злого, о встрече с разбойниками и о кровавом пиршестве у Жоффруа де Бройля. И чем дольше он говорил, тем сильнее становилась тишина за столом и внимательней прислушивались к нему все присутствующие. Прославленные воины, прошедшие с принцем в прошлом году через весь Лангедок и дошедшие до моря латинян, совершившие этим летом поход от Гиени до берегов Луары, они, затаив дыхание, слушали историю графа, которая казалась им сродни легендарным деяниям Ричарда Львиное Сердце. Некоторые из них были знакомы с Гальфридом Уолтемом, многие знали, что Эдуард III  наградил его орденом Подвязки за особые заслуги перед короной, но теперь, видя перед собой воочию человека, который сумел проникнуть в самое сердце французского королевства и чуть было не вызволил из узницы короля Наварры, проявив при этом немалое мужество и благородство, невольно проникались к нему уважением. Рассказав об обстоятельствах пленения, при этом заметив, что оруженосцу сэра Роберта Мэлвуда удалось бежать из Роморантена с деньгами де Морбека, граф закончил повествование. Пока военачальники выражали сэру Гальфриду свое восхищение, принц задумался, сопоставляя некоторые события.

— Милорд,- обратился он к графу,- так почему же этот ваш оруженосец самолично не явился ко мне и не сказал, что вы томитесь в заключении, вместо того, чтобы подсылать какого-то богатого фантазией монаха?

— Не    знаю,     ваше     высочество,-    пожал  плечами Уолтем, бросив лукавый взгляд на Чандоса.

Потом, после обеда, Чандос поблагодарит графа за то, что тот умолчал о его разговоре с Бэконом, добавив, впрочем, что и сейчас считает себя правым, а свои действия — идущими во благо Англии. И все последующие события подтвердили, что отчасти Чандос был прав. А сейчас принц, подозвав постельничего, приказал ему:

— Найди у меня в    покоях    окованный     железом   ларец с  кожаными мешочками, положи в него    драгоценности    из    моей    доли   добычи и принеси сюда.

Когда поручение было исполнено, он торжественно передал ларец графу Ретленду со словами:

— Милорд, от себя и от нашего дорогого отца я выражаю восхищение вашим мужеством. Примите то, что принадлежит вам по праву.

Присутствующие снова приступили к обеду, но не прошло и четверти часа, как их трапеза была нарушена появившимся гонцом. Получив разрешение принца приблизиться, он, сдерживая дыхание после бешеной скачки, произнес:

— Ваше высочество, Иоанн с огромным войском выступил из Шартра и по четырем мостам переправился через Луару.

Эдуард кивнул, потом, обращаясь ко всем, сказал:

— Мы непозволительно долго задержались здесь. Но этот день оставим для отдыха и сборов. Выступаем утром. Нам следует как можно быстрее соединиться с силами герцога Ланкастера, и тогда мы сможем дать французам достойное сражение. Довольно веселых набегов и грабежа. Дисциплина и выдержка потребуются нам сейчас прежде всего. Клянусь своим духовным пастырем, святым Эдуардом, нам предстоит нелегкий путь и трудные испытания, так будем же готовы к ним!

Утром армия принца Уэльского, в которой были граф Ретленд, Роберт Мэлвуд, Бэкон и брат Амвросий, действительно оставила лагерь. Она спустилась в долину реки Шер, перешла через Сент-Эньян, Тезе, Монришар, держа направление на запад и 7 сентября достигла Монлуи. Здесь принц остановил свое воинство и решил дожидаться герцога Ланкастера, но уже к вечеру получил известие, что большая армия французов, ведомая графом Пуатье, третьим сыном короля Иоанна, и маршалом Клермоном находится неподалеку в Туре.

В своих походах по Франции принц Уэльский всегда шел, куда ему вздумается, брал или огибал, в соответствии со своими желаниями, города и замки, поэтому теперешнее его положение, когда он спешно должен был отступать, избегая окружения превосходящих сил противника, здорово удручало его. Он не страшился боя или раны, но, привыкнув быть на гребне славы, боялся только одного — позора поражения. Ситуация складывалась явно не в его пользу, и теперь, чтобы выйти из нее с честью и сохранить доверенный ему цвет английского рыцарства, двадцатипятилетнему принцу предстояло найти или угадать единственно верное решение. Не сомневаясь, что граф Пуатье попытается атаковать его, он распорядился:

— Приготовиться к обороне!

— До подхода Иоанна мы успеем расправиться с Пуатье и Клермоном, а там с божьей помощью подоспеет и Ланкастер,- пояснил он свои намерения военачальникам.

Четыре дня Эдуард всматривался в сторону Тура. Но французы так и не появились. Как и Ланкастер. Но на подход армии Ланкастера он только надеялся, а французов ждал. «Почему, почему они не наступают?»- снова и снова задавался вопросом принц.- «Боятся? С тех пор, как королем Англии стал отец, они неизменно терпят поражение. Но, черт возьми, это же гордая нация! Неужели они не захотят использовать представившуюся возможность отличиться и заслужить славу?!» Он прогуливался по зеленому берегу реки, меж ретраншементов лучников и ждал, ждал….

Большую часть времени, пока армия стояла в Монлуи, Роберт проводил в обществе Хэмпдена. Тот познакомил его со многими из молодых рыцарей, и Мэлвуд неожиданно почувствовал себя весьма популярным человеком. История о дерзкой попытке освободить Карла Наваррского пересказывалась в лагере, на него показывали пальцами и говорили, что это «один из тех». К тому же каким-то образом стало известно, что они с графом Ретлендом были признаны победителями представительного турнира, устроенного Филиппом д»Эвре, и не будь строжайшего запрещения поединков под страхом смертной казни, ему было бы не избежать вызова некоторых горячих голов, желающим помериться силами с известным рыцарем, и тем самым получить и себе толику славы. С Гальфридом Уолтемом Роберт теперь виделся редко, тот неотлучно находился при принце и участвовал в бесконечных совещаниях военачальников, пытавшихся отыскать оптимальный выход из создавшегося положения.

11 сентября Эдуард Уэльский узнал, что Иоанн находится уже в Блуа и выступает на Амбуаз. Теперь Англичане оказались зажатыми меж двух армий: короля Франции и графа Пуатье. Рога спешно затрубили сбор, англичане, бросая воздвигнутые укрепления, отошли. Только поздно вечером после длительного марша они вступили в Монбазон и остановились там на ночлег.

Г  Л  А  В  А   XXV

Несмотря на ранее утро, принц был уже на ногах. Вошедший Джон Чандос известил его:

— Мой государь, в Монбазон прибыл кардинал Перигорский и желает говорить с вами.

— Я приму его. Кардинал Перигорский имеет большой авторитет во Франции и является легатом его святейшества. Распорядитесь, чтобы мне принесли наряд для официальных приемов.

Эдуард подошел к окну и увидел, как к дому, где он остановился, приближается внушительная процессия. Солдаты высыпали на улицу и теперь глазели на огромные пурпурные носилки с золоченым передком, следовавшие за желто-белым знаменем, в окружении не менее двух сотен поднятых вверх копий свиты.

Вскоре кардинал Перигорский в сопровождении своих прелатов и клириков вошел в комнату, где находился принц.

— Здравствуйте, сир,- с легкой улыбкой произнес кардинал.- Поверьте, я прекрасно знаю ваши титулы, но надеюсь, вы позволите, если я буду обращаться к вам просто «dilectus filius»*. Я прибыл к вам по поручению его святейшества папы Иннокентия VI и хотел бы поговорить с вами наедине.

— Хорошо,- кивнул принц,- но должен заметить, святой отец, что через час я выступаю из Монбазона.

Эдуард Уэльский попросил свиту оставить их, то же самое сделал кардинал Перигорский. Когда за последним человеком закрылась дверь, кардинал сказал:

— Возлюбленный сын мой, я прибыл предотвратить кровопролитие. Только вы сможете не допустить бесцельной гибели тысяч христиан. Предстоящая бойня может лишить Европу лучших ее рыцарей и только укрепит позиции язычников в мире.

— Я воин, святой отец, и не в моих обычаях избегать сражений.

— Сражений, сын мой! Но не резни, подобной избиению младенцев. Никто не посмеет бросить упрек в недостатке мужества вам и вашим солдатам. Но их слишком мало, а король Франции…..

— Для меня он не король Франции!- перебил кардинала Эдуард.

— Зато он король и помазанник божий для тридцати тысяч прекрасных воинов, следующих за ним. И это против ваших шести тысяч. Весь цвет французского рыцарства собрался под его знаменами. А скоро к нему присоединится еще и пехота.

— Вот как? А по моим сведениям он распустил ее по домам,- с долей сарказма заметил принц.

— Даже, если это и так, не забывайте еще об армии графа Пуатье и маршала Клермона. Заклинаю вас, сын мой, не пролейте понапрасну христианскую кровь и не губите своих людей. Его святейшество желает мира между Англией и Францией. И теперь удобный случай заключить его.

— Я не могу дать ответ его святейшеству. За Англию может решать только мой дорогой отец. Я не более чем командир его армии и должен сейчас выступать вместе с ней. Прошу меня извинить, святой отец, но мне уже пора.

— Подумайте, сын мой. Я постараюсь убедить короля Франции и еще навещу вас.

— Всегда буду рад видеть вас, святой отец.

На протяжении всего разговора с лица принца не сходило выражение холодной отрешенности. Кардинал не сказал ему ничего нового. Он и сам был отлично осведомлен о силах французов и о том, что Иоанн решительно настроен покончить с англичанами, почему и столь торопился нагнать их. Эдуард понимал, что у него нет практически никаких шансов на благоприятный исход сражения, если оно состоится, и что потеря его армии нанесет невосполнимую потерю английскому королевству. Его, может быть, и небольшое, войско составляло все лучшее, что есть в островном государстве, чье население составляло около пяти миллионов, тогда как население Франции — сорок миллионов. Франция потеряла армию при Креси и скоро оправилась после этого, возможная же потеря армии принца Уэльского грозила свести на нет все грандиозные планы и устремления его отца.

Сплоченными рядами шесть тысяч англичан и гасконцев отходили к Шательро. Скрипели повозки огромного обоза, перевозившего награбленные ценности. Но это не было триумфальное возвращение победителей с богатой военной добычей, лица солдат были хмуры и сосредоточены.

День был отмечен небольшим происшествием: отряд бургундцев, ведомый графами Жуаньи, Оксерским и Шатийонским, спеша влиться в армию своего государя, неожиданно выскочил на расположение англичан. Он моментально был окружен и истреблен, но это явилось еще одним предупреждением принцу, что французские силы нагоняют его и находятся где-то совсем рядом. Правда, когда Эдуарду доложили о случившемся, он грустно пошутил:

— Теперь на 300 копий у Иоанна стало меньше.

Он окончательно понял, что ему не уйти от мобильной, сидевшей на конях армии Иоанна и приказал искать место, где бы он смог достойно встретить ее.

Для битвы принц Уэльский выбрал холм в окрестностях Пуатье и приказал  солдатам укрепляться на нем. Позиция была подобрана весьма удачно. Подступы к холму были закрыты виноградниками и небольшими сосновыми рощицами, что значительно ограничивало возможности мощной, тяжелой французской конницы, которая теперь могла атаковать лишь по узкому коридору дороги, не более чем по четверо в ряд. Изъян позиции принца не был связан с военными тактическими просчетами. Дело в том, что съестных припасов его армия имела только на два дня, а воды и того меньше. На холме не было никаких источников для питья, и за водой приходилось спускаться к ручью Миоссон, но там уже стояли французы. Знаменитая белозубая улыбка принца теперь не освещала его чело. Он все больше хмурился и задумчиво глядел в сторону Пуатье.

— Что вы там высматриваете, мой государь?- заметив это, спросил Чандос.

— Знамение, сэр Джон,- ответил Эдуард.- Когда-то давно король Франции Хлодвиг имел в этих местах большое сражение с вестготами. Перед битвой увидел он огненный столб, который, вышедши из базилики святого Гилярия, как будто двигался на него, и он понял, что победит.

Английские лучники споро и дружно укреплялись на склонах холма, когда завидели приближающиеся пышные красные носилки. На сей раз кардинал Перигорский был без своей многочисленной свиты и, кажется, очень спешил. Теперь их разговор с принцем происходил в присутствии английских военачальников: лордов Солсбери, Варвика, Суффолка и Чандоса, — и кардинал сам желал этого.

— Принц, любезный сын мой, достопочтимые мессиры, я пришел к вам в поисках мира, от имени его святейшества Иннокентия VI, не желающего братоубийственной бойни христианских народов. Во имя святого Креста церкви заклинаю вас выслушать меня и дать  ответ. Только что я имел разговор с королем Франции Иоанном, прозванном «Добрым». Хвала святым, я сумел вселить в его сердце милосердие и мысли о мире, но он желает знать, на каких условиях вы бы согласились заключить его.

— Ваше преосвященство, я уже говорил вам, что не могу обсуждать условия мира от имени короля Англии, без данного мне на то его поручения,- устало отозвался Эдуард.

— Но вы можете говорить и от себя. Вы — второе лицо в Англии, но на континенте, как принц Аквитанский, вы — первое!

— Ну хорошо, монсеньер кардинал, я бы хотел обменяться мнениями со своими соратниками.

— Как вам будет угодно, ваше высочество. Я оставлю вас и буду ждать вашего решения снаружи,- сказал кардинал, потом, улыбнувшись, добавил:- И проведу разведку вашей позиции в пользу папы Иннокентия VI.

Когда    папский    легат     вышел    из   шатра,    принц    обратился  к военачальникам:

— Милорды, я бы хотел знать ваше мнение.

После небольшой паузы первым нарушил молчание Чандос, как старший по возрасту.

— Ваше высочество, я участвовал во многих битвах и никто никогда не смел обвинить    меня в    недостатке мужества. Но война имеет свой закон — побеждает сильнейший. А в данном случае сильнее Иоанн. Если он догадается выждать несколько дней, когда недостаток пищи и воды вынудит нас оставить этот холм, то его конница раздавит нас в поле. С потерей вашей армии, Англия однозначно лишится всех ваших завоеваний во Франции. Я считаю, что мы должны попытаться использовать возможность, предоставляемую нам кардиналом Перигорским, и постараться заключить мир на приемлемых условиях, пусть даже с некоторым ущербом для себя.

— Вы, Солсбери?- спросил принц.

— Я не очень верю в эту затею с миром, но считаю, что выйти с честью из трудного положения — не менее достойно, чем с честью умереть.

— Вы, Суффолк?

— Герцог Ланкастер избежал сражения у Легля, и все расценили это, как победу. Если условия будут приемлемыми для обеих сторон….

— Понятно. Вы, Варвик?

— Кардинал Перигорский прав. Весь мир смотрит теперь на нас, и пусть никто не посмеет потом сказать, что мы пролили христианскую кровь, не попытавшись сделать все, чтобы не допустить этого.

Принц Уэльский еще раз внимательно оглядел  ближайших соратников. Он понимал, что слова этих мужественных, испытанных в боях воинов вызваны никак не соображениями личной безопасности, а заботой о благе государства и о нем, но так же он понимал, что окончательное решение придется принимать ему и нести за него всю ответственность. Задумчиво покачав головой, Эдуард распорядился пригласить кардинала Перигорского.

— Садитесь,      ваше    преосвященство,-   жестом   указал      он       на противоположный конец стола.- Мы обсудили ваше предложение и готовы заключить перемирие.

— На каких условиях, ваше высочество?

— Мы     отдаем    всю    добычу,    захваченную  в походе и без выкупа отпускаем всех пленных.

— Начало неплохое, ваше высочество, но мне придется еще убеждать короля Франции и, разговаривая с ним, я бы хотел иметь более веские аргументы.

Вся последующая беседа напоминала какой-то грандиозный торг, где покупатель, скрепя сердце, все набавлял и набавлял цену, а продавец твердил:»Мало, мало.». Постепенно Эдуард согласился признать недействительными все полученные им вассальные присяги, освободить земли и замки, захваченные им за время двухлетнего похода. Наконец, под давлением кардинала он согласился вывести свои гарнизоны, находящиеся за пределами Аквитании, и возместить 100 тысяч флоринов за все разрушенное им в Лангедоке, в Перигоре и других местах. Он соглашался отдать все, что завоевал, и даже сверх того.

Только к вечеру они закончили обсуждение, и принц подвел черту:

— Довольно, святой отец, не требуйте больше ничего. Я отдаю все, что могу. Больше могут только мой отец и господь бог.

Кардинал Перигорский поднялся.

— Не печальтесь, сын мой. «Beati pacifici»*. Я поспешу к королю Франции. Но прежде, чем я отъеду, я бы хотел выяснить последний вопрос: какую вы можете дать гарантию, что все это будет выполнено надлежащим образом?

— Я останусь тут пленником и заложником, чтобы все это могло быть выполнено и устроено, а мои люди могли уйти без боя. А теперь я хочу побыть один.

Графы Варвик и Солсбери, а также сэр д»Одлей сели на коней и проводили кардинала Перигорского до последних пикетов англичан. Граф Суффолк, маршал английских войск устроил смотр своим частям. Принц остался в  шатре один, и можно было только догадываться, какие мысли его одолевали.

 

Г  Л  А  В  А   XXVI

Солнце едва показалось над верхушками деревьев, когда английские часовые доложили, что видят на дороге из Пуатье красные носилки. Кардинал Перигорский возвращался. Несмотря на утренний час, все английское войско находилось в полной боевой готовности. Сам принц Уэльский в вороненых доспехах, сидя на белом коне, обозревал свое воинство с самой вершины холма, и на лице его впервые за последние дни играла белозубая улыбка. Носилки, беспрепятственно пропущенные солдатами, спешно направились к нему. Кардинал прямо-таки выпрыгнул на землю, что не вязалось с его саном и возрастом. Он очень торопился и без предисловий с печалью в голосе сказал:

— Сын мой, вам предстоит сражаться.

— Я не сомневался в этом, монсеньер кардинал. Пока мы с вами вели разговоры о мире, мои солдаты неплохо подготовились к войне,- принц указал рукой на частокол, воздвигнутый на склоне холма.

— Король Франции выдвинул требование, чтобы вы и ваши люди сдавались на его милость, иначе он придет и возьмет вас силой.

— Так пусть приходит и берет,- засмеялся Эдуард.

— Я лишь ненамного опередил их. Скоро они двинутся в атаку на вас.

— Что ж, спасибо за известие, святой отец. Вы, благородный человек, и его святейшество должен быть рад, имея такого легата.

— Благодарю вас, ваше высочество, за добрые слова. Пусть бог будет на стороне правого.

— Да свершится то, что должно свершится!- торжественно произнес принц и добавил:- Не медлите, святой отец, скоро здесь будет жарко, как в адском пламени.

Кардинал, склонив голову, прошествовал к носилкам. Едва он выехал из лагеря, как английские солдаты завалили дорогу, ведущую в Пуатье, бревнами.

Принц подъехал к войску и  звонким голосом крикнул:

— Добрые мои лорды и солдаты, нас мало числом, но доблесть и победа приходят к тому, кому восхочет послать ее господь. Ежели нас разобьют, никто не посмеет сказать о нас худого, а ежели нынешний день будет к нам благосклонен, нас прославят во всем мире!

—              «Святой Георгий за Англию!- грянули тысячи голосов.

 Громко и торжественно затрубили рога, призывая воинов занять назначенные им места. Солдаты, бряцая оружием, построились и заняли свои позиции. Наступили тягостные минуты ожидания и, наверное, каждый вопрошал себя: доведется ли ему увидеть заход солнца,- и молился за удачный исход сражения. Даже самые мужественные сердца тревожно сжимались в ожидании битвы. Старые, испытанные бойцы, не раз пережившие такое состояние, пытались отвлечь молодых, давая им последние наставления: «Налегайте на лук всем телом, пусть бедро и ляжка работают не меньше, чем предплечье. Пускайте стрелу быстро и решительно. Помните о ветре. Лучше перелет, чем недолет….» Рыцари расхаживали меж солдат, подбадривая их и призывая держаться стойко.

Англичане расположились за выстроенным ими частоколом, который имел лишь один узкий проход посередине, где пролегала дорога. Условия их позиции позволяли им, не боясь окружения, создать два мощных крыла обороны по обе стороны от дороги, честь командовать которыми выпала лордам Варвику и Суффолку. Впереди, возле самого частокола находились латники с копьями и большими крючьями, посредством которых можно было стащить всадника с лошади. А чуть сзади и выше их, на холме расположились несколькими шеренгами непревзойденные английские лучники — главная надежда принца Уэльского. Они стояли в шахматном порядке, разделенные друг с другом пространством, необходимым, чтобы, не мешая соседу, доставать и пускать стрелы поверх изгороди. Нескольким десяткам отборных рыцарей с оруженосцами было поручено встать у прохода в изгороди и стоять там стеной, пока у них останется кровь в жилах. Впереди этого небольшого отряда находился сэр д»Одлей вместе с четырьмя своими внушительными оруженосцами: Даттоном из Даттона, Дивлзом из Диддингтона, Фаулерстом из Крю и Нолстоном из Уэйнхилла. Он формально считался и начальником  отряда, но англичане и гасконцы со звучными именами, стоявшие за ним, хотя с уважением относились к столь прославленному воину, но считали, что командовать ими здесь позволительно только принцу, Чандосу и графу Суффолку, на правах маршала. Тем не менее, задача была им ясна, и они собирались ее выполнить, хотя бы и ценой жизни.

В число рыцарей, отобранных в этот отряд, попали и Гальфрид Уолтем с Робертом. Они стояли чуть поодаль от основной группы и тихо переговаривались:

— Роберт, мальчик мой, если я погибну, прошу тебя доставить мои деньги и вещи в Барлидж и передать их леди Изабелле. У меня нет прямых наследников по мужской линии, поэтому прошу тебя не оставить заботой моих драгоценных женщин: леди Изабеллу и леди Генриетту,- необычно серьезно для себя говорил граф Ретленд.

— Сэр Гальфрид,- лукаво улыбнулся Роберт,- ежели вы намерены составить завещание и назначить меня вашим душеприказчиком, то, мне кажется, вы торопитесь на несколько десятков лет.

— Сэр Роберт Мэлвуд,- строго оборвал его Уолтем,- неужели вы думаете, что граф Ретленд пал духом при мысли о предстоящей битве?! Я был при Креси, когда вы еще держались за нянькину юбку.

— О Креси не надо. Вы мне уже рассказывали,- хохотнул Роберт.

— Замолчи, мальчишка!- вспылил граф.- Негоже зеленому юнцу насмехаться над увенчанным шрамами рыцарем. Я заговорил с тобой об этом потому, что ночью мне приснился дурной сон и у меня есть нехорошее предчувствие. Поэтому изволь прекратить свои дурацкие шутки и выслушай меня серьезно.

Но досказать до конца Гальфриду Уолтему не позволил рыцарь огромного роста, подошедший к ним.

— Прошу прощения, мессиры, что прерываю вашу беседу,- поклонился он.- Я, Дени де Морбек, брат Жана де Морбека. Я слышал, что вы были с ним перед его кончиной и прошу рассказать, как все произошло.

Граф коротко пересказал ему историю их совместной поездки в Париж и бегства оттуда, несколько раз очень лестно отозвавшись о Жане де Морбеке. Его брат, гигант со свирепым лицом, утер железной рукавицей появившуюся на глазах слезу и грустно проговорил:

— О, мой бедный брат. Вы знаете, мессиры, насколько в нашей семье я был сосредоточением пороков, настолько он — светочем добродетелей. Он всегда был добр ко мне. Последние пять лет я провел в Англии и не встречался с ним. Когда несколько дней назад я узнал о его смерти, это потрясло меня. Но кто был тот, нанесший ему роковую рану?

— Мессир Жан узнал его. Им оказался телохранитель Иоанна — сир Ангерран Лалеман. Он поплатился за свой удар. Сэр Роберт оставил его, когда он валялся в пыли придавленный собственным конем. Если он сумел оправиться от этого падения, то, возможно, вы сумеете встретить его сегодня здесь.

— Клянусь святым Крестом, ему не избежать возмездия! И не только ему. Французы дорого расплатятся сегодня со мной за кровь Жана!- зловеще произнес де Морбек.

Потом он поблагодарил англичан за участие в судьбе брата и, лязгая стальными доспехами, удалился. Только спустя месяц граф Ретленд узнает, что пять лет назад Дени де Морбек был осужден за убийство человека и за то, что пошел войной на соседей. Действительно, оба брата де Морбека весьма сильно рознились. Один — добрая душа, благородное сердце и никудышный воин, другой — крепкая рука, но злобный характер.

— Французы, французы!- раздались крики.

На дороге, ведущей к холму, во всю ее ширину, подобно несущейся с гор реке, мчались с копьями наперевес всадники, закованные в железо. с разноцветными плюмажами на шлемах.

— Опустить забрала!  Лучникам приготовиться!  Стреляйте не дальше, чем на триста шагов!- зазвучали отрывистые команды командиров.

Граф Ретленд и Мэлвуд поспешили к рыцарям, укрепившимся в проходе изгороди. Их отряд находился в самой середине армии принца, как раз против несущейся на них кавалерии, ощетинившейся остриями копий. Бывалые воины, казалось, не обращали внимания на приближающуюся опасность, коротко комментируя, с кем им предстоит сразиться, узнавая врага по гербам на щитах, значкам и знаменам.

— Какая честь для нас, сам маршал Клермон ведет авангард,- так же заметил и Уолтем своему воспитаннику.

Конница французов доскакала до завала из бревен и замедлила свой бег, объезжая его. В это время туча стрел вылетела из-за палисада и обрушилась на нее. Одним из первых был сражен маршал Клермон. Пронзенный сразу несколькими стрелами, он упал под копыта коней. Под смертоносным ливнем рушились люди и лошади, крики боли и ужаса понеслись над виноградниками. Моментально образовалось целое нагромождение еще живых и уже мертвых тел. Но вторая волна наступающих, не взирая на призывы о помощи, выпавших из седел и лежащих внизу рыцарей, перекатилась через этот завал из человеческой и конской плоти и, теряя отдельных бойцов, сраженных стрелами, приблизилась к палисаду. Яростно круша мечами и секирами деревянное заграждение, французам удалось проделать несколько проломов, через которые они устремились внутрь лагеря англичан. Теперь на пути атакующих стояли латники лорда Солсбери. Они подковой охватили прорвавшихся людей маршала Клермона, поднимая французов на копья и крюками стаскивая с седел. Остатки французского отряда отчаянно кружились и отмахивались мечами от подступавших со всех сторон англичан. Вскоре оставшиеся в живых не выдержали и, поворотив коней, понеслись обратно.

Следовавший за отрядом маршала Клермона другой отряд всадников под началом маршала Одрегема взял в бок, намереваясь обойти англичан со стороны Миоссона. Но тут его поджидали лучники лорда Варвика, и воздух наполнился резким гудением тетив, свистом и стуком падающих сверху стрел, возгласами боли, вырывавшимися у раненых. Строй французом смешался. Англичане, не переставая обстреливать их из луков, сошлись с ними в рукопашную и постепенно перебили всех, за исключением сдавшихся в плен. Сам маршал Одрегем был ранен и пленен. Отбив первую атаку французской конницы, солдаты принца ликующе потрясали оружием, воздавая хвалу святому Георгию. Но радоваться им пришлось недолго, так как показались новые части противника, наступающие в пешем строю. По мере их приближения возрастало изумление англичан, теперь рассмотревших, что это движется не какая-то обыкновенная пехота, а рыцари с фамильными гербами на щитах и укороченными копьями. Не в правилах французского дворянства было драться в поле пешими. С вершины холма принцу было видно, как, отступавшие в смятении, уцелевшие конники маршала Клермона, не сдержав лошадей, врезались в пехоту герцога Нормандского, дофина французского королевства, сея в ней сумятицу и панику. Глядя, как валятся под копыта коней, сбитые своими же соотечественниками пехотинцы в тяжелых доспехах, принц почувствовал какое-то непонятное озарение, которое быстро сформировалось во вполне определенную мысль, а вскоре и в целый план действий. Он резко дал шпоры  коню, отчего тот взвился на дыбы, и помчался на глазах удивленной свиты вниз. Подскакав к частям лорда Варвика, Эдуард резко осадил коня и зычно крикнул вышедшим ему навстречу рыцарям:

— Скорее! По коням! Садитесь в седла!

Подоспевшему Варвику он уже подробнее объяснил свой план:

— Немедленно посадите  рыцарей на коней и, когда французская пехота подойдет к палисаду, ударьте ей во фланг. Да пребудет с вами дева Мария и святые угодники!

Между тем войска герцога Нормандского сумели восстановить порядок, нарушенный бежавшими от битвы всадниками. Сомкнув ряды, медленно выступая в тяжелых доспехах за стягом дофина, который нес прославленный Тристан де Меньеле, они подходили прямо напротив незакрытого изгородью пространства, где выстроились отборные рыцари армии принца во главе с д»Одлеем. Французам снова пришлось перенести густой смертоносный ливень английских стрел, однако, не обращая внимания на потери, они дошагали до палисада и вступили в рукопашную. Как прибой, обрушивающийся на гранитную набережную, они наскочили на передовую линию англичан, собравшихся у проломов, но, встретив отчаянный отпор, откатились назад. Переведя дух, французы сомкнули строй и плотной массой опять хлынули вперед. Закипела беспощадная сеча. Особенно силен был их напор на отряд д»Одлея. Медленно, устилая пространство перед собой трупами врагов, отступали д»Одлей, Гальфрид Уолтем, Роберт Мэлвуд, Дени де Морбек и другие рыцари. Французы, чувствуя, что противник начинает поддаваться, наседали с криками: «Монжуа! Сен-Дени!» Какой-то отважный французский рыцарь, отчаявшись прорваться меж наставленных на него копий, поднял тело  павшего товарища и бросил на них. Копья под тяжестью повисшего тела наклонились, и он прыгнул на них, ломая древки. Прорубив мечом себе дорогу, француз вклинился в ряды англичан, но тут перед ним, подобно боевой башне, возникла мощная фигура де Морбека. Они уже не могли драться мечами от тесноты сдавивших их тел, поэтому сцепились в борцовской схватке и упали на землю под ноги другим. Через некоторое время де Морбек поднялся один и с диким ревом вновь устремился вперед. Не имея возможности выхватить кинжал, этот гигант просто свернул шею своему противнику.

Роберт и граф Ретленд снова сражались рядом, плечом к плечу. Когда один из них уставал работать мечом, он отступал на шаг за спину другого, где переводил дух. Со звоном скрещивались мечи, трещали и прогибались латы под могучими ударами. Многие были уже ранены, у некоторых раскололись щиты, лопнули ремешки шлемов, были сорваны забрала. Яркие разноцветные перья, срубленные с гребней, безжалостно втаптывались в окровавленную землю. Отряд сэра д»Одлея, несмотря на стойкость и отвагу рыцарей, составлявших его, продолжал пятиться назад и, казалось, что еще несколько минут и воины герцога Нормандского хлынут в освобожденный проход между палисадами и заполонят весь лагерь англичан. В этот момент сзади раздался зычный глас:

— Англия, вперед! Закрыть проход!

Обернувшиеся бойцы увидели знакомые всем знаменитые три белых страусовых пера на шлеме из вороненой стали. Д»Одлей с криком:»Рыцари, принц смотрит на вас, вперед!» увлекая за собой других, вломился в плотный строй французов. Его соратники с боевыми кличами Англии и Гаскони навалились на противника и сумели продвинуться на несколько шагов. Однако французов было больше, и это были отважные воины, жаждущие победы не менее своего противника, потому те несколько ярдов земли, отвоеванные англичанами на пределе своих сил, стали единственным достижением, которого сумел добиться отряд д»Одлея в сложившейся ситуации.

В круговороте боя граф Ретленд и Мэлвуд потеряли друг друга и теперь сражались по отдельности. Роберт уже изрядно устал, рука, держащая меч, налилась свинцовой тяжестью, и в его ударах не было прежней сокрушающей силы. Дважды его сбивали с ног и дважды Роджер Бэкон своевременно приходил ему на помощь, отражая удары сразу нескольких противников, пока его рыцарь поднимался и приходил в себя. Пожалуй, усталость охватила не одного Роберта, а большинство воинов д»Одлея, и они чувствовали, что долго не продержатся.

— Дорогу, дорогу!- раздались сзади них крики.

Дюжина всадников проскочила сквозь расстроенные ряды англичан и врезалась в массу французов. Их предводитель в шлеме, украшенном яркими павлиньими перьями, проскакал рядом с Мэлвудом, и тот узнал в нем Хэмпдена. До сего момента Джон находился в свите принца, исполняя при нем обязанности вроде порученца, а теперь, посадив на коней своих слуг и оруженосцев, спешил принять участие в битве. Всадив в кого-то с разгону  копье, он так и оставил его там и выхватил меч. Хэмпден кружился, подобно неистовому вихрю, в скоплении врагов, поднимая коня на дыбы и яростно молотя по шлемам и наплечникам внизу.

После еще нескольких минут напряженной давки и сечи англичане почувствовали, как напор французов слабеет. Севшие в седла, рыцари лорда Варвика ударили во фланг отряда герцога Нормандского и смешали его ряды. Подоспевшие латники Суффолка также ввязались в бой, увеличивая сумятицу среди французов. Рыцари д»Одлея сумели вытеснить противника за палисад. У них словно открылось второе дыхание, они неутомимо продолжали махать мечами и секирами, сея вокруг смерть. Теперь воинство дофина не помышляло о наступлении, отчаянно отбиваясь от наседавших со всех сторон англичан. Рыцари Варвика упорно прорубали себе дорогу, возвышаясь, подобно косцам на колосящемся поле, над пешими французами. Их влекло мятущееся в гуще боя знамя с гербами Нормандии и Дофине. Им удалось пробиться к нему, и вскоре уже де Меньеле, обливаясь кровью, рухнул под копыта их коней. Дофин, увидев, что знамя его скрылось из глаз, уступил настояниям, приставленных к нему опытных воинов-советников и вскочил в седло подведенного к нему коня. Увлекаемый рыцарем Сен-Венаном, он ускакал с поля битвы. Его войско, как стадо, лишившееся пастуха, заметалось в растерянности, и, наконец, не выдержав, побежало назад. Упорство англичан и малодушное поведение герцога Нормандского сломили его боевой дух. Теперь это была не армия, а множество охваченных паникой людей в латах, ослепленных не столько кровью и потом, застилавшими им глаза, как страхом перед гибелью, охватившим их сердца. Не замечая ничего вокруг себя, они врезались в ряды наступавшего отряда герцога Орлеанского. Случившееся вслед за этим было сродни библейскому чуду. Обезумевшие от ужаса беглецы, бестолково мечась в скоплении войска герцога Орлеанского, мгновенно заразили  страхом несколько тысяч отборных воинов могущественнейшего королевства Европы. Армия герцога Орлеанского расстроилась, забурлила и…. побежала. Сколько дней солдаты, составлявшие ее, преследуя принца Уэльского, не желали ничего сильнее в этом мире как сразиться с англичанами. Теперь же у большинства из них было одно всепоглощающее желание — поскорей добраться до лошадей и умчаться прочь от врага. Сам герцог Орлеанский вместо того, чтобы попытать удержать своих людей или снискать себе славу с немногими оставшимися, позорно ретировался с поля битвы, не дойдя до палисада.

И снова англичане ликовали, потрясая оружием и вознося хвалу всем святым. И снова радость их была непродолжительной. Подобно ветру, разгоняющему тучи, страх разметал перед ними французское войско. Но за тучами появляется солнце, а перед ними после того, как рассеялись солдаты герцога Орлеанского, появилась большая армия, превышающая количеством английскую, ведомая самим королем Иоанном.

Меж тем Эдуард Уэльский, воспользовавшись кратковременной передышкой, собрал вокруг себя лучших рыцарей. Пока они садились на коней и выстраивались за сэром Уолтером Вудлендом, держащим королевское знамя пересеченное повязкою принца, он короткими отрывистыми фразами уточнял положение у  военачальников и давал им указания.

— Оксфорд, сколько стрел осталось в колчанах у ваших лучников?- обратился он к Джону де Вир, графу Оксфордскому.

— Едва ли более десятка на человека, мой государь,- отозвался тот.

— Отведите своих лучников на фланг, пусть прикрывают нашу атаку, покуда смогут. Варвик, благодарю вас за отличный маневр. Ваш удар подрезал крылья юному петушку, то бишь герцогу Нормандскому. Сколько осталось у вас людей в строю?

— Чуть больше половины, сир.

— Ладно. Суффолк, Солсбери, Оксфорд, Варвик, друзья мои, мы с честью выстояли здесь. Победа близка. Осталось последнее усилие. Соберите всех, кто может еще стоять на ногах и держать в руках оружие. Все вперед! Последняя атака, и враг будет окончательно повержен.

Махнув рукой военачальникам, принц поворотил коня к отряду, выстроившемуся за Вудлендом. Два десятка знатных рыцарей с оруженосцами удерживали переступающих на месте коней в ожидании его приказа. За ними верхами находились еще четыреста латников — последний резерв принца. С удовлетворением обозрев свой отряд, Эдуард Уэльский улыбнулся в усы и крикнул:

— Клянусь Славой Господней, никогда мне еще не доводилось видеть столь достойную компанию. Воины, победа на наконечниках ваших копий! Еще усилие и мы сокрушим Иоанна!

Французы еще не достигли палисада, когда из прохода и многочисленных проломов в нем неожиданно появилась, блистая сталью и золотом, английская конница. Выстроившись широким фронтом, она величаво двинулась вперед, постепенно переходя с рыси на галоп. За ней нестройно, быстрым шагом пошла пехота.

Хотя французы уже изрядно устали, добираясь к месту сражения по мягкой земле в тяжелых латах, но при виде врага яростно устремились вперед. Грохот скрещивающихся мечей, бьющихся друг о друга щитов, воинственные возгласы и крики боли слились в один продолжительный гул, который разнесся от поля Монпертюи по всем окрестным селам. Передние ряды французов уже лишились двух третей своих людей, а задние еще только подтягивались из виноградников. Напор Иоаннова войска все возрастал, и многие англичане, не выдержав, покидали поле боя. С побледневшими лицами и безумными глазами, они в ужасе вырывались из кровавой сечи и бежали в лагерь.

И снова принц и его свита носились вдоль рядов солдат, подбадривая и воодушевляя их.  Битва достигла  апогея. Французы сгрудились на поле, напирая на спины своих и стараясь протолкаться вперед, чтобы проявить личную доблесть.  Английские лучники, стоя на холме, стреляли поверх голов  латников.  Теперь они уже почти не целились — в сплошном море  шлемов  наступающих  французов  нельзя было промахнуться,  и пораженные их стрелами продолжали стоять в строю,  так как в образовавшейся давке не могли упасть.  Лучники выпускали остатки стрел и, выхватывая мечи, устремлялись в битву. Победа колебалась, как стрелка на весах. И тут принц бросил на чашу победы последнее,  что у него имелось — свою отвагу и жизнь.  Он самолично врубился в плотные ряды  французской пехоты, яростно  обрушивая   меч на врагов.  Его узнали.  Множество французов ринулось к всаднику в доспехах цвета воронова крыла, движимые желанием отличиться или ненавистью к этому человеку,  принесшему немало горя на их землю.  В какой-то момент Эдуарду Уэльскому и Чандосу  пришлось отражать  вдвоем  удары обступивших их со всех сторон противников. Но рыцари Капталь де Буш, Бартоломью Бергерш, Реджинальд Кобем и другие ринулись на  помощь  своим  предводителям и сумели оттеснить французов. Вскоре принц оказался за их спинами, окруженный только телами поверженных врагов. Он привстал в стременах, чтобы осмотреться, и с удовольствием отметил, что войско Иоанна начинает подавать назад.

Определенно его решение об атаке в конном строю было удачным. Вообще, кавалерия англичан, хотя и не была велика, но сыграла большую роль. Ее тяжелые боевые кони сбивали с ног неповоротливых в своих массивных доспехах французов по несколько человек сразу. Держа копья наперевес, всадники без ущерба для себя поражали лучших рыцарей короля Иоанна и расстраивали их ряды.

Картина Эжена де Лакруа. «Битва при Пуатье».

Иоанн скрежетал зубами, видя, как бесславно гибнет его отборное воинство. Бесчестные, коварные англичане, в пешем строю сокрушившие конницу его отца Филиппа при Креси, теперь нарушили  планы самого Иоанна и дрались верхом. Французская армия, казавшаяся сплошным монолитом, когда она подступала к этому полю, теперь рассеивалась, гибла и разбегалась. Англичане вклинивались в ее ряды, и возникало впечатление, что их становится все больше и больше.

Иоанн видел, как они добрались уже до Жоффруа де Шарни, прижимавшего к груди орифламму — длинное полотнище красного шелка с золотыми пламенами, и святыня Франции упала под ноги вольным английским йоменам. Самый благородный цвет французского рыцарства, окружавший короля, вдруг как-то рассеялся в пылу битвы, и Иоанн со своим малолетним сыном оказался в окружении иноземных солдат. Не сумев проявить себя в этом сражении государем-полководцем, он достойно показал себя государем-воином. Отчаяние и обида на какую-то невероятную несправедливость судьбы удесятерили его силы. Подобно сказочному великану, он шестифунтовой железной палицей сокрушал всякого, кто оказывался на  пути. Как добрый кузнец, король неутомимо молотил вокруг себя, ожидая каждое мгновение, что сейчас вернутся бежавшие рыцари герцогов Орлеанского и Нормандского и он опять поведет их в  решительную атаку.

Но надеждам короля не суждено было сбыться, его огромная наступающая армия превратилась в отдельные островки, оказывающие сопротивление наседавшим англичанам. Лучшие  рыцари, такие как Эсташ де Рибмон, Жоффруа де Шарни, Сэган де Клу пали, другие, как Робер и Карл Артуа, герцог Бурбон, были захвачены в плен.

Граф де Фуа, освобожденный им незадолго до похода, тоже был в  войске Иоанна. Лучезарный правитель Беарна и Фуа, оскорбленный в своих лучших чувствах тем, как поступил с ним король, заключив в темницу, подобно какому-то преступнику, отнюдь не желал проливать кровь для  вящей славы монарха и держался все время в стороне. Только сейчас, когда англичане обступили его, он вдруг осознал, что вопрос стоит о личной жизни и свободе. Он многое умел делать красиво этот граф, в том числе и драться. Не столько уповая на силу удара, сколько на  точность, он ловко отбил направленные на него мечи двух англичан, а потом ранил одного из противников в плечо, а второго яростным натиском заставил ретироваться.

Рыцари, составлявшие отряд д»Одлея, после атаки конницы принца, забыв об усталости, ринулись вслед за ней. Дружно простояв половину битвы плечом к плечу, они теперь разметались в разные стороны. Волей случая или судьбы Роберт оказался в том месте, где дрался граф де Фуа. Узнав его по фигуре и гербу на щите, Мэлвуд бросился к нему. Граф защищался отчаянно и собирался дорого продать свою жизнь, уже понимая в душе, что надежд на благоприятный исход у него нет. Однако он не прекращал сопротивления и теперь, сделав выпад, попал мечом меж железных пластин, нашитых на кожаную куртку нападавшего на него лучника. Англичане, увидев ранение товарища, еще теснее сомкнулись вокруг Феба и, несомненно, скоро бы покончили с ним, если бы чей-то окрик не остановил их.

— Оставьте! Этот человек мой.

Нападавшие невольно обернулись. Одни узнали Мэлвуда, так как за короткое время он стал известным в лагере человеком, другие просто из доли уважения к этому высокому рыцарю в изрубленных и забрызганных кровью доспехах, расступились, дав ему пройти к французу. Роберт поднял забрало и, приблизившись, произнес:

— Граф, сдайтесь мне. Отдайте свой меч.

Де Фуа показалось знакомым  лицо англичанина, но мало ли у него было знакомых по всему свету, к тому же это было лицо врага, и он гордо ответил:

— Если вам нужен мой меч, то постарайтесь взять его.

Он тут же сделал выпад, но Роберт, отразив его мечом, в свою очередь изо всех оставшихся сил ударил графа по шлему ребром щита. Феб, потеряв равновесие, рухнул на землю, а Мэлвуд, наступив ему на руку, держащую меч, сказал:

— Сдавайтесь, граф. Грех погибать за человека, который обошелся с вами столь коварно и бесчестно.

Граф де Фуа, лежа, после небольшого раздумья согласился:

— Вы правы. Я сдаюсь вам. Можете взять мой меч.

В это время к ним подоспел Бэкон. Он очень достойно показал себя в этот день, не уступая в отваге лучшим рыцарям Англии, а выносливостью даже превзошел многих из них. Даже сейчас по прошествии долгих часов битвы, он неутомимо носился по полю, ввязываясь во все схватки, которые попадались ему на пути. Заметив краем глаза, что его рыцарь намеревается вступить в поединок с каким-то французским воином в шелковом плаще, Роджер спешно закончил свою схватку, несколькими мощными ударами оглушив противника, и  бросился к Мэлвуду на выручку. Правда, когда он подбежал, все было уже кончено, и Роберт подавал руку графу де Фуа, помогая ему подняться. Заметив, как побледнело и осунулось лицо Мэлвуда, Бэкон спросил своего рыцаря:

— Вы не ранены?

— Нет,- помотал головой Роберт.- Но едва держусь на ногах от усталости. На сегодня с меня хватит, я провожу графа де Фуа в наш лагерь, а ты разыщи графа Ретленда и помни, что головой мне ответишь за него.

Мэлвуд и де Фуа, как два добрых приятеля, направились в лагерь, на ходу обсуждая перипетии сражения, а король Иоанн вел неравный бой с обступившим его противником. Палица короля разломилась пополам, и теперь он, размахивая над головой обостроюдной секирой, сражался сразу с десятком врагов. Надежды на подмогу  таяли, сколько он не вглядывался вокруг через прорезь забрала, видел лишь окружившее его кольцо щитов с английскими и гасконскими гербами. Только один тринадцатилетний мальчик остался подле него, это был сын. И он в меру своих слабых сил старался помочь отцу. Их узнали и потому не наносили разящих ударов, стараясь взять живыми. Но и подступали с большой опаской, так как около десятка солдат принца уже лежали бездыханными, сраженные французским королем.

— Сдавайтесь, сдавайтесь, иначе вам конец!- кричали ему нападавшие, однако он снова и снова бросался на них, широко размахивая секирой с хриплым дыханием, вырывавшимся из груди.

Ряды обступивших его солдат раздвинул какой-то гигант, бесстрашно приблизился к нему и зычно выкрикнул:

— Сдавайтесь, сир!

Король отступил на шаг и спросил:

— Где мой кузен принц Уэльский? Пусть он придет сюда и сразится со мной. Мы в очном поединке решим, кому достанется победа.

— Это не реально, сир. Оглядитесь вокруг.

Иоанн сквозь кровь, застилавшую глаза, сочившуюся из раненой брови, обвел взглядом поле боя.

— Принц уже победил, а вы уступили сегодня. Сопротивление бесполезно. Сдайтесь мне, и я проведу вас к его высочеству,- произнес гигант.

— Как ваше имя?- спросил король.

— Я, Дени де Морбек.

— Хорошо, я сдаюсь    вам.    Отведите   меня  к моему кузену Эдуарду Уэльскому.

Король бросил секиру на землю. И в то же самое мгновение кольцо солдат сомкнулось вокруг него. Воины  хватали за руки и латы, крича:

— Я его схватил, он мой пленник!

— Нет мой!

— Я первый на него напал, значит, он принадлежит мне!

Не слушая протестов короля, они свалили его на землю и навалились всеми своим телами, чуть было не задавив пленника и не разорвав на части. Отчаянно отбиваясь от цеплявшихся  рук, король сумел совершить еще один подвиг сегодня — он благополучно выбрался из этой кучи тел и сам повел за собой в английский лагерь кричащую дикую орду претендентов на него. Вокруг Иоанна во всю кипела драка за столь выгодного пленника и с десяток рук держались за его латы, доказывая тем самым право их владельца.

Король был самой дорогой добычей, но и другие его подданные тоже имели свою цену. Теперь, когда была одержана победа и удалось уцелеть в столь яростной бойне, победители вспомнили о личной выгоде. Они носились по всему полю, хватая пленных, и некоторые уже набрали себе по четыре-пять человек. Французы бежали и почти не оказывали сопротивления настигающим их всадникам.

Мимо графа Ретленда пронеслись конники Жана де Грайи из Бюша, преследовавшие отступающий отряд французов. Уолтем, опьяненный сражением, поймал лошадь без седока и устремился за ними. Роджер Бэкон, чуть замешкался пока уговаривал какого-то английского латника уступить ему лошадь, потом , не выдержав, просто спихнул его с седла и поскакал за графом. Французы бежали, спеша укрыться за стенами Пуатье, и де Грайи настигал их. Граф Ретленд, заметив какого-то одинокого французского рыцаря, удиравшего верхом в стороне от других, помчался за ним. У француза прихрамывала лошадь, и Уолтему не составило труда настигнуть его.

— Сдавайтесь, сир!- крикнул беглецу граф, но тот продолжал пришпоривать лошадь, заставляя ее двигаться быстрее.

Гальфрид Уолтем тоже подбодрил шпорами своего коня и вскоре настиг беглеца. Бэкон, мчавшийся за ними, не разобрал, что же произошло, только увидел, как граф вдруг обмяк и стал валиться с седла. Француз ударил его кинжалом подмышку.

— Стой негодяй! Тебе не уйти от возмездия!- яростно закричал Роджер и, домчавшись до француза, достал его спину железным ядром булавы. Вообще, он предпочитал это оружие любому другому, говоря, что не любит вида крови. Действительно, противник, пораженный булавой, обычно не имел внешних открытых ран, но часто отдавал богу душу от внутреннего кровоизлияния. На сей раз Бэкону немножко не хватило расстояния, чтобы удар получился сокрушительным, но и так француз вылетел из седла и рухнул на траву. Роджер осадил коня и мигом соскочил наземь. Подбежав к поверженному врагу, он выхватил узкий кинжал, называемый «милостью божьей», чтобы добить его, но тот прохрипел из-под забрала:

— Я, барон де Вержи. Сдаюсь вам.

Услышав  титул, Бэкон, даже несмотря на злость, клокотавшую в нем после ранения графа Ретленда, сразу сообразил, что такой пленник будет ему весьма выгоден. Он помог французу подняться, и они вдвоем подошли к Уолтему. Тот был еще жив и с удивительным самообладанием переносил боль. Он попросил посадить его в седло. Общими усилиями Бэкон и барон де Вержи взгромоздили графа Ретледа на лошадь и, придерживая раненого с двух сторон, направились в английский лагерь.

 

Г  Л  А  В  А   XXVII

Принц Уэльский выехал с поля битвы и направил коня на вершину холма. Он поднял забрало. Теперь, когда судьба сражения была решена, с него спало напряжение сегодняшнего дня и он чувствовал себя спокойным и умиротворенным. Ему хотелось взглянуть с высоты на место битвы. Отсюда открывалась прекрасная панорама великой победы английской армии. Сначала, на склоне холма, лежали вперемешку трупы воинов разных наций. Было видно, что среди них еще находятся раненые, так как то один, то другой воин приподымался и начинал взывать о помощи. Здесь шел бой в самые тяжелые, критические для англичан минуты. Далее находился изрядно развороченный сегодня палисад и за ним снова тела, тела…. Особенно много их, целые груды, устилали подножье холма. Это были французы, сраженные ливнем английских стрел. Из долины еще доносились крики и звон оружия, там еще продолжалось сражение. Англичане истребляли остатки французского войска, пытавшиеся прорваться к Пуатье. Глядя на огромное пространство, густо устланное телами еще вчера полных сил и желаний людей, принц не чувствовал ни жалости, ни раскаяния. Он сам нынче не щадил  жизни. Без устали метался по полю битвы, ободряя своих людей и отдавая на скаку приказы. Несколько раз принц самолично устремлялся в схватку и обменивался ударами с французскими рыцарями. Его людям казалось, что он вездесущ, он каждый раз оказывался там, где складывалось тяжелое положение, и присутствием своим выправлял ситуацию. Поистине, в этот день он был великим полководцем и сумел, имея значительное численное меньшинство в людях, так построить тактику и распорядиться имевшимися силами, что не позволил противнику использовать количественное преимущество. Государь-полководец восторжествовал над государем-воином.

Принц снял шлем и приказал трубить сбор. Первым его поздравил Чандос. Пожилой рыцарь, отличавшийся всегда невозмутимым спокойствием, галопом примчался с поля боя, ликующе выкрикивая:

— Победа! Победа, какой еще не знал мир!

Только подъехав к самому принцу, он более уравновешенно, но все равно с торжеством в голосе проговорил:

— Благодарение богу, мы взяли вверх! Нынешний день навеки останется днем вашей славы, мой государь. Вы свершили чудо. Лучшая армия Европы сложила головы и знамена у ваших ног. Память людская сохранит это.

— Спасибо, Джон. Сегодня бог был за нас и его воля свершилась,- сказал Эдуард.- Где Иоанн?

— Не знаю, мой государь. Но я разослал своих людей, чтобы выяснить его местонахождение.

Постепенно к холму стекалось английское воинство, и военачальники, подъезжая к принцу, поздравляли его. Казалось, что лишь сейчас, услышав это от других, Эдуард осознал значительность случившегося. Теперь ему не хватало одного — короля Франции.

И тут у подножья холма показалась процессия. Впереди, спешившись и ведя под уздцы своих коней, шли лорды Варвик и Гобхэм. И только, когда они подошли поближе, принц разглядел среди полусотни людей, следовавших за ними, высокого мужчину в блестящих помятых доспехах, держащего за руку мальчишку, тоже одетого в латы. Эдуард сразу узнал этого человека, хотя и никогда не виделся с ним ранее. «Все. Теперь все»,- проговорил он про себя и сошел с коня. Это была последняя, наверное, самая важная грань его победы — пленение короля могущественнейшего государства Европы, короля Франции.

Приблизившись к принцу, лорд Варвик поклонился ему и, обернувшись назад, грозно прикрикнул на шествующих за ним людей:

— А ну посторонись! Дорогу Иоанну, правителю Франции!

Солдаты расступились, пропуская мужчину с мальчиком вперед. Принц тоже сделал шаг им навстречу и протянул обе руки поверженному королю. Торжественная тишина наступила вокруг, как бы придавая особую значимость  рукопожатию двух великих мира сего. Несколько секунд они простояли так, сцепившись руками и с любопытством оглядывая друг друга, потом принц учтиво поклонился и произнес:

— Рад приветствовать вас, сир, мой кузен. Несколько необычные обстоятельства сопутствуют нашей встрече, но бог располагает судьбами людей. Прошу вас чувствовать себя не пленником, а гостем и оказать мне честь, посетив мой шатер и отведав вина.

Иоанн, словно действительно чувствуя себя здесь просто на официальной встрече, важно кивнул и первый направился к шатру.

Вечером этого же памятного дня принц Уэльский в своем большом красном шатре устроил торжественный ужин для английских военачальников и наиболее знатных французских пленников. Странным могло показаться последующим поколениям сие пиршество людей, еще днем дравшихся друг с другом, не щадя живота своего. Но в те времена рыцарский дух не знал территориальных границ, к тому же многие англичане и французы были связаны родственными узами, как, например, Эдуард Плантагенет и Иоанн Валуа, сидевшие во главе стола. Даже в плену Иоанн оставался королем. Он величественно вел беседу с английскими лордами, одобрительно кивал, когда принц собственноручно подливал ему вина, по привычке давал указания стольникам, хотя  то были слуги Эдуарда, а не его. Здесь на все лады превозносились его сегодняшние ратные заслуги и отвага юного принца Филиппа. И король Франции, ввергнувший сегодня свою страну в бездну унижений и несчастий, благосклонно внимал хвалебным речам.

Все участники пира с раннего утра ничего не ели, а армия принца Уэльского вообще вынуждена была поститься последние несколько дней, потому все присутствующие жадно набросились на вино и мясо, позаимствованные английскими лучниками у монахов Монпертюи. Утолив голод и жажду, они раздобрели. Недавние противники с улыбкой обнимали друг друга за плечи, похлопывали по спине, превозносили воинскую доблесть неприятеля. Порой казалось, что это застолье по случаю завершения какого-то турнира, а не жестокого кровопролитного сражения. На  пиру еще раз проявился благородный, подлинно рыцарственный характер принца Уэльского. Ни словом, ни жестом он не проявил пренебрежения победителя к побежденному и весьма учтиво вел себя не только с королем Иоанном, но и с сидевшими рядом с ним французскими дворянами: герцогом Жаном Бурбоном, графами Артуа и Танкарвиль. А когда Дени де Морбек и Бертран де Труа затеяли за столом спор, кто же из них пленил короля Франции, молнией сверкнули его глаза и спорщики моментально поутихли. Постепенно хмель ударил в голову, все громче и несвязнее становились разговоры пирующих, каждый пытался что-то высказать, не желая слушать другого.

Вообще, в эту ночь во всем английском лагере, наверное, было не сыскать ни одного трезвого воина. Тут и там возле бочек с отборным монашеским вином пировали или уже валялись в беспамятстве английские лучники, валлийские копейщики и гасконские латники. Если бы французы, собравшись с силами, снова ударили на них, то ход истории вполне бы мог получить иное направление, но не было человека, который бы смог повести их за собой.

Закрывшийся в замке Шовиньи, дофин с грустью смотрел в ночное небо, и слезы стояли в его глазах. Теперь, в отсутствии плененного отца, ему предстояло управлять страной. И нерадостно начиналось для него правление: казна пуста, все ее средства пошли на снаряжение армии, которая нынче приказала долго жить, королевство, разоряемое двумя английскими армиями, раздирают изнутри интриги знати, а простой люд уже устал до крайности от бесконечных поборов и в любой момент мог взбунтоваться. Может быть, его отец и сдался сегодня, потому как не мог и не желал более нести бремя этих неразрешенных проблем, а он бежал с поля битвы, чтобы взвалить на свои юные плечи тяжесть государственных забот.

Свечи догорали под красным полотнищем шатра принца Уэльского, угасал и пыл участников пира. Эдуард устал не менее других, но будучи более выдержан в потреблении вина, был по прежнему бодр. Видя, что многие гости зевают и отчаянно борются со сном, он поднялся, чтобы произнести заключительный тост.

— Достойные сиры, и вы, дорогой наш кузен Иоанн,- торжественно произнес он.- Я хочу поднять этот кубок за мир на прекрасной земле Франции. Ныне, когда мы испытали отвагу друг друга на поле брани и вместе пировали за этим столом, я надеюсь, что не будет больше вражды между нашими народами. Теперь самое заветное мое желание — видеть вас снова всех вместе в одном войске, освобождающем град Христов и водружающем знамена с лилиями Франции и английскими львами на граде Константиновом. И я верю, что с божьей помощью мы свершим это. Как наши великие предки Ричард Плантагенет и Филипп Капет плечом к плечу шли на приступ стен Акры*, так и мы, дорогой кузен Иоанн, поведем своих людей на штурм Иерусалима. Я верю — так хочет бог! Я верю — мы свершим это!

И ночь огласилась стуком кубков и громкими призывными возгласами пирующих. Казалось, призови их сейчас принц к крестовому походу на Святую Землю, и они бы отправились туда незамедлительно.

 

Г  Л  А  В  А   XXVIII

Утро принесло отрезвление и реальное восприятие вещей. От ночного пьяного единения не осталось и следа. Французы и англичане снова разделились на победителей и побежденных. Почти двум тысячам французов теперь предстояло испить горькую чашу неволи, а остальным покрепче затянуть пояса, чтобы оплатить свободу королю, двадцати герцогам, графам и другим знатным вельможам, более шестидесяти высокородным рыцарям, имеющим право распускать собственное знамя и беcсчетному количеству простых воинов.

Но если живые еще могли позаботиться о себе, то заботу о мертвых взял на себя принц Уэльский. На рассвете, по его приказанию, поле битвы было очищено от тел павших, и огромная процессия двинулась к Пуатье. В Францисканском и Доминиканском монастырях этого города пришлось разобрать неф и крытые внутренние галереи, чтобы захоронить всех погибших. Тела герцогов Афинского и Бурбонского, графа-епископа Шалонского и многих-многих дворян со звучными фамилиями нашли свое последнее пристанище там.

Между тем, в лагере Эдуарда шли сборы и вскоре другая, еще более многочисленная процессия уцелевших в битве, выступила по направлению к Бордо. Огромный обоз английской армии с военной добычей, скрипя колесами, катил к побережью. На одной из повозок Мэлвуд пристроил графа Ретленда. Состояние последнего оставляло желать лучшего,  он находился между жизнью и смертью. Если бы не неустанные заботы брата Амвросия, появлявшегося, как всегда, вовремя, он бы вполне уже мог перейти в мир иной. Монах, точно заботливая сиделка, дневал и ночевал у ложа раненого, обрабатывая ему рану какими-то своими бальзамами и меняя повязки. У Роберта много сил и времени отнимали заботы об устройстве пленников — графа де Фуа и барона де Вержи, но каждую свободную минуту он также старался провести подле Гальфрида Уолтема. Поскольку на двух английских рыцарей у них остался только один оруженосец — Роджер Бэкон, то на него возложили обязанности по добыванию провизии для всей компании, с которыми, надо признать, он неплохо справлялся.

Еще в пути в состоянии графа Ретленда произошло улучшение, и здоровье его пошло на поправку. По прибытию в Бордо, Мэлвуд снял для них на деньги де Морбека большой дом, где все они зажили довольно дружно. Гальфрид Уолтем еще не выходил из дома, но уже мог часами просиживать с фолиантом у окна или вести долгие разговоры с графом де Фуа и бароном де Вержи. Все трое открыли друг в друге любопытных собеседников, с которыми можно было обсуждать самые разные темы. Кстати, Уолтем выкупил у Бэкона права на барона де Вержи  за пять тысяч крон, и теперь тот являлся его пленником. Король Иоанн находился также в Бордо в отдельном отеле и благодаря заботам принца не терпел нужды ни в чем, кроме свободы.

Роберту нравился Бордо. Большой красивый город, раскинувшийся в форме полумесяца на западном берегу Гароны, в отличие от многих своих французских собратьев, процветал. Ежедневно через трое ворот с моря и через шестнадцать с суши в него нескончаемым потоком стекались товары со всех концов света, принося ему богатство и роскошь. А с приходом сюда армии принца Уэльского, казалось, что весь город охвачен буйным беcконечным празднеством. Победители веселились от души. Тут и там раздавались гулкие удары — это выбивали пробки из бочек с лучшими французскими винами, звенели монеты и, словно крупная рыбья чешуя, рассыпались из кошелей по столу, со стуком падали игральные кости, смеялись и игриво перекликались женщины. Спускалось и пропивалось награбленное добро в надежде на скорое получение выкупов за пленников, а потом с легкостью растрачивались и выкупы в надежде на новый удачный поход. В соборе святого Андрея, храмах архангела Михаила и святого Реми непрестанно служились мессы во славу английского оружия и в память о погибших. Огромное количество воска таяло в них ежедневно, принося монахам солидный доход.

Мэлвуд вышел из аббатства святого Андрея, которое принц Уэльский превратил в свою резиденцию. Роберт приходил сюда без особой причины. Просто хотелось потолкаться среди знакомых рыцарей, узнать последние вести из Англии и свежие сплетни из Бордо, может быть, сговориться с Хэмпденом, попировать в каком-нибудь кабачке. Сегодня Хэмпден был занят делами принца, и Роберт, когда ему наскучила бесцельная болтовня, решил отправиться домой и пообедать с графом Ретлендом. Миновав огромные железные ворота и отряд лучников, охранявший их, он оказался на широкой площади, забитой народом. Здесь по обыкновению было какое-то вавилонское столпотворение людей в самых разнообразных одеждах и гомонящих на множестве языков. Эта площадь была любимым местом общения для горожан, наблюдения — для зевак, демонстрации новых нарядов — для женщин и сбора пожертвований — для священников. Протолкавшись сквозь разноцветную и галдящую людскую массу, Роберт зашагал к себе на улицу Ла Тур.

Подходя к снятому им дому, он вдруг увидел носилки с до боли знакомыми гербами графини Пемброк. Первым его побуждением было подбежать к ним, однако, вспомнив последнее свидание с Мелизиндой, решил молча пройти мимо. Следуя возле носилок, он услышал окликнувший его голос.

— Эй, сударь….

Мэлвуд повернулся. Мелизинда, высунувшаяся из носилок, узнала молодого мужчину и на ее лице расцвела улыбка. По телу Роберта разлилась теплая волна — она улыбалась, значит, была рада видеть его. Он, сняв берет с плюмажем, молча поклонился ей. Графиня вышла из носилок и подошла к нему.

— О, сир Роберт, какой на вас нарядный бархатный камзол. Он очень идет вам. В этом франтовском наряде я не сразу узнала вас. Мне очень приятно видеть вас снова, вы не забыли меня?

— Увидевший вас однажды, графиня, вряд ли сумеет забыть. Признаться, я так же очень рад встрече с вами, даже памятуя о нашем последнем прощании.

— Не обижайтесь, сир Роберт. Это моя дурная черта. Я всегда становлюсь нехорошей и злой, когда мне говорят о любви.

— Даже когда вам говорят  от чистого сердца?

— Тогда еще сильнее. Я не хочу, чтобы кто-либо имел иллюзии на мой счет. Но не будем об этом.  Я слышала, что вы были в армии принца и отличились в сражении.

— Отличился принц, его тактика принесла нам успех, а мы лишь добросовестно исполняли  приказы. Эдуард Уэльский — великий полководец.

— Теперь, после Пуатье, да. Но когда он жег амбары и вешал крестьян в Перигоре и Лангедоке, он больше напоминал не полководца, а предводителя мародерской шайки.

— Он наказывал только тех, кто оказывал ему сопротивление.

— Ну конечно, французы должны безропотно сносить, когда англичанам вздумается ограбить их дома. Ладно, не будем об этом, иначе мы опять с вами разругаемся, а мне совершенно не хочется ссоры. Я ищу графа Ретленда, он живет где-то на этой улице. Вы не знаете где?

— Отчего же, знаю. Но зачем он вам?

— Я привезла ему выкуп за одного человека.

Укол ревности, словно холодная сталь, пронзил сердце молодого человека. С горечью он произнес:

— Ясно. Но граф де Фуа мой пленник. Я  отдам его вам так, без выкупа.

— А при чем здесь Феб?- удивилась она.- Я выкупаю Анри Луизиньяна, барона де Вержи.

Роберт облегченно вздохнул, однако тут же подозрительно спросил:

— Но почему именно вы?

— Я хорошо знаю его родственников, и они попросили меня, так как я английская леди и могу беспрепятственно передвигаться здесь.

— Ну что ж, идемте к графу Ретленду.

Роберт провел женщину в дом и проводил ее на второй этаж, где Гальфрид Уолтем, по своему обыкновению, сидел с книгой у окна. Увидев графиню, он с удивлением на лице поднялся.

— Здравствуйте, сир Ленокс,- поприветствовала она его, потом, обернувшись к Мэлвуду, с гневом произнесла:- Сир, Роберт, это неудачная шутка, недостойная опоясанного рыцаря. Мне нужен граф Ретленд!

Мужчины засмеялись и принялись убеждать, что она попала по адресу. Но только появление барона де Вержи, который подтвердил их слова, убедило ее. Деньги были пересчитаны и сложены в ларец де Морбека, а барону предоставлена свобода. Но перед его отъездом граф Ретленд дал прощальный обед в их доме, на котором кроме английских рыцарей присутствовали их французские пленники и графиня Пемброк. Она была подлинным украшением их застолья, блистая своей природной красотой и богатым лиловым платьем. Все четверо мужчин, включая Уолтема, сидевшего во главе стола, не сводили с нее восхищенных глаз. Она же чувствовала себя весьма непринужденно, и умело вела беседу. Мелизинда заметила, что Мэлвуд явно чем-то удручен и, когда к нему обращаются, отделывается односложными ответами. Повернувшись к нему, она сказала:

— Сир Роберт, вы сегодня не похожи на себя. Помнится в Кане вы были значительно разговорчивей. Вам нездоровится?

Роберт, терзаемый муками ревности, был занят наблюдением за ее поведением с Фебом, поэтому заданный вопрос застал его врасплох. Не зная, что ответить, он беcпомощно открывал и закрывал рот, пока граф Ретленд не пришел к нему на помощь и перевел разговор на другое.

— Не обращайте внимание на угрюмость нашего юного друга, сударыня, светские беседы навевают на него скуку. Скажите, вы ведь только что приехали из Франции, что там говорит народ о сражении?

— Французский народ — это странный народ, сир,- усмехнулась она.- Вместо того чтобы лупить палками своих бежавших с поля боя сеньоров, он, открыв рот, слушает их россказни и скорбит о пленении короля. Иоанна уже окрестили «Храбрым».

— Но он действительно весьма достойно сражался,- произнес граф Ретленд.

— И кому нужна была его личная отвага?!- вспылила Мелизинда.- Конечно, так непочтительно  отзываться о государе, но как английская подданная, я могу сказать, что Франция имеет бездарного короля. Проиграть битву при таком огромном численном превосходстве — это нужно было постараться!

— Вы недооцениваете английскую армию, графиня,- улыбнулся Гальфрид Уолтем.- Иоанн сделал все, что мог, однако принц Уэльский сумел сделать больше.

— Французские рыцари не уступают английским!- решительно произнесла графиня.

— Да. Но они бьются каждый сам за себя, а англичане сильны выучкой и единством. Помните турнир в Кане? Нормандцев было много и каждый из них по отдельности не уступал в силе мне или сэру Роберту. И все же мы взяли вверх благодаря своему единству. Иоанн отказался от своей пехоты, а наша пехота принесла нам победу.

— Так что же, вы считаете, рыцарское искусство не значит ничего перед лицом обученных вилланов?!- вмешался в разговор барон де Вержи.

Граф Ретленд кивнул.

— Увы, мой друг. Главную роль при Пуатье сыграли наши лучники, мы, рыцари, лишь помогли им. Будущее за регулярной армией, и чем быстрее ваши правители поймут это, тем лучше для них.

— Но при Бувине и Касселе рыцарская конница наголову разбила обученную пехоту,- возразил Лузиньян.

— В тех битвах у ваших противников не было принца Уэльского,- улыбнулся граф Ретленд.

Между мужчинами разгорелась горячая дискуссия о преимуществах рыцарской конницы и регулярной пехоты. Графиня Пемброк заметно заскучала и вскоре, сославшись на поздний час, распрощалась. Мужчины, проводив ее до носилок, снова вернулись к столу.

Провидению было угодно собрать их четверых всех вместе здесь, за одним столом. Но никто из них, недавних врагов не видел в этом ничего противоестественного. Они принадлежали к одному сословию, а это было значительно весомее, чем различия во взглядах и принадлежность к разным нациям. Для любого дворянина христианского мира было нормальным явлением биться насмерть или пить вино из одной фляги с дворянином-иноземцем, а вот делать то же самое с соотечественником низшего звания он мог бы посчитать зазорным. Отражением объединявшего их чувства стал тост барона де Вержи:

— Сиры, я хочу выпить за чистый светильник рыцарства, озаряющий дорогу всякому благородному сердцу на тернистом пути к подвигам и славе. Над всеми бедами и невзгодами возносит достойного рыцарский дух, ставящий честь превыше жизни. Великие наши предки среди обжигающих песков под знойным солнцем Палестины пролагали  путь сквозь полчища неверных, воздвигали святой крест и свои знамена над неприступными городами. И только рыцарский дух позволил им свершить это, превозмогая невзгоды и раны. Да здравствует рыцарство — оплот справедливости, опора угнетенных и надежда несправедливо обиженных! Рыцарский дух не позволит достойному проявить высокомерие в ореоле победы и славы, или высказать унижение в изгнании и поражении. Да не угаснет светильник рыцарства во веки веков!

Когда застолье кончилось и сотрапезники разошлись, Мэлвуд задержался в зале. Немного посидев в одиночестве, он решительно поднялся и направился в комнату графа де Фуа. Феб уже собирался отходить ко сну, но при появлении Роберта ничем не высказал удивления или неудовольствия, напротив, радушным жестом он предложил гостю единственное кресло в комнате, сам устраиваясь на табурете.

— Граф де Фуа, наверное, наше гостеприимство вам уже наскучило. Если хотите, вы можете выехать завтра утром вместе с бароном де Вержи,- сказал Мэлвуд.

— Благодарю вас, сир, но мой выкуп еще не привезли.

— Мне достаточно вашего слова, что я его получу. Мессир Жан де Морбек, отзываясь о вас, сказал, что вы человек чести, и ваше поведение, когда вы благородно позволили находиться нам в своей свите в Париже, возможно, тем самым навлекая на себя неприятности, лучшее тому подтверждение. Мы с графом Ретлендом старались сделать все, чтобы вы чувствовали себя у нас сообразно своему высокому званию и положению. Но клетка остается клеткой, даже если она золотая. Поезжайте, граф, ваше путешествие в Париж затянулось и домочадцы, вероятно, давно скучают по вам.

— Что ж, еще раз благодарю вас, сир Роберт. Я принимаю ваше любезное предложение. На прощание хочу заметить вам, что быть пленником английского рыцаря мне понравилось больше, чем быть пленником короля Франции. Если в дальнейшем вам понадобится моя помощь, я не забуду вашего благородства.

Оба замолчали, но Роберт не торопился уходить, желая выяснить самый важный для себя вопрос. Феб невозмутимо крутил свисавшую с шеи длинную золотую цепь. Наконец, Мэлвуд, собравшись с духом, начал говорить:

— Прошу прощения, милорд, я все не решался вас спросить, но поскольку видно по всему, мне больше не представится удобного случая, попробую. Не сочтите меня нескромным, поверьте, это очень важно для меня….

Роберт замялся, и Феб подбодрил его:

— Не стесняйтесь, сир, спрашивайте.

— Дело касается одной женщины. Людские языка говорят, что вы были близки с ней. Вы понимаете меня? Поверьте, это нечто большее, чем просто любопытство….- после небольшой паузы Мэлвуд решительно выдохнул:- Я говорю о Мелизинде Шатийон, графине Пемброк.

Де Фуа улыбнулся своей чарующей улыбкой.

— Извините, сир, даже если бы это было и так, я все равно ответил -«нет».

Заметив мину разочарования на лице англичанина, граф легко коснулся его плеча и добавил:

— Признаться, я заметил сегодня ваш интерес к ней, но не думал, что ваши намерения так серьезны. Графиня Пемброк — очень красивая женщина и очень многие добивались ее расположения, но, насколько я знаю, она никогда не давала повода считать, что это кому-нибудь удалось. А по поводу слухов в отношении меня и ее, могу сказать вам вот что: не слушайте сплетен и не верьте им. Всему виной наши предки, мои и ее. Шатийоны и Фуа — два сапога пара. Моя бабка довела до полного истощения и тяжелой болезни папу Климента V, а дед графини Гоше де Шатийон был первым сердцеедом Парижа во времена Филиппа Красивого. Имея таких замечательных предков, нам, их потомкам, людская молва поневоле приписывает все мыслимые и немыслимые связи. Я уже давно не обращаю внимание на сплетни, которые распускают обо мне, и не советую делать этого другим. Не огорчайтесь, сир, если, я разочаровал вас, но к сказанному мне больше нечего добавить.

 

Г  Л  А  В  А   XXIX

Утром, проводив до городских ворот графа де Фуа и барона де Вержи и тепло простившись с ними, Мэлвуд отправился в аббатство святого Андрея. Сегодня там ожидалось выступление знаменитого менестреля Марка Бокера, прибывшего из Лондона от двора его величества Эдуарда. На рыночной площади возле аббатства Роберт встретил сэра Джеймса д»Одлея. Прославленный воин заметно обрадовался, увидев молодого человека, и тепло приветствовал его. Расспросив Мэлвуда о здоровье графа Ретленда, он попросил передать ему пожелания скорейшего выздоровления и принялся рассказывать про самые значительные из своих ранений. При этом он подробно описывал, когда, от кого и при каких обстоятельствах он получил ту или иную рану, заканчивая каждую миниисторию короткой фразой — «впрочем, не прошло и недели, как я снова был в седле». Занятые этим разговором, они миновали три поста стражи, охранявшей аббатство. Известность д»Одлея после Пуатье неимоверно возросла, и солдаты, стоявшие в карауле, в знак уважения салютовали ему пиками. Так, вместе с сэром Джеймсом Роберт прошествовал в большую залу аббатства. Оказалось, что там уже собрался весь цвет знати, находившейся в Бордо. Причем, англичан находилось в зале, наверное, меньше, чем дворян из Гаскони и Франции. Никто из присутствующих не выразил особых чувств при появлении простого рыцаря д»Одлея, и сэр Джеймс с Робертом отошли в дальний угол. Мэлвуд осмотрелся по сторонам и убедился, насколько изысканное общество собралось здесь. Поделившись своими наблюдениями с д»Одлеем, он выразил недоумение, что неужели все эти графы и бароны пришли сюда ради каких-то виршей заезжего менестреля. Умудренный житейским опытом, сэр Джеймс усмехнулся и покровительственно похлопал Мэлвуда по плечу.

— Мой молодой друг, сразу видно, что вы не придворный лизоблюд. Иначе никогда бы не позволили себе пренебрежительно отзываться о любимце нашего короля. Наверняка вы представляете себе всех менестрелей по образу и подобию тех, что видели в деревенских тавернах, вырядившихся в яркие лохмотья, лихо накачивающихся элем и распевающих непристойные песенки осипшими голосами. Уверяю вас, сэр Роберт, что такого рода забулдыг близко не подпускают к монаршим дворам. А уж большой ценитель прекрасного, наш досточтимый король Эд выбирает только лучших из лучших. Сэр Марк достоин тех похвал, которыми его награждают. Я имел честь видеть его несколько раз и должен признать, что его исполнение производит хорошее впечатление.

— Вы сказали: «сэр Марк»? Неужели менестрель носит рыцарское звание?- удивился Мэлвуд.

— Ничего странного, мой молодой друг, Слагать стихи не чурались многие из благородных людей. Бертран де Борн, Тибо Шампанский, бывший королем Наварры, Рамбаут, граф Оранский — это лишь немногие, из тех, кого я помню. Сам Бокер вышел из хорошего рода. Прежде, чем достичь вершин в своем искусстве, он много лет учился у самого Роберта де Брюнна. Конечно, он получил свои шпоры не как мы с вами на поле брани. Но поверьте, мой друг, сложить хорошую балладу не менее трудно, чем подняться на крепостную стену под градом метательных снарядов. Наш славный Джон Чандос любит иной раз побренчать на арфе и спеть песенку, но его упражнения не вызывают у меня ничего, кроме изжоги.

Объяснения д»Одлея были прерваны появлением в зале принца. Эдуард в сопровождении свиты из своих прославленных военачальников, среди которых затесался Хэмпден, прошествовал к единственному креслу в зале. Это кресло находилось на небольшом возвышении у дальней стены. Над ним красовался гобелен, расшитый августейшими геральдическими львами и лилиями под трехзубчатой полосой — знаком старшего сына короля. Большинство гостей при виде принца направились к нему, чтобы выразить свое почтение. Но он жестом остановил их и громко сказал:

— Друзья мои, не время сейчас выражать нам свои верноподданнические чувства. Сегодня праздник муз и пусть только их любимцу Марку Бокеру будет отдано ваше внимание. Прошу вас, встаньте вдоль стен и освободите место в середине для нашего менестреля.

Пока гости освобождали место в центре, взгляд принца упал на д»Одлея.

— Сэр Джеймс, наш отважный паладин, рад видеть вас здесь. Приблизьтесь, прошу вас. И возьмите с собой вашего спутника.

Последняя фраза принца касалась Мэлвуда, поэтому он поспешил вместе с д»Одлеем к креслу его высочества. Принц милостивым кивком ответил на их почтительный поклон и обратился к сэру Джеймсу:

— Вы — нечастый гость у нас, милорд. Вероятно, только приманкой в виде Марка Бокера мы смогли заманить вас в свое логово. Мы слышали, что вы большой любитель провансальских труверов, поэтому вам должно понравиться его искусство. Бокер отвергает упрощенную двустрочную балладную строфу и предпочитает заключать свои песни в сложные размеры.

— Я имел честь дважды слышать его в Виндзоре, мой государь. И мне нравится его исполнение,- сказал сэр Джеймс.

— Тем более нам будет интересно узнать ваше мнение. Останьтесь подле нас. Открою вам секрет — в нескольких строфах его песни прозвучит ваше имя.

— Это большая честь для меня,- поклонился д»Одлей.

— Я приглашаю присоединиться к нам и вас, сэр,- обратился принц к Мэлвуду.- Я слышал, что вы очень достойно вели себя при Пуатье.

— Могу поклясться в этом на святых реликвиях. Сэр Роберт Мэлвуд был все время подле меня и показал себя выше всяких похвал,- отметил д»Одлей.

— Хорошо. Значит, нам не придется жалеть, что мы потратили столько сил, чтобы вызволить сэра Роберта из каменной темницы в Роморантене, — усмехнулся Эдуард.

Следуя приглашению принца, д»Одлей и Мэлвуд заняли место в его свите. Хэмпден протиснулся к ним и в полголоса сказал:

— Привет, храбрецы. Позвольте присоединиться к вам, пока вы в фаворе.

— Для нас, бедных рыцарей, большая честь постоять в обществе любимца его высочества,- усмехнулся д»Одлей.

— Не выставляйте меня придворным шаркуном, сэр Джеймс. Вас считают героем Пуатье, но клянусь распятием, в той битве был момент, когда я оставил вас за спиной!- с обидой отозвался Хэмпден.

— И это правда,- кивнул д»Одлей.- Должен признать, что вы примчались тогда, как нельзя вовремя. Однако разрази меня гром, если уж весельчак Джон Хэмден обижается на шутку старого солдата, то….

Закончить фразу сэр Джеймс не успел, так как раздались хлопки и выкрики, приветствующие появление Марка Бокера. Это был худощавый человек с тонкими нервными чертами лица, одетый в причудливый черный балахон, отдаленно напоминающий монашескую рясу. Но принять его за церковнослужителя было трудно из-за обилия золота на его одежде. Из этого благородного металла были сделаны большие пряжки на его туфлях, брошь на берете и массивная цепь с ключиком для настройки арфы — на груди.

Поклонившись принцу и гостям, Бокер объявил, что исполнит эпическую сервенту о битве при Пуатье. Слегка подстроив арфу в унисон с голосом, он начал петь. Роберта скоро захватили волны музыки и чарующий голос певца. Он словно снова оказался на холме у Мопертюи и заново переживал все перипетии боя. Только теперь все это побоище представлялось ему красивым и романтичным. Бокер действительно был большой мастер и умел создать у слушателей нужный настрой. Хотя свое произведение он создал на потребу дня, желая угодить  высокому покровителю, королю Эдуарду и не сумел достичь в нем величественного трагизма, присущего подлинным шедеврам, как, например Песне о Роланде, но сделал его искусно. Как и Роберт, большинство зрителей попали под чары его голоса. Несколько знатных французских пленников, присутствующих в зале, застыли в скорбном молчании, вспоминая гибель друзей и позор своей, казавшейся несокрушимой, армии.

Когда менестрель закончил песнь бравурным словославием принцу и королю Эдуарду, раздались шумные похвалы.

— Браво, Марк Бокер,- поднявшись, произнес принц Уэльский.- Такими песнями вы сохраните память о нас потомкам. Позвольте сделать вам небольшой подарок.

Принц хлопнул в ладоши, и слуга внес меч в красивых инкрустированных серебром ножнах.

— Этот меч из дамасской стали достался нам после той битвы, которую вы столь красиво воспели. Примите же его.

Менестрель поблагодарил Эдуарда и, приняв подарок, покинул залу. Принц повернулся к д»Одлею и обратился к нему:

— Сэр Джеймс, вы обещали нам высказать свое мнение.

— В целом, если не обращать внимание на вольные вариации размера, мне понравилось, мой государь.

— Ну еще бы!- встрял Хэмпден.- Особенно сэру Джеймсу, вероятно, понравилось то место, где говорится, как он нанизывал французов на копье по несколько человек сразу.

Эдуард Уэльский окинул его строгим взглядом и произнес:

— Сэр Джон, кажется, нам придется приказать обрядить вас в шутовской колпак. Ваша невоздержанность становится просто возмутительной. Если вы думаете, что я не заметил ваших ужимок и подмигиваний во время выступления Марка Бокера, то глубоко заблуждаетесь.

— Прошу прощения, ваше высочество. Я лишь хотел обратить внимание лорда Джона де Вир на некоторые, особо понравившиеся мне, места,- развел руками Хэмпден.

— И какие же места вам понравились?- не без иронии спросил Эдуард.

— Ну, их было слишком много, чтобы все запомнить, но благодаря им я выиграл маленькое пари у графа Оксфордского.

— Вот как?- принц повернулся к Джону де Вир.- Милорд, может быть, вы нам поясните суть вашего спора?

— Не в обиду будет сказано вашему высочеству, но, будь моя воля, вместо того, чтобы дарить этому менестрелю подарки, я бы приказал его высечь! И дело вовсе не в бочонке вина, который я проспорил Хэмпдену. Меня возмущает, что этот человек, посвященный королем в рыцари, опускается до такой низкой лжи.

— Подождите, подождите,- перебил принц горящего негодованием графа.- Так о чем же все-таки вы спорили?

— Хэмпден сказал, что все менестрели хвастуны и Бокер не примнет выставить себя участником битвы при Пуатье. Я и предположить не мог, что дворянин, приближенное лицо нашего короля, опустится до того, чтобы сделать это в присутствии стольких свидетелей. Мы побились с Хэмпденом об заклад, и я признаю свое поражение. А так же я публично объявляю сэра Марка Бокера хвастуном и лжецом! В своей песенке он дюжину или больше раз употребил слово «мы», из чего можно понять будто бы и он тоже проливал кровь в том сражении. Великий боже! Наши павшие товарищи, перевернулись бы в могилах, услышь они, как этот человек поет: «Плечом к плечу мы встали на холме», «Мы ринулись вперед, подобно урагану»….

Граф Оксфордский оборвал свою возмущенную тираду и недоуменно огляделся. Вокруг него стоял хохот. Передразнивая Бокера, он попытался изобразить его пение, и это получилось в его исполнении очень комично. Сам принц, утирая слезы от смеха, выдавил:

— Милорд, я готов вам поставить бочонок мальвазии, только умоляю, не пойте больше.

В конце концов принцу удалось успокоить гнев, вконец раздасадованнного, Джона де Вир. Однако, сэр Марк Бокер, которому доброжелатели донесли, что граф Оксфордский грозится вызвать его на поединок, спешно отправился в порт и сел там на первое попавшееся судно. А Хэмпден, которому слуги графа доставили бочонок прекрасного французского вина, кстати, прихваченного ими при разграблении Роморантена из кладовых Жоффруа де Бройля, отправился с ватагой молодых людей, в числе которых был и Мэлвуд, дегустировать свой выигрыш.

Поздно вечером, возвращаясь нетвердой походкой, Роберт намеренно сделал небольшой крюк и прошел мимо дома, где, как он знал, остановилась в Бордо графиня Пемброк. В окне на втором этаже мерцал тусклый свет свечей. «Она не уехала и, значит, я смогу увидеть ее», — удовлетворенно отметил он и в прекрасном расположении духа отправился домой.

В это самое время Мелизинда принимала у себя гостя.

— Никто не видел, как вы вернулись?- спросила графиня мужчину в скромном платье простого горожанина.

— Слава богу, нет. Когда мы выехали за городскую стену, я простился с Фебом и, как ты мне сказала, отправился в Либурн, где поджидал меня Амори ле Карон. Там мы обменялись с ним нарядами, он в плаще с моим гербом и с доспехами, которые любезно оставили мне англичане, отправился домой, а я через другие ворота вернулся сюда. К счастью в Бордо мне не встретилось ни одного знакомого, и я благополучно добрался до твоего дома. Возле калитки в сад судачили какие-то кумушки, мне пришлось некоторое время поболтаться на улице неподалеку, пока они не разошлись по домам. Но, вроде бы, никто не видел, как я вошел к тебе.

— Что ж, подкрепитесь пока вином с пряностями, любезный братец, а я спущусь на кухню — посмотреть, чем вы сможете утолить свой голод. Прислугу я отослала, поэтому мне самой придется ухаживать за вами.

— Не знаю, что бы я делал без тебя, дорогая сестра. Твои заботы зачтутся на небесах.

Вскоре графиня вернулась с большим подносом, на котором горкой были навалены остатки разнообразных кушаний.

— «Sero venientibus ossa»*,- улыбнулась Мелизинда.- Я принесла то, что осталось от моего обеда.

Мужчина без тени брезгливости усердно принялся за трапезу. Насытившись, он отодвинул поднос и удовлетворенно вздохнул полной грудью.

— Фу, обжорство — грех, но и большое удовольствие. Как гласит бургундская поговорка: «хорошая пища лучше хорошего платья». А вообще, у меня с утра не было во рту маковой росинки. Теперь, дорогая сестра, перейдем к делу. Вчера на пиру с англичанами, я окончательно укрепился в мысли, что должен свершить нечто выдающееся, дабы предотвратить полное падение Франции и в этом должна помочь мне ты.

— Что может сделать слабая одинокая женщина?- усмехнулась графиня.

— Очень многое, дорогая сестра. Теперь, когда свобода и независимость нашей великой родины повисли на волоске, твои нежные руки могут удержать его и не дать ему порваться. Франция на краю пропасти: король в плену, страна разорена, большая часть ее уже находится под пятой Англии. Если так пойдет и дальше, то скоро варварский говор островитян будет раздаваться в Париже. Король Эдуард уже был под его стенами, теперь он может оказаться и за ними. Львы будут украшать французский трон, а знамя с георгиевским крестом развеваться над Лувром. После Пуатье уцелевшие рыцари забьются по  замкам, и принц Уэльский поодиночке перебьет их всех. Граф Ретленд был прав, выучка и организованность английских лучников сломит отвагу разрозненных галльских баронов, как это было уже не раз. Креси и Пуатье тому лучшие примеры. Сейчас принц веселится у себя в аббатстве, но придет пора, когда он отдохнув и собравшись с силами, вновь выступит в поход. Вряд ли дофин сумеет остановить его, свои воинские таланты он раскрыл всему миру в последнем сражении, к тому же он еще слишком молод, чтобы сплотить баронов вместе. Может быть, разговоры о войне и политике не приличиствует вести с женщиной, но ты всегда была умницей, моя дорогая сестра, и, я надеюсь, понимаешь меня.

— Да, но я не могу понять, что же можешь сделать ты?

— А теперь о моей идее. В писании сказано: «Поражу пастыря и рассеются овцы стада». Я хочу устранить Черного Принца, без него английская армия будет вдесятеро слабее. Одно его имя неизменного победителя помогает англичанам совершать невозможное. Без принца неизбежно возникнут раздоры между гасконцами и нормандцами, теми и другими с англичанами. Ланкастер — хороший воин, но не пользуется любовью даже у  соотечественников. Король Эдуард не успеет доплыть до Бордо, как тут все перегрызутся между собой.

— Анри, мне кажется, ты задумал что-то недоброе. Чего ты хочешь от меня?

— Мелизинда, ты обладаешь сильным оружием, и я надеюсь на твою помощь. Твоя красота сводит мужчин с ума. Мне нужно, чтобы ты обольстила Черного Принца и завлекла его в свой дом. Остальное я беру на себя. Ле Карон должен привести сюда десяток надежных ребят, через неделю я встречусь с ними в таверне «Роза Гиени». Мы схватим Эдуарда Уэльского и тайно вывезем его в Париж. Английский король очень любит  старшего сына и, наверняка, согласится обменять на него Иоанна. Для Франции это станет большой моральной победой и поднимет ее на борьбу с Англией.

— Ты забываешься, брат, и путаешь меня с портовой шлюхой, которая заманивает и подпаивает матросов, чтобы обобрать их. Это низко то, что ты задумал и недостойно рыцаря!- возмущенно воскликнула Мелизинда.

— Поступок, идущий во благо  отечеству, не может быть низким. А что касается твоей задачи, то ты не права. Конечно, теперь ты подданная английского короля, после того, как против воли тебя выдали за престарелого лорда Пемброка, но по рождению ты француженка….

— Я никогда не забывала об этом.

— Прекрасно. Тогда вспомни, что твоя родина в опасности. И пусть деяния библейских женщин станут для тебя примером. Вспомни легенду о благочестивой и прекрасной вдове по имени Иудифь. В 18 году Олоферн — второй в Ассирии после великого царя Навуходоносора, во главе огромной стоязычной армии отправился в завоевательный поход на запад. Он прошел Месопотамию, разрушая все высокие города, выжигая посевы, оскверняя святилища и истребляя юношей острием меча. Не напоминает ли тебе это разорительные набеги принца Уэльского? И только одинокая слабая женщина сумела встать на пути Олоферна. Видя муки страдающих от жажды граждан в осажденной Ветилуе, она поклялась совершить такое дело, память о котором будет передаваться из рода в род. И она сумела сделать это, обезглавив Олоферна. Когда ассирийцы узнали о случившемся, они в страхе бежали, а сыны Израиля вознесли хвалу богу и воспели героический поступок Иудифи. Вспомни Далилу. Не напоминает ли тебе разгром Черным Принцем французов, много превосходивших числом его армию, под Пуатье, то как Самсон сумел челюстью ослицы перебить тысячу филистимлян и заставил их бежать. И опять там, где силе не смогли противостоять мужчины, спасти свою страну помогло женское обаяние Далилы.

Графиня решительно, но уже без прежнего возмущения, помотала головой и сказала:

— Нет, Анри. Даже если бы я согласилась, у меня все равно ничего бы не получилось. У принца на уме только война и подвиги, к тому же у него прекрасная жена Жанна Кентская, которая превосходит красотой всех женщин Англии.

— Всех, кроме вас, дорогая сестра.

— Но Эдуард Уэльский любит жену и смотрит на остальных женщин, как на пустое место.

— Его венценосный отец тоже любит королеву Филиппу, но это ему не мешает увлекаться Алисией Перрес.

— Мне кажется, принц, наблюдая увлечения  отца и те страдания, которые они приносят матери, дал обет непорочности. Подобно своему деду Филиппу Красивому, он избегает любовных связей.

— Я не сомневаюсь, что это трудно, но единственная женщина, которая теперь может спасти Францию — это ты Мелизинда. Грех, идущий во благо родине, будет прощен святой церковью.

Барон де Вержи еще долго страстно убеждал сестру взять грех на душу ради свободы свой родины, и с каждым последующим часом она возражала все менее решительно. Только под утро, когда брату нужно было уходить до появления слуг, они расстались.

Еще неделю он навещал ее под покровом темноты, точно змей искуситель, воздействовал на нее страстью своих речей. Наконец, Мелизинда уступила его настояниям и отправилась к принцу, предварительно взяв с брата клятву, что при любых обстоятельствах он не прольет его крови.

Имя умершего мужа графини Пемброк имело большой вес в Англии, и ей не составило большого труда получить аудиенцию. Она вошла в большую залу аббатства святого Андрея, где принц Уэльский проводил приемы. Восхищенный шепот пробежал среди присутствующих, подобно шороху листьев, вызванному порывом ветра. Она была удивительно красива сегодня. Графиня Пемброк обладала прекрасным вкусом и в совершенстве владела искусством пленять мужчин. Шикарное платье из черного бархата, расшитое позолотой, и высокая затейливая прическа, казалось, только подчеркивали ее природную красоту, придавая ей, как хорошая оправа бриллианту, неповторимый блеск. Легкой статной поступью, высоко держа голову, она приблизилась к большому креслу со сводом обтянутым светло-голубым шелком, усеянным золотыми звездами, на котором сидел принц.

Графиня учтиво поприветствовала Эдуарда и выразила ему признательность за сохранение в целости Беллака. В августе, когда принц огнем и мечом прошел от берегов Луары, разграбив Ширак и Сен-Морис, он пощадил соседний с ними Беллак, наследное имущество рода Шатийон-Лузиньян, из которого происходила графиня Пемброк.

Выслушав Мелизинду, принц улыбнулся ей своей белозубой улыбкой, хотя глаза его при этом оставались бесстрастными, и произнес:

— Не стоит благодарности, миледи, граф Пемброк сделал слишком много для блага нашего государства, чтобы мы позволили нанести обиду его вдове.

Мелизинда, внимательно и многозначительно вглядываясь в Эдуарда, словно пытаясь обворожить его взглядом, продолжила:

— Ваше высочество, я специально приехала в Бордо, чтобы поздравить вас с большой победой, которую вы изволили одержать над французским воинством, и в знак почтения преподнести вам свой дар.

По знаку графини слуги, сопровождавшие ее, поставили у ног принца небольшую шкатулку сандалового дерева очень тонкой работы, с искусно вырезанными на ней сценками из деяний апостолов, и инкрустированную драгоценными каменьями.

— Очень дорогой подарок, миледи….- произнес Эдуард.

— Ее истинная ценность, ваше высочество, не в том, что видно глазу. Это фамильная реликвия Шатийонов, она освящена святой водой в церкви святого Мартина Турского, приносит удачу своему владельцу и ограждает его от напастей. Но, по поверью нашего рода, чтобы не пропали волшебные качества этой шкатулки, владелец должен открывать ее только сам и без присутствия посторонних людей.

— Благодарю вас, миледи, это действительно очень ценная вещь. Клянусь святым исповедником Эдуардом, я сохраню ее у себя и буду всегда держать в личных покоях.

Аудиенции у принца Уэльского, как обычно, ожидало еще большое количество людей, поэтому после обмена еще несколькими учтивыми фразами графине Пемброк пришлось удалиться. Она уходила с чувством обиды на Эдуарда. На протяжении всего разговора его глаза так и остались бесстрастными, даже искорки интереса к ней, как к женщине, не промелькнуло в них. Она отлично знала, что далеко не безобразна и привыкла к восхищенным и оценивающим мужским взглядам. Сейчас в зале только он один ничем не выразил к ней особенного интереса, а ведь она два дня готовилась к этому визиту.

Львиная доля людей, страждущих попасть к принцу Уэльскому, были просители и жалобщики. Просили земель, денег, привилегий, жаловались на соседей, английских солдат и должников. Эдуард, считавший, что правитель не имеет права отказывать во внимании своему народу, вынужден был часами выслушивать слезливые истории о пережитых обидах, яростные призывы наказать виновных и густо приправленные лестью прошения о чем-либо. Дворяне и ремесленники, лорды и купцы ежедневно осаждали его в надежде высказать личные проблемы, поэтому, перебирая в памяти перед отходом ко сну события прошедшего дня, он невольно вспомнил графиню Пемброк, которая единственная сегодня ничего не просила и ни на кого не жаловалась. И к тому же подарила изумительной работы шкатулку. Принц подошел к столику, взял шкатулку и повертел ее в руках. Он нажал на рычажок, и крышка резко отскочила вверх. Изнутри шкатулка была обтянута алым шелком и содержала в себе небольшой свиток пергамента. Эдуард разорвал тесемку, обвязывающую свиток, развернул его и прочел:

«Эдуарду, принцу Уэльскому, повелителю Аквитании и моего сердца.

Сир, не как к государю обращаю я к вам это письмо, но как к мужчине, любимому женщиной. Не в силах более изнывать от отчаяния бесплодной страсти, я взялась за перо. Не судите меня строго за мое безрассудство и имейте терпение прочесть это послание до конца. По своему рождению и положению я рано была окружена мужским вниманием, немало достойных рыцарей почло бы за честь носить на шлеме мою перчатку и преломить копье за мой благосклонный взгляд. Но их горячие призывы не находили отклика в моем сердце. Вы знаете историю моего замужества. Я свято чтила супружескую верность и уважение к графу Пемброку, но сердце мое молчало. Хранило оно безмолвие и после кончины моего супруга, когда многие высокородные дворяне искали моего расположения. И вдруг оно пробудилось и затрепетало в груди, словно плененный птенец в тенетах птицелова. Я увидела вас, сир, и впервые в жизни поняла и почувствовала любовь. Я отчаянно боролась с этим чувством, сознавая, что не достойна вас и вашего положения, но любовь оказалась сильнее меня. Все, что есть честного, благородного и мужественного в нашем мире, объединилось в вас. Воспетые менестрелями Роланд и Ланселот меркнут в сиянии вашей славы. Но будь вы святым отшельником или бедным пилигримом, ничто ни на каплю не уменьшило бы моей любви к вам. Сир, вы тот мужчина, которого я люблю. Сир, я совершаю тяжкий грех, говоря это мужчине, соединенному брачными узами с другой, но я говорю вам это. Я не вправе ничего желать от вас. Крупица вашего внимания, благосклонный взгляд — та вершина счастья, на которую я могла бы надеяться. Молю, не отвергайте бедную женщину, доверившуюся вам. Ежели вы смогли бы найти время навестить мой дом вечером в пятницу после праздника Всех святых, то нашли бы там преданную вам, как восточная наложница, служанку. На большее я не рассчитываю. Я не буду более преследовать вас своей любовью. Мое сердце скорее разобьется в уединении, нежели откроет еще раз эту тайну.

Мелизинда».

— Эй, постельничий,- позвал Эдуард слугу, охранявшего его покой за дверью.- Разыщи немедленно Хэмпдена и пришли ко мне.

Через четверть часа Хэмпден, зевая, вошел в спальню принца и прямо с порога сказал:

— Ваше высочество, ваш покорный слуга прибыл и ждет указаний!

К чести молодого дворянина он никогда не тушевался перед сильными мира сего, поэтому в облике его и в язвительном тоне, которым он произнес эту учтивую фразу, нетрудно было заметить раздражение нарушенным покоем. Но Эдуард обладал решительным нравом и не спускал кому-либо малейших признаков непочтительности. Строго сверкнув темными очами, он отчеканил:

— Сэр, когда ваш государь призывает вас, вы должны спешить так, точно черти хватают вас за пятки. Еще одно промедление после нашего вызова, и вы рискуете навлечь на себя наш гнев. Вы поняли меня?

— Да, ваше высочество,- смиренно склонил голову Хэмпден и с долей извинения добавил:- Я был уже в постели, когда меня нашел ваш гонец.

— Ладно, Хэмпден,- смягчился принц.- Я побеспокоил вас в столь поздний час, так как мне понадобился ваш совет.

— Видно пэры нашего королевства уже ни к черту не годятся, если его высочество спрашивает совета у старины Джона,- не удержался от шутки Хэмпден.

— Хэмпден, заткнись и слушай меня внимательно. Но прежде я хочу предупредить тебя, что если хоть одно слово об услышанном сорвется с твоего длинного языка — Тауэр навеки станет твоей обителью. Вопрос, который я хочу с тобой обсудить, очень деликатный, и связан с женщиной. Поскольку у меня нет особого опыта по такой части, я бы хотел, чтобы ты прочитал это письмо и высказал свое мнение.

Принц протянул Хэмпдену пергамент, и дворянин углубился в чтение. Он  два раза перечитал текст, прежде чем вернул его Эдуарду. Тот, взяв свиток, не глядя, швырнул его назад через плечо в камин.

— Никто больше не должен знать о письме. Ну что ты скажешь?      Хэмпден, проводив взглядом полет пергамента,  заметил то,  чего не видел принц.  Свиток, ударившись о пылающее полено, отскочил к каминной решетке, где не было огня. Немного поразмыслив, Хэмпден начал говорить:

— Если я правильно понял, то письмо написано графиней Пемброк. Она — удивительная женщина, что еще раз доказывает ее послание. Никогда бы не подумал, что эта холодная красавица способна на изъявление столь глубоких чувств. Где бы она не появлялась, мужчины распластывались у ее ног, а она крутила ими, как хотела, неизменно оставаясь неприступной. Прошло уже два года, как граф Пемброк благополучно окончил свои дни в этом мире, с тех пор никто не слышал, чтобы она покорилась кому-либо. Ей приходилось бывать при самых блистательных дворах Европы и лучшие рыцари искали ее внимания и руки, но никому не удалось добиться от нее взаимности. Теперь-то, конечно, понятно. Она посвятила себя лучшему из лучших — вам, ваше высочество.

— Я слышал, что она профранцузски настроена и неодобрительно отзывается об англичанах.

— Она француженка по рождению и большую часть жизни провела в этой стране. Конечно, соотечественники ей ближе и понятнее. Впрочем, ее выбор делает ей честь и показывает, что она может по достоинству оценивать и англичан.

— У меня какие-то неясные подозрения, что тут кроется подвох.

— Скорее, ваше высочество, тут скрыта обычная женская влюбленность. Дамы обожают героев и считают, что те вершат свои подвиги даже в постели.

— И все же, не может ли тут быть умысла скомпрометировать мое имя?

— Что вы, ваше высочество?! Я не столь уж высокого мнения о женском уме, но по части собственной выгоды и удовольствий они весьма сообразительны. Прекрасная графиня влюблена в вас, как кошка, и ждет вашей ласки. Вы можете быть уверены, что она никому не посмеет рассказать об этом, иначе рискует потерять слишком многое, ничего не получив взамен. Я завидую вам, ваше высочество. У вас будет еще одна замечательная победа, одержанная вами, только на сей раз — бескровная.

— О чем ты, Хэмден? Я не собираюсь идти туда.

— Как?!- неподдельно изумился Джон.- Вы не пойдете?! Вы хотите пренебречь одной из самых красивых женщин нашего королевства? Вы понимаете, что тем самым нанесете ей страшное оскорбление?

— Какое оскорбление? О чем ты говоришь?

— Ох, ваше высочество, понимаете, она открыла вам свою душу, а вы, вроде бы как, не хотите этого заметить. Для женщин такой поступок очень обиден. Впрочем, у принцев свои причуды. Ежели вы желаете заполучить себе смертельного врага в ее лице — так и поступите.

— Так ты считаешь, что я должен пойти?

— Непременно. Это только развлечет вас. Вы выпьете с ней вина, объясните, что вас призывают важные государственные заботы и расстанетесь друзьями.

Принц еще некоторое время сомневался, но Хэмпден, на правах сведущего в делах любви советчика, уговорил его нанести визит графине. Чтобы оставить его в тайне, они решили отправиться только вдвоем и не брать охрану.

Хэмпден обожал всяческие интриги и проделки. На следующий день он азартно принялся готовиться к вечеру пятницы, гадая, словно старая сваха, что же хорошего для него может выйти из данной затеи. А накануне, перед уходом из спальни принца, улучив момент, когда Эдуард отвернулся, сумел выхватить из камина слегка обуглившийся с краю пергаментный свиток и сунуть себе за пазуху. Сделал он это просто так, на всякий случай.

  

Г  Л  А  В  А   XXX

Роберт в Бордо изнывал от скуки и мучился от любви. Светская толкотня в приемной принца, пирушки с приятелями и вынужденное безделье уже изрядно надоели ему. Каких-либо военных действий в ближайшее время не предвиделось, граф Ретленд чувствовал себя еще недостаточно хорошо, чтобы отправляться морем в Англию, и они вместе коротали время в Бордо. Мэлвуд по прежнему был увлечен графиней Пемброк, но отголоски обиды, нанесенной ему в Кане, еще были свежи в нем, поэтому он не старался искать ее общества, надеясь, что предложение встретиться последует от нее. Но время шло, а она не напоминала о себе. Роберта это сильно задевало, хотя он и старался не подавать виду. В конце концов, он не выдержал и решил послать ей приглашение на ужин. Передать приглашение он отправил Бэкона, а сам уселся с Гальфридом Уолтемом играть в зернь, с нетерпением ожидая ее ответа. Время тянулось для него ужасно медленно, и пока он услышал звон колокольчика над дверьми, возвестивший, что оруженосец вернулся, ему показалось, что прошла целая вечность. Он, спешно оставив графа и игру, бросился в прихожую.

Вид Бэкона был крайне взволнованным.

— Сэр,- сказал он,- в саду у графини прячутся какие-то люди и, видимо, замышляют недоброе.

— Подожди. Расскажи толком. Ты видел ее?

— Нет. Я долго стучал у парадного подъезда, но никто не вышел. Правда, в окнах были заметны отблески свечей: наверное, в доме кто-то присутствовал. Понимая, что вы будете здорово недовольны, если я не выполню поручение, решил пройти с черного входа и попытаться разыскать кого-нибудь из ее слуг. С этой целью перелез через решетку в сад и двинулся было по направлению к дому, но вдруг услышал шаги и приглушенные голоса. Я оказался в неудобном положении, так как меня могли принять за вора, проникшего в чужой сад, и поспешил укрыться за деревом. Но вскоре с удивлением понял, что эти люди тоже от кого-то прячутся. Они осторожно передвигались меж зарослей, явно таясь и чего-то ожидая. Я видел трех или четырех, но, возможно, их там больше. Один из них остановился недалеко от меня. Он вытащил большой кинжал, обломил веточку, зачистил ее и принялся ковырять в зубах. Так что они явно вооружены. Я подозреваю, что эти люди намереваются ограбить дом графини и дожидаются, пока у нее погаснет свет, чтобы осуществить свой черный замысел.

— Да, действительно, сейчас в городе развелось во множестве всякого лихого сброда, и дом одинокой богатой женщины — хорошая приманка для них. Что ты стоишь?! Быстрее возьми меч, и поспешим к ней!

В двух окнах на втором этаже пробивался свет. Роберт, внимательно осмотрев фасад дома, повернулся к оруженосцу.

— Бэкон, обойди здание и наблюдай за садом. Если эти люди станут пробираться в дом, труби в рог. А я пока попытаюсь предупредить графиню об опасности.

Оруженосец отправился исполнять поручение, а Мэлвуд, используя неровности в кладке стены, сумел добраться до зарешеченного оконца на втором этаже. Прильнув к решетке, он увидел графиню. Она сидела в кресле возле камина и задумчиво разглядывала свое отражение в зеркале. Роберт негромко окликнул ее, Мелизинда отложила зеркало и прислушалась. Он окликнул еще раз. Она поднялась, взяла с камина свечу и подошла к окну. Увидев перед собой лицо Мэлвуда, графиня вздрогнула и в испуге отшатнулась. Он приглушенным голосом стал убеждать ее впустить его в дом. После некоторого раздумья женщина кивнула и пошла вниз. Роберт спрыгнул на мостовую и подошел к двери. Дверь приоткрылась, и Мелизинда возмущенно принялась выговаривать ему:

— Мэлвуд, вы совсем потеряли голову! Что за бесцеремонность — ночью ломиться в дом к одинокой даме?!

— Тише, тише, миледи.

Он приложил палец к губам, потом, невзирая на ее сопротивление, пролез внутрь дома. Она по-прежнему продолжала возмущаться его наглостью, и ему пришлось возвысить голос, чтобы остановить поток ее слов.

— Умоляю, графиня, дайте мне сказать! Выслушайте меня, и вы все поймете. Ваш сад полон подозрительных вооруженных людей. Вероятно, это шайка грабителей, которые замышляют напасть на ваш дом и ограбить его. Только соображения о вашей безопасности вынудили меня столь бесцеремонно пробраться к вам.

— Какие люди?! О чем вы говорите?- растерянно произнесла графиня Пемброк, но было заметно, что она напугана.

— У вас есть кто-то в доме? Охрана, прислуга?

— Не-е-е-т. Я отпустила их всех сегодня вечером.

— Но вы хотя бы заперли выход в сад?

— Конечно.

— Ладно, я пойду, проверю, а вы оставайтесь здесь.

После его ухода Мелизинда поспешно закрыла дверь в соседнюю комнату, где стоял, шикарно накрытый на двоих, стол, и, прижав руки к вискам, присела на скамью. Стыд, страх, злость — все смешалось в ее душе. «Что теперь делать?»- судорожно задавалась она вопросом и не находила ответа. В отчаянии графиня упала на колени и принялась горячо молиться, чтобы мудрый и всевидящий Бог вывел ее из этого положения. Так, горячо читающей «Богородицу» перед святым распятием, и застал Роберт хозяйку дома, когда вернулся. Он удивился, но потом счел за лучшее оставить ее одну. Тихо затворив за собой дверь, обнажил меч и приготовился защищать ее до последней капли крови.

Роджер Бэкон обошел дом и притаился в тени на другой стороне улицы, наблюдая за садом. Но поскольку там не замечалось никакого движения, не доносилось ни единого звука, он начал уже подумывать, что, не напрасно ли запаниковал и что, может быть, люди, которых он видел, были просто охранниками графини. В таком случае он неизбежно завтра будет выслушивать насмешки сэра Роберта. Занятый своими мыслями, Бэкон едва не проглядел, как две закутанные в плащи фигуры появились на улице и юркнули в открытую калитку, ведущую в сад. Он тихо метнулся вслед за ними. Пробравшись внутрь изгороди, оруженосец затаился за какими-то кустами и стал прислушиваться. И тут же тишина была нарушена треском ломавшихся сучьев неподалеку, криками о помощи, проклятиями и отборными сакскими ругательствами. Не медля более, Бэкон что есть силы затрубил в рог и бросился на шум. Он верно определил направление и вскоре выскочил на дорожку, ведущую к дому, где и развернулось все действие. После продолжительного наблюдения его глаза достаточно привыкли к темноте, поэтому он вполне отчетливо разглядел двух людей, барахтавшихся под большой сеткой, и около десятка молодцов, копошившихся над ними. Жертв уже сбили с ног, и теперь нападавшие, видимо, пытались связать их, судя по веревкам, находившимся в руках нескольких из них. Один из пленников молча, свирепо отбивался, при появлении Бэкона он, как раз, ударом ног отбросил назад двух противников, а второй, придавленный, навалившимися сверху телами, отчаянно выкрикивал проклятия и ругательства. Роджер снова затрубил в рог, потом, отбросив его, ухватил двумя руками рукоять меча и бросился в бой. Его появление, раскатистые звуки рога и, главное, мерцающая сталь длинного клинка охладили пыл злоумышленников. Они поднялись на ноги, оставив пленников внизу. Нападавшие были одеты в грязные грубые куртки и напоминали бродяг, промышляющих кровавым ночным ремеслом, но при первом же ударе Бэкона, достигшем цели, зазвенела сталь «секрета»* и его противник сумел отскочить, не понеся особого ущерба. Неизвестные сумели преодолеть мимолетную растерянность и теперь, окружив оруженосца, постепенно сжимали круг. Но длина его меча и ловкость, с которой он обращался с ним, были серьезными препятствиями на их пути. Тем не менее, гибель его в этой ситуации была предрешена и являлась только вопросом времени. При первом же его неверном движении он неизбежно был бы поражен нападавшими. Бэкон так же ясно осознавал это и враз занемевшей спиной уже чувствовал холод близкой стали. Между тем, оставленные в покое пленники сумели освободиться, разрезав сетку, опутавшую их, и были уже на ногах. Злоумышленники заметили это, и половина из них, оставив Роджера, вновь бросилась к пленникам. Звуки рога, шум схватки и крики сражающихся разрушили ночную тишину. В окнах соседних домов мелькали огоньки свечей, и первые смельчаки, вооруженные чем попало, уже бежали к саду. Бэкон, изловчившись, нанес удачный удар одному из противников, но мгновение спустя сам ощутил, как лезвие ножа входит в плоть его спины. Вскрикнув от боли, оруженосец сделал шаг вперед, ударил рукояткой меча в голову ближайшего к нему врага и, прежде чем упасть, навалился на него всем телом,  подмяв под себя. К чести спасенных им пленников, они заметили его ранение и, моментально подскочив,  принялись отражать удары, не позволяя противникам добить поверженного Бэкона. Им понадобилось выстоять совсем немного времени, пока на дорожке не появились люди, привлеченные шумом. Завидев их, нападавшие, не медля, пустились наутек. Они сумели уйти от погони и растворились в темени пустынного города. В сущности, вся схватка на дорожке сада заняла очень короткое время. И обойдись все без жертв и пленных, наверное, и осталась бы малозначительным эпизодом из ночной жизни города Бордо.

Роберт, заслышав призыв рога Бэкона, заскочил в комнату графини.

— Миледи, мой оруженосец извещает об опасности. Я пойду посмотрю в чем дело, а вы закройте двери и зовите на помощь.

Графиня поднялась с колен и вдруг с рыданиями упала на грудь молодого человека.

— О, Роберт (впервые она назвала его просто по имени), умоляю вас, останьтесь. Я страшно боюсь! Спасите меня!

В это время вновь раздался звук рога. Мэлвуд мягко отстранил Мелизинду и почти умоляюще произнес:

— Миледи, Бэкон сейчас возможно подвергается нападению людей, засевших у вас в саду. Я должен быть подле него!

Графиня Пемброк выпрямилась и насмешливо, с вызовом произнесла:

— Конечно, сэр Храбрец, бегите, спешите к своему оруженосцу. Пусть женщина в одиночестве умирает от страха. Пусть бродяги и разбойники грабят и насилуют беззащитную даму, чей рыцарь убежал к своему оруженосцу. Идите! Бегите!

Но когда Роберт шагнул было к двери, она стремительно бросилась вперед и загородила проход своим телом.

— Нет, я не пущу вас. Заклинаю вас, Мэлвуд, всеми святыми, не ходите туда, вас убьют.

Она опустилась перед ним на колени и, простерев вперед руки, с отчаянием прошептала:

— Роберт, не оставляйте меня.

Молодой рыцарь так же поспешно  упал перед ней на колени, но прежде чем вымолвил хоть слово,  руки женщины оплели его шею и  щека с влажным следом от сбежавшей слезы коснулась его щеки. Тщетно пытаясь успокоить даму, он обнимал ее вздрагивающие плечи. Какая-то огромная волна нежности захлестнула Роберта. Лишь одно желание владело теперь им: чтобы провидение позволило заботиться о ней и оберегать, чтобы эти душа и тело никогда не знали больше страданий. Стук в дверь и крики соседей, звавших графиню, вывели его из прострации. Женщина тоже как-то успокоилась, она промокнула глаза батистовым платочком, потом виновато, из-за допущенной слабости, и в то же время благодарно улыбнулась.

— Наверное, нужно открыть?- спросила она.

— Подождите, я открою,- сказал Роберт.

Он поднялся и, подхватив меч, пошел к двери, выходящей в сад. Первое, что он увидел, открыв запоры, поддерживаемое людьми, безвольное тело Бэкона. Горожане, стоявшие за дверью, при виде незнакомого мужчины с обнаженным мечом в руках отпрянули назад, но Мэлвуд, отбросив оружие, резко подскочил к ним и, подхватив своего оруженосца, потащил его в дом.

Люди, видевшие окончание схватки в саду, рассказали Роберту, что застали там двух мужчин в черных камзолах и больших дорогих плащах, отбивавшихся от дюжины бродяг, вооруженных ножами. Когда они появились, Бэкон был уже ранен, но цепко удерживал под собой одного из противников. Завидев людей, бродяги бросились врассыпную, мужчины в плащах устремились за ними в погоню и назад не вернулись, поэтому, кто они были, — неизвестно. Бродягу, задержанного Роджером, передали в руки солдат из соседнего дома, и они повели его в городскую ратушу.

Мэлвуд уложил Бэкона на кровать в покоях графини Пемброк и теперь бестолково метался за спиной лекаря, пока тот обрабатывал и перевязывал рану. К счастью для Роджера, нож прошел в полутора дюймах от сердца, но он потерял много крови. Лекарь сказал, что вся надежда на его молодой, здоровый организм, и если раненый протянет еще два дня, то должен поправиться. Сам пострадавший находился в беспамятстве, и Роберт, чувствуя вину, почти неотлучно находился у его постели. Часто к нему присоединялась графиня Пемброк, и они подолгу коротали часы за тихой беседой.

Принц Уэльский, прослышав о том, как отважный оруженосец, предотвращая нападение на дом графини, дрался с целой шайкой вооруженных бродяг, на второй день после схватки самолично навестил раненого. И тут же на ложе посвятил его в рыцари, сказав, что если этому мужественному парню суждено будет умереть, пусть он предстанет перед господом рыцарем. Таким образом Бэкон пришел в сознание после трех дней забытья уже сэром Роджером. Он открыл глаза и, щурясь от яркого дневного света, падающего из окна, недоуменно осмотрел незнакомую обстановку. Взгляд его упал на Роберта, который дремал, облокотившись руками о стол, находившийся рядом с ложем. Бэкон хотел что-то сказать, но вместо слов из гортани его вырвался глухой хрип. Тем не менее Мэлвуд сразу встрепенулся и, заметив, что раненый пришел в сознание, подскочил к нему. Он влил ему в рот несколько капель горького снадобья, потом, поддерживая голову, напоил его водой и спросил:

— Бэкон, ты слышишь меня?

Раненый был еще слаб, поэтому вместо ответа только мигнул глазами.

— Кто напал на тебя?

Бэкон несколько раз дернул кадыком, пытаясь выдавить хоть слово, но язык  не повиновался ему.  Это усилие казалось забрало последние остатки сил оруженосца,  он утомленно откинулся на подушках и смежил глаза. В снадобье,  которое он недавно принял,  видимо, было какое-то снотворное, поэтому его неудержимо потянуло в сон. Но прежде чем отключиться, он еще сумел различить слова Мэлвуда:

— Роджер, принц услышал о твоем подвиге и посвятил тебя в рыцари. Отдыхай и ни о чем не беспокойся. Клянусь вратами Ада, я приложу все силы, чтобы отыскать негодяев, нанесших тебе подлый удар, и отправить их в пекло!

Когда до затуманенного сознания раненого дошел смысл сказанного, на лице его проступила умиротворенная улыбка, и он уснул.

 

Г  Л  А  В  А   XXXI

Человек, задержанный Бэконом во время схватки и плененный городской стражей, упорно отмалчивался. Коронер, допрашивавший его, быстро убедился, что задавать ему вопросы — занятие неблагодарное, вроде беседы с каменным изваянием, и переложил это бремя на плечи суда.

Арестованного ввели в полутемную подземную залу. Он сразу понял, что его ожидает в ближайшем будущем и, хотя ничем не выдал охватившего его ужаса, но почувствовал, как страх проникает в каждую частичку тела. В красноватом отблеске факелов, прикрепленных железными кольцами к стенам, он разглядел стол, за которым сидели двое судей в бордовых мантиях и беретах того же цвета. Оба они были пожилого возраста, их лица, испещренные морщинами, в обрамлении длинных черных локонов и с выражением суровости, казались принадлежащими каким-то двум зловещим близнецам. Сбоку от них стоял в почтительной позе секретарь-писец. Очищенные перья и чистый пергаментный свиток перед ним свидетельствовали, что он готов к работе. Равно как и несколько дюжих молодцов в кожаных безрукавках и красных полумасках на лицах. Они уже развели огонь в жаровне и приготовили все свои ухищренные приспособления для вытягивания из людей любого признания. Справа от жаровни стояло деревянное ложе с орудиями для пытки, называемой «испанский сапог», слева, ближе к судейскому столу, находился станок, состоящий из блока, прикрепленного к потолку, массивной цепи с железным крюком, перекинутой через него, и деревянного барабана, на который эта цепь натягивалась.

Но взгляд узника притягивали не эти сооружения, а небольшой столик между ними, на котором чьей-то заботливой рукой в порядке возрастания были разложены самые разнообразные щипцы, клещи, иглы, две или три железные маски и другие предметы. При виде этого арсенала инструментов заплечных дел мастеров холодела кровь в жилах. Между тем, копейщики, доставившие пленника сюда, развернулись и ушли, передав его попечительству подручным палача. Те, в свою очередь, подвели его к судейскому столу. Один из судей, пристально глядя на арестованного, спросил:

— Ваше имя?

— Извините, сир, я буду разговаривать только с принцем Уэльским, правителем Аквитании.

— Вот как, значит, мы для вас слишком мелкие пташки, чтобы удостаивать нас откровенностью?- усмехнулся судья и кивнул подручным палача.

Резкая, обжигающая боль от удара хлыстом пронзила спину допрашиваемого. Гневно сверкнув глазами, он отчеканил:

— Вы можете убить меня, но говорить я буду только с ним.

— Ну что ж, придется исполнить ваше желание. Вы умрете,- спокойно произнес другой судья и добавил:- Умрете, но прежде чем попасть в ад, испытаете все муки адовы здесь, на земле. На дыбу его!

Люди в масках подтащили арестованного к пыточному станку. К ногам прикрепили две двадцатипятифунтовые гири, после чего, подцепив крюком его связанные за спиной руки, начали натягивать цепь. Пленник почувствовал, как его кости начинают выходить из составов, мышцы и кожа натянулись до такой степени, что, казалось, вот-вот лопнут. Он исторг оглушительный нечеловеческий вопль. Мучители, невозмутимо наблюдавшие за ним, еще чуть подтянули цепь. Крики подвешенного слились в сплошной дикий вой. Наконец, один из судей махнул палачам рукой, давая им знак прекратить пытку. Арестованный обессилено рухнул на каменные плиты. Он больше не чувствовал своего тела, оно представлялось ему одним сплошным сгустком боли. Тем не менее, он расслышал голос судьи, предложившего ему отвечать на вопросы, и сумел выдавить из себя: «Нет!».

Палачи разложили его на ложе, привязав сыромятными ремнями, и пропустили ему ноги меж дубовых досок. Теперь арестованному предстояла страшная процедура примерки «испанского сапога». Он слышал, что при сдавливании доски выворачивают и рвут мышцы, дробят кости, но, что еще важнее, делают это с такой болью, которую не может вынести ни один человек. Он вспомнил, что суровые и мужественные тамплиеры, подвергнутые при Филиппе Красивом такой пытке, сознались во всех мыслимых и немыслимых грехах. Теперь он желал только одного — смерти и принял бы ее, как желанное избавление. Доски сдвинулись, их острые дубовые шипы больно вошли в его кожу, кровь умерила свой бег и застыла в передавленных ве