ОЛЕГ ЛОГИНОВ

РАЗВЕДЧИКИ

(SCOUTS, ESPÍA)

 

Посвящается моему отцу,

Логинову Ивану Иосифовичу,

прошедшему в разведке две

войны, участнику боев в Заполярье.

 

 

П Р О Л О Г

 

Фото Евгения Халдея. Заполярье, олень Яша. 1941 год.

Знаете, что такое Заполярье? Это тишина и снег. Тишина, когда не стреляют, и снег, который лежит везде, покуда хватает взгляда. Здесь не оглушают заводские гудки и не будят звоном ранние трамваи.  Да что трамваи, даже птиц не слышно в этой бескрайней белой мертвой пустыне.

Снег. Он лежит здесь даже летом. Кругом снег. Снежные сопки, снежные горы и ледяное море. Кругом только яркий белый снег, на котором трудно спрятаться и нельзя укрыться. Белая равнина, белый саван.

Заполярье – это зима, темная и холодная. Мглистая злая пурга, заметающая все и вся, обжигающий каленый воздух и океан снега. А над всем этим огромное черное небо, нависшее над белой землей.  Два-три брезжащих пробивающимся светом часа и все. Снова темнота. Изредка, правда, большим костром затеплится вдали северное сияние. А потом снова ночь, долгая как вечность полярная ночь.

К войне на этой забытой богом земле мы не готовились.  Но когда немцы двинули свою мощную военную машину  на наши границы, война пришла и сюда. Шесть дивизий армии «Норвегия» при поддержке пятого воздушного флота вермахта устремились к Мурманску.

Мурманск – это, прежде всего, незамерзающий порт, опора и база нашего северного флота, важное звено, связывающее нас с союзниками.  Сюда приходили боеприпасы, оружие, продукты, отправленные по ленд-лизу.  Не смотря на все усилия питомцев Геринга, Деница и Ридера, караваны кораблей союзников прорывались  к Мурманску, доставляя столь необходимую России в единоборстве с фашистской Германии помощь. Одному богу известно, чего стоило морякам добираться сюда. Там, на краю земли, в северных водах шли жесточайшие бои, где рядом были и адское пламя от горящих танкеров и быстрая смерть в ледяной купели.

Изрядно окропило солдатской кровью и снег Кольского полуострова. Гитлеровская машина грозно устремились к Мурманску и базе советского Северного флота в Полярном. Но, встретив отчаянное сопротивление русских пехотинцев и морских десантников, прочно завязла на рубеже реки Большая Западная Лица.  А ведь условия, в которых сражались противоборствующие армии, даже трудно сопоставить. Немцы загодя готовились к этой войне. Они успели подтянуть сюда силы и понастроить себе теплых блиндажей. С их стороны к подножью горного Хребта Тунтури тянулось большое широкое шоссе из Норвегии через Петсамо – старинную русскую Печенгу. По нему немцам ежедневно доставляли продовольствие и боеприпасы.  В то же время советской пехоте пришлось спешно занимать оборону, можно сказать, в чистом поле. Для ночевки копали норы в снегу, а грелись возле скудных костерков из приземистой карельской березки.  Но, несмотря ни на какие трудности, выстояли. Немцев  к Мурманску не пустили, хотя те уже через несколько недель после начала боевых действий назначили Тербовена гауляйтером этого города и всего Кольского полуострова. «Сам черт выдумал тундру в помощь большевикам!» — оправдывались гитлеровцы за провал своего наступления.   

 

 Посыльный приоткрыл дверь и зычно гаркнул в темное нутро землянки:

—  Лукьянов есть?

—  Здесь, — отозвался голос после некоторой паузы.

— К майору Афанасьеву, — уже тише, по-будничному добавил посыльный и закрыл дверь.

Спустя пару минут в середине широких нар произошло некоторое движение. Из сомкнутого строя спящих осторожно, боясь потревожить соседей, выбрался молодой, ладно скроенный парень. Он потряс головой, прогоняя остатки сна, привел в порядок обмундирование и шагнул на улицу, навстречу свежему морозному воздуху.

Белая гармония зимнего покрывала нарушалась чернеющими хаотичными разрезами дорожек, протоптанных беспокойными солдатскими сапогами. Одна из таких тропинок привычно и безошибочно вывела Лукьянова  к командирскому блиндажу. У входа он чуть задержался, как бы собираясь с духом, и решительно рванул дверь на себя. В блиндаже горела керосиновая лампа, освещавшая стол с сидевшими за ним несколькими офицерами. Лукьянов шагнул к майору Афанасьеву, но тот, упреждая его доклад, чуть повел глазами в сторону, давая понять, что здесь находится вышестоящее начальство. Лукьянов быстро осмотрелся. В тусклом мерцании лампочки его глаза выхватили погоны старшего по званию офицера. Он повернулся к нему и  вскинул руку к шапке:

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться к товарищу майору?

Тот кивнул.

— Товарищ майор, сержант Лукьянов по вашему приказанию прибыл.

—  Вольно сержант, давай к столу.

Афанасьев достал из планшетки карту и раскинул ее на столе. Двое офицеров встали, набросили шинели и вышли на воздух. Оставшиеся в блиндаже подполковник, майор и сержант придвинулись к карте.

—  Ну, Лукьянов, расскажи задачу, — произнес Афанасьев.

Сержант начал рассказывать, толково и четко, как хорошо зазубренный урок, но его вскоре перебил подполковник:

—  Ладно, с этим все ясно. А теперь самое главное. Подходы выбрали?

— Так точно, выбрали, — Афанасьев приподнялся со скамьи и начал показывать на карте. – Решили идти вот этой ложбинкой. Слева, вот здесь, у немцев находится боевое охранение. Ложбинка оттуда просматривается не полностью. Мы считаем, что проскочить можно. Ложбинка уходит в тыл немецких позиций. Главное, чтобы не обнаружили здесь, а там броском в сопки, и ищи ветра в поле.

—  Скользко, это все, — задумчиво проговорил подполковник. – Других подходов не выбрали?

— Никак нет. Пройти можно только здесь, — твердо сказал Афанасьев и, как бы оправдываясь, добавил: — Я лично на НП сутки отдежурил. Да и сержант несколько раз ползал в первую траншею. Остальные пути все перекрыты.

— Скользко, конечно…. Но раз нет, значит, нет! Остановимся на вашем маршруте.

Подполковник повернулся к Лукьянову:

—  Кто входит в состав вашей группы?

—  Я, рядовой Прохоров и радист — младший сержант Сквира.

—  Что можете сказать о них?

— Ребята надежные, товарищ подполковник! Не раз вместе на задание ходили.

Подполковник бросил взгляд на Афанасьева.

—  Так Сквира же ранен? – спросил майор.

—  Поцарапало маленько, товарищ майор. Отлежался в землянке. Сейчас полностью в норме.

—  Это ты брось, Лукьянов. Задание серьезное. Особой важности, сам понимаешь. Поэтому каждый человек должен быть не просто здоров, а идеально здоров. Радиста тебе пришлем другого.

—  Не надо, товарищ майор. Сквира уже в норме. Такому жлобу это ранение, как слону дробинка. Не надо другого, товарищ майор, — начал упрашивать Лукьянов.

—  Разговорчики, сержант! – резко оборвал его подполковник. – Распустили вы их тут, Афанасьев. Приказ начальника – закон для подчиненного! И приказы не обсуждаются. Ясно?

—  Так точно. Ясно, — без особого энтузиазма в голосе отозвался Лукьянов.

Майор, видя как по-мальчишески обиделся сержант, попытался сгладить резкость подполковника:

—  Да ты не тушуйся, Иван. Радиста дадим тебе толкового. Парень что надо. Обузой не будет. Только ты вот что, Лукьянов….. Побереги его. Держи за спиной. Специалист он отличный, жалко будет потерять.

Афанасьев посмотрел на подполковника. Тот кивнул.

—  Все, сержант. Можешь идти. Утром пришлю радиста. А Сквире скажи, пусть поправляется.

Фото Евгения Халдея. Морской десант, Заполярье, 1941 год.

Когда Лукьянов вернулся к себе, разведчики уже проснулись. И сейчас за обе щеки уминали кашу из котелков.

—  А вот и Ваня! Садись к столу. Каша еще теплая. Прохор только сейчас с кухни, — Сквира протянул Лукьянову алюминиевый котелок.

Сержант отрешенно принялся за еду, думая о чем-то своем. Сквира, заметив озабоченность товарища, придвинулся ближе и обнял его за плечи.

—  Что, Вань, смурной такой? Майор разгон дал?

—  Да нет, все нормально.

—  Что там про нас слышно, товарищ сержант? – спросил Прохоров.

—  Что слышно. То и слышно: завтра ночью идем на задание. Утром прибудет новый радист, поднатаскаем его малость и вперед!

— Не понял? Какой новый радист? Да ты что, Ваня?! – встрепенулся Сквира.

— Так надо, Николай. Это приказ. Да ты не переживай. Подлечишься пока. А в следующий раз пойдем вместе.

Сквира в сердцах выматерился, сплюнул и заявил:

—  Какого черта «в следующий раз»! Готовились, готовились, а теперь как? Вы, значит, к немцу в зубы, а я отлеживайся?! Чтобы каждая тыловая крыса на меня пальцем показывала и говорила, мол, Сквира от задания симульнул!

—  Но ведь рука-то ноет еще.

—  Ни хрена она не ноет!

—  Все, Николай, хватит базар разводить. Об этом больше не говорим, и точка! – отрезал Лукьянов, а про себя подумал: «Странная все-таки скотина – человек. Того же Кольку взять. Не на пьянку собираемся – в тыл к немчуре. Конечно, ходили уже и обходилось как-то, но ведь все знаем, что забраться туда нелегко, а выбраться еще трудней. За нашу жизнь теперь никто и ломаного гроша не даст, а вот поди ты – недоволен. Того не понимает, что может быть это и есть, как бабка моя любила поговаривать, «перст божий», который беду от него отваживает. А он чудак-человек переживает. Да и то верно, что перед нами ему теперь вроде как неудобно…»

 

Рано утром пришел новый радист.

—  Разведчики тут живут?

—  Тут, заходи.

— Вот, прибыл в ваше распоряжение. Семенов моя фамилия. Зовут Александром. Радист.

—  Ясно. Проходи, Александр, располагайся. Мешок можешь под нары затолкать, — сказал Лукьянов, изучающе оглядывая новенького.

Мужик вроде с виду был ничего. Выглядел на десяток лет постарше разведчиков, но держался дружелюбно, не «выпячивался», хотя чувствовались в нем и характер, и некая солидность.  Впрочем, особо приглядываться у Лукьянова времени не было. Он оделся и ушел в штаб по делам. А когда вернулся, застал картину полного взаимопонимания разведчиков с новеньким. Семенов рассказывал веселую байку о направленных сюда, на Заполярный фронт жителях Крайнего Севера со своими оленями. Северяне к холодам были привычны, а вот к армейской службе – нет. По причине неопытности, недостаточного знания русского языка и еще в силу ряда причин, определили их на работу попроще – в хозобслугу и медсанчасть. В частности, нескольким из них поставили задачу по вывозу раненых с поля боя. Вот Семенов и рассказывал про одного «чукчу», который, впервые попав на передовую, настолько перепугался от грохота взрывов и свиста пуль, что забыл привязать раненого к саням. В результате, когда он с расширившимися от страха глазами примчался в медсанбат, сани оказались пусты.    Главврач обложил трехэтажным матом незадачливого ездового и отправил его обратно. К счастью, все закончилось благополучно, «чукча» нашел раненого, лежавшего в снегу, и на оленях с ветерком доставил его  медикам.

Лукьянов дождался окончания рассказа, посмеялся со всеми, потом подошел к столу и сдвинул на край котелки.

—  Ладно, парни, кончай лясы точить. Николай, достань карту.

Скриба расстелил карту и несколько раз провел по ней ладошкой, расправляя на сгибах. Иван повернулся к Семенову:

—  Ну, давай радист, подвигайся поближе. Сейчас подучим тебя немножко. Как говорил фельдмаршал Суворов, всяк солдат должен свой маневр знать. В нашем деле всякое может случиться, а задание выполнять надо. Тем более, что, если меня убьют, за главного ты останешься.

Разведчики сгрудились возле стола и склонились над картой. Лукьянов продолжил:

— Значит так, парни, задача наша следующая. Вот здесь, в нескольких километрах от юго-западной окраины Луостари, в лесу, по информации штаба фронта находятся замаскированные немецкие склады. Разведка с воздуха ясности не внесла, склады хорошо замаскированы и там установлена сильная противовоздушная защита. Поэтому командование поручило нам провести разведку этого объекта с земли.

Лукьянов говорил еще долго. Он постарался детально объяснить ребятам задачу и выбранный маршрут. Там, за линией фронта, не бывает мелочей. Какое-либо неверное действие любого из них может подвергнуть риску всю группу.

Закончив обсуждение, разведчики, чтобы хоть как-то скоротать время до выхода засели за чистку оружия. Хотя свои ППШ они и так держали в идеальном порядке, но в очередной раз занялись  смазкой автоматов. Это занятие хоть как-то помогало отвлечься от томительных мыслей о грядущих опасностях в тылу врага.

Ближе к вечеру к землянке разведчиков на санях подъехал Афанасьев.

—  Вот, транспорт вам пригнал, — сообщил он. – Ноги вам еще пригодятся, будем их беречь — держать в тепле и свежести. Ну, что, Лукьянов, пора. Выводи своих орлов строиться.

Выбравшись из протопленной землянки на морозный воздух, разведчики не почувствовали холода. Утеплились они основательно: тельняшки, теплое белье, гимнастерки, телогрейки со стегаными ватными штанами. Все это делало их схожими с толстыми неповоротливыми снеговиками, только угловатыми из-за напиханных в карманы консервов и сухарей, подсумков с гранатами и запасными дисками, которые выпирали из-под маскхалатов. А Семенов, так тот вообще выглядел горбатым из-за рации на спине. Майор лично осмотрел снаряжение и оружие каждого, сопровождая осмотр шутливыми прибаутками. Потом он помог Семенову перемотать потуже бинт на автомате и приказал разведчикам попрыгать. Три грузные массивные фигуры в разнобой несколько раз подскочили на месте, мягко и, на удивление, бесшумно опускаясь в снег.

Затем разведчики обнялись на прощание со Скрибой, вышедшим проводить их, и погрузились в сани к Афанасьеву, который изъявил желание лично доставить их до передовой. Ехали они не долго. Майор остановил лошадь.

—  Все, орлы, приехали. Дальше пойдете одни. Тут близко.

Разведчики медленно, как бы нехотя, сползли с саней и встали шеренгой, ожидая не последует ли указаний от командира. Но Афанасьев только пожал на прощание руку каждому и произнес:

— Давайте, парни, с богом. В общем, ни пуха вам! Возвращайтесь…… 

 

Все шло как по нотам. Пожилой седоусый старлей с двумя саперами уверенно провели группу Лукьянова через наши минные заграждения. Потом, возле какого-то, одним им известного ориентира, они отползли в сторону, давая дорогу разведчикам.

— Ну, хлопцы, давайте. Мы свое дело сделали, дальше ваша работа, — сказал старлей. – Ползите сейчас прямо, метров через двести повернете немного влево, чтобы выйти к ложбине. Тут поближе мы снежок намяли, когда ползали, должно быть еще видно. С минами там осторожнее, не балуйте. Свои мы пометили веточками.  А есть ли мины в ложбинке не знаю, мы туда не ползали – далеко.

— Спасибо мужики. Хорошо провели, а главное тихо, — поблагодарил саперов Лукьянов, вглядываясь в огромную снежную равнину, раскинувшуюся перед ним.

Здесь была ничейная земля. Так называемая нейтральная полоса. Но уже где-то совсем недалеко находился враг, который ждал их и жаждал убить. Чтобы обмануть его и остаться в живых, теперь от Лукьянова и его товарищей требовалась величайшая осторожность. Убедившись, что впереди не видно ничего подозрительного, Иван по-пластунски двинулся вперед. Семенов и Прохоров  поползли вслед за ним. 

Саперы остались на месте. Хотя вскоре разведчики пропали из виду и ни единого шороха в ночи не выдавало  их местонахождения, седоусый старлей продолжал ждать.  Саперы не только должны были провести группу Лукьянова через свои минные заграждения, но еще и прикрывать ее. Если бы началась заваруха, саперам пришлось  отстреливаться, пока разведчики не отойдут на свою сторону. Впрочем, все обошлось. Группа Лукьянова не напоролась ни на мины, ни на немецкие дозоры. Выждав время, старлей махнул рукой своим парням, давая им знак к отходу.

Фото Евгения Халдея. Солдатский труд, Заполярье, 1941 год.

Война – есть война. Дело это страшное и никаких гарантий на ней никому не дается. Смертоносный железный дождь или маленький шальной кусочек свинца  может застигнуть на фронте кого угодно и где угодно.

На войне легко не бывает нигде и никому. Трудно и опасно везде: и  в пехоте, и во флоте, и  в авиации.  Но есть подразделения, куда идут только добровольно.  И охотников туда, как правило, немного. Это разведка.

В обороне все по теплым блиндажам сидят, а с разведки командование требует – вынь ему из вражеской траншеи языка да положь перед ним, причем, непременно живого.  И приходится поисковой группе отправляться за языком во вражеский тыл. А защита ей только темная ночь, да собственная смекалка.

Немцы — народ, как известно, аккуратный. Они уже создали у себя сложнейшую систему оборонительных сооружений, заградительного огня, охраны, наблюдения, средств обнаружения и предупреждения. А разведчик на нейтралке против всей этой  системы организованного убийства будто голый. Только он все равно поползет за своим языком. И аккуратный немец знает, что  поползет. А потому заботливо окутал подступы к своим позициям колючей проволокой со световыми и шумовыми сигналами, насовал там и тут мин-сюрпризов, пристрелял каждый кустик, подбив под приклад пулемета колышки, и неусыпно ждет когда же к нему в гости пожалует вражеская разведка. А чтобы не пропустить столь ответственный момент, то и дело подсвечивает своим дозорным нейтральную полосу ракетами.

Однако преодолеть  эту отлаженную оборонительную систему разведчику – только четверть дела. Главная задача – взять языка. Причем, взять его надо непременно тихо. Чтобы даже не пикнул. А для этого недюжая силенка требуется. Каким бы здоровяком фриц не оказался, надо суметь его в секунды скрутить и рот заткнуть. Поскольку, если, не дай бог, он голос подаст, тут такая катавасия начнется, только успевай отбиваться. Из всех щелей, из-за каждого поворота траншеи фрицы полезут.  Немец, он тоже никогда от языка не отказывался, тем более, если сам приполз.

Но самая трудная часть поиска –  отход. На этом этапе, как правило, больше всего ребят и гибнет. При отходе главная задача для разведчиков – уберечь языка. Его и волокут на себе, и собственным телом от пуль прикрывают. А надо же еще и всех своих вытащить – и раненых, и мертвых. Это в разведке закон. Товарища врагу оставить – последнее дело. Потому как, если ты сегодня хоть зубами от натуги скрипел, но товарища с той стороны вытащил, можешь верить, что в следующий раз  друзья и тебя раненого  не бросят.

В общем, в дивизионной или полковой разведке, которая обычно и занимается добычей языков, служба далеко не малина. Но Лукьянов, порой сравнивая свою прежнюю службу в полковой разведке и нынешнюю в разведотделе штаба фронта, считал вторую еще труднее. Конечно, раньше на задания приходилось ходить чаще, но зато ходили целым взводом, да и не забирались далеко. А сейчас приходилось обычно действовать в пятидесяти-ста километрах за линией фронта маленькой группой. Вот и теперь Лукьянову с Семеновым и Прохоровым предстояло пробрать в глубокий фашистский тыл, где не от кого ждать помощи и надеяться можно только на себя. Не нашли еще той меры, чтобы определить степень риска, на который шли разведчики, но свою славу смертников они заслужили по праву.

Где по-пластунски, где на четвереньках Лукьянов с товарищами все дальше углублялись за линию фронта. Несколько раз над ними взмывали световые ракеты, и тогда разведчики с силой сжимались в снег, ожидая пока те с тихим шипением не упадут и погаснут. Следуя указаниям саперов, они благополучно преодолели расстояние до ложбинки. Здесь обнаружили воронку, и, тяжело дыша, свалились в нее, передохнуть. 

Отсюда даже в ночной темени проглядывалась высотка, где находилось немецкое боевое охранение.  Враг находился совсем близко, и даже возникало ощущение, что он может услышать в тишине ночи шумное дыхание разведчиков. Конечно, это было невозможно, но зато в этом месте немцы вполне могли бы заметить движение группы Лукьянова. А потому в штабе фронта был предусмотрен небольшой отвлекающий маневр. 

При свете зависшей в воздухе ракеты, Лукьянов взглянул на циферблат часов:

—  Минут через пятнадцать шумнут, — сообщил он товарищам.

Для разведчиков эти минуты растянулись в часы. Тем более, что без движения, на снегу тела начали замерзать.

—  Да где они там, б…… Охренели совсем! Не на курорте же мы тут загораем,  твою мать!  – тихо ругнулся Семенов.

В этот момент с нашей стороны звонко и дробно застучал пулемет. Святящаяся трассирующая ниточка протянулась над равниной, пропадая где-то во вражеских позициях. Лукьянову живо представилось, как сейчас немцы на высотке вытягивают головы, вглядываясь что же там позади них обнаружили русские.

—  Строчи пулеметчик за синий платочек! – шепнул Семенов, озорно блеснув глазами. – Иван, пошли что ли?

—  Погодь. Выждем чуток.

Гулко в морозной тишине забили наши пушки, показались фонтанчики разрывов. Немцы опомнились быстро, в дело вступили их тяжелые минометы.

—  Ну все пора! – решительно сказал Лукьянов. – Давай за мной.

Под шумок артиллерийской перестрелки разведчики быстро проскочили по ложбинке опасное место возле немецкого боевого охранения и устремились вглубь вражеских позиций.

 

Бежать было трудно. Ноги проваливались по щиколотку, по колено в снег. Вскоре разведчики перешли на шаг. И долго топали, стараясь до рассвета уйти как можно дальше от линии фронта. Наконец, почувствовав, что силы уже на исходе, Лукьянов осторожно снял с плеч рацию, которую они забрали у Семенова, измотавшегося больше других, и последние километры несли по очереди с Прохоровым.

—  Все привал, парни.  Давайте, один направо, другой налево.  Осмотреть нет ли чего подозрительного.

Разведчики разошлись в разные стороны, но вскоре снова собрались возле лежащей в снегу рации и сообщили, что все спокойно.

—  Тогда тут и остановимся, — сказал Иван. – Надо передохнуть. Только давайте так. Двое отдыхают, третий охраняет. Первым в дозор я пойду, потом Семенов и ты, Прохор.

Лукьянов подхватил ППШ и двинулся к небольшой возвышенности неподалеку. Там и залег. Осмотрелся. Кругом, на сколько хватало взгляда, были покрытые снежным покрывалом сопки. Ни жилья, ни людей не наблюдалось, и это успокаивало. Однако в настоящий момент Ивана, даже больше чем противник, беспокоили собственные ноги. В пути он провалился в запорошенный снегом ручей и зачерпнул в сапоги обжигающе холодной воды. Первое время ноги неприятно покалывало от холода, а сейчас они застыли настолько, что он их уже попросту не чувствовал.

Лукьянов принялся стаскивать сапоги. Однако это оказалось далеко не простой задачей. Вода застыла и образовала ледяную корку, прочно припаявшую кирзу к ногам. Наконец, после титанических усилий ему удалось стянуть сапоги. Ноги пугали мертвенной белизной. Иван яростно принялся растирать их, но, быстро убедившись в тщетности своих усилий, достал фляжку. Вообще-то, спирт в группе был, своем роде, неприкосновенным запасом. Расходовался он только в крайних случаях и, как правило, во внутрь. Но иного выхода не было. Разведчика, как волка, ноги кормят.  Лукьянов плеснул в ладошку немного спирта и снова принялся растирать и разминать ноги. Постепенно они начали оживать.

—  О, а я чую русским духом пахнет! – вдруг раздался рядом голос неслышно подошедшего Семенова. – Выпиваете на посту, товарищ сержант?

— Я не пью. Ноги закоченели. Растер малость, — повернулся Лукьянов.

—  Я  бы тоже глотку себе растер малость. Может, сержант, дашь грамм пятьдесят?

—  На глотни, — протянул Иван фляжку.

Семенов сделал небольшой глоток, выдохнул и занюхал рукавом. Потом вернул фляжку и сказал:

—  Хорош спиртец. Но, как говориться, хорошего помаленьку. Да, Иван, я же сменить тебя пришел. Мы там костерок маленький развели. Иди посушись, я покараулю.

 

Кое как перекантовавшись до темноты возле скудного костерка, разведчики снова тронулись в путь.

Утром третьего дня они вышли к реке Петсамойоки. Местность здесь была уже лесистая и крайне заболоченная. Летом болота превращали подступы к Петсамойоки в смертельную ловушку, но сейчас, скованные морозом, к счастью, были легко проходимы.  Разведчики  беспрепятственно пересекли эту зону и углубились в леса.

Хотя Лукьянов и его товарищи всячески старались не обнаруживать своего присутствия, осторожно обходя места возможного расположения финских и немецких воинских частей, но  все же попали в неприятную переделку.

А все началось с того, что в лесу они наткнулись на дощатый сарайчик, сиротливо притулившийся на опушке под сенью деревьев. Никаких следов на снегу возле него не наблюдалось, из чего можно было предположить, что посещается он не часто. Разведчики не устояли перед искушением отдохнуть за ветром и под крышей над головой.

Освободив место в середине сарая от хаотично наваленных кирок, лопат и ломов, они устроили себе почти царский отдых.  Тут же в сарайчике развели на земляном полу костерок, разогрели на нем тушенку, сделали себе кипяточку из растопленного снега и впервые за последнее время наелись вдоволь. Но тут же ощутили как накопившаяся от переходов усталость непреодолимо тянет в сон. Прохоров нашел несколько дранных грубых мешков, старую попону и тут же соорудил нехитрое ложе. 

Лукьянов сказал товарищам ложиться, а сам остался на часах. В стене возле двери он нашел щель, откуда хорошо просматривалось близлежащее пространство перед сараем, и уселся возле нее.  Прохоров и Семенов уснули быстро и почти одновременно, оповестив об этом своего командира смачным храпом. А тот отчаянно боролся со сном. Иван то и дело прижимался головой к шершавым доскам возле щели, куда задувал холодный бодрящий ветерок, но помогало это слабо. Глаза закрывались сами собой. Но все же Лукьянов добросовестно продержался 2 часа своего дежурства, потом отсидел еще пять минут лишних и только после этого начал расталкивать Семенова.

Тот  протер глаза, посмотрел на сержанта, потом улыбнулся и сочувственно спросил:

—  Тяжко, Ваня?

—  Не то слово, Саня. Хоть спички под веки вставляй.

—  Ну, ложись, пока место не остыло.

Лукьянов, кажется, еще не успел коснуться спиной земли, как провалился в сладкую пучину сна.

 

—  Братва, фрицы!

Этот тихий возглас моментально подбросил вверх спящих Лукьянова и Семенова. Пришло всего несколько секунд, а они были уже на ногах, готовые к действию. Разведка приучает к быстроте. Быстро реагировать, быстро принимать решения и быстро действовать. И еще приучает не терять голову в любой критической ситуации.

—  Немцы. Трое. Вроде, направляются сюда, — сообщил свистящим возбужденным шепотом Прохоров.

Лукьянов подскочил к щели. Метрах в 25-30, беззаботно переваливаясь по снегу, шли три немца. Фельдфебель и два солдата. Направлялись явно к сараю. Иван снял автомат с предохранителя, поставил рядом и вытащил нож.

—  Прохор, давай к задней стене. Прячься за лопаты. Семенов, ты вставай в этот угол. Достань лимонку. Первого беру на себя. Как только он заходит, сдергиваю его в сторону и вырубаю. Прохор, даешь длинную очередь в дверной проем. А ты, Саша, кидай гранату. Глушим лимонкой тех, кто останется снаружи, и сразу их атакуем.  

Немцы были уже совсем близко. Они весело что-то лопотали по своему, ни сном, ни духом не ведая о нависшей над ними смертельной опасности.

Звонко металлическим звуком клацнул крючок. Лукьянов молча обругал себя: «Осел! Дурак! Сам же закрыл дверь на крючок, а теперь забыл его откинуть!»

—  Закрыто, — удивленно протянул фельдфебель, но среагировал быстро.

Он дважды махнул рукой, пришедшие с ним солдаты тут же отбежали назад и изготовились к стрельбе. Лукьянов растерялся. Одно дело нападать на противника врасплох и совсем другое, когда он уже насторожился и приготовился к бою. Тем более, что разведчики теперь оказались  словно мыши в мышеловке.

—  Кто здесь?! – требовательно крикнул фельдфебель и снова дернул дверь.

«Что делать? Что делать?» – лихорадочно искал спасительное решение Лукьянов. Наконец, он, кажется, на что-то решившись, достал гранату, но тут его остановил голос Семенова.

—  Какого черта! – громко, раздраженно на немецком рявкнул тот.

Это было настолько неожиданно, что Иван чуть было не выронил гранату под ноги. 

—  Кто здесь?! Выходи! – приказал фельдфебель.

—  Какого черта! Я — обер-лейтенант Вольтке. Что вам здесь надо?! – снова рявкнул Семенов.

Лукьянов и Прохоров напряженно застыли. Немецкого они не знали и за разговором следили только по интонации.

— Господин обер-лейтенант, я фельдфебель Бригель. Нам нужны инструменты. Откройте, — твердо сказал немец.

—  Впустить вас, фельдфебель, я не могу. Я здесь не один, а с дамой. И моя дама страшно стеснительная. К тому же она не совсем одета.

Вдруг Семенов надрывным женским голосом взвизгнул:

—  Все свиньи! Все! Генрих, какого дьявола они приперлись сюда?!       

—  Спокойно, Марта, спокойно. Солдаты на службе. Они выполняют приказ.

—  Генрих, вы негодяй. Зачем вы встаете?! Мне холодно. Вечно с вами одни неприятности. Чтобы я еще хоть раз с вами связалась…..

—  Успокойся, крошка. Фельдфебель, скажите что вам нужно, я вынесу.

Немец помолчал немного, потом ответил:

—  Нам нужно пять лопат и три кирки.

—  Сейчас, только подождите, я что-нибудь наброшу на себя.

Лукьянов оторопело смотрел за мимикой радиста, которой тот помогал себе в этом маленьком спектакле.

—  Ваня, помоги раздеться. Живо! – шепотом, уже по-русски приказал Семенов своему командиру и начал стаскивать с себя маскхалат.

С помощью сержанта Александр быстро полностью освободился от одежды, потом обмотался попоной и приоткрыл дверь и начал выставлять наружу инструменты. Увидев перед собой голого, безоружного человека, немецкие солдаты расслабились и направились к сараю, чтобы забрать кирки и лопаты. Но фельдфебель проявил бдительность. Сначала он просто с любопытством вглядывался в темное пространство сарая. Но, ничего не сумев разглядеть, заявил:

—  Извините, обер-лейтенант, я должен проверить все ли здесь в порядке.

—  Пожалуйста, фельдфебель, только не ложитесь там с моей дамой, она ждет меня, — пожал плечами Семенов и шагнул босыми ногами на снег, освобождая проход.

Бдительность сгубила фельдфебеля. Едва он шагнул внутрь, как Лукьянов навалился на него сзади, зажал рот рукой и всадил нож под лопатку. А с солдатами снаружи в одиночку  расправился Семенов.  Весело балагуря с немцами, он протянул им кирки и лопаты. А потом, когда солдаты, чтобы взять инструменты, выпустили из рук шмайсеры, неожиданно взмахнул ломом. Сначала Александр, используя лом как  дубину, проломил голову первому противнику, а потом словно копье, вогнал его острым концом в грудь второму. Когда Лукьянов и Прохоров выскочили на улицу, все уже было кончено, а главное, без единого выстрела. Им оставалось лишь  затащить трупы фрицев в сарай, накрыть их попоной и забросать инструментами.

Пока не обнаружилась пропажа немецких солдат, разведчики поспешили покинуть место своей стоянки и быстрым шагом отправились прочь. Несмотря на недавнюю ожесточенную схватку, ими владело радостное настроение от того, что удалось благополучно выпутаться из сложной ситуации.  Лукьянов и Прохоров принялись расспрашивать Семенова, что за «концерт» он устроил. Тот весело отшучивался:

—  А это, ребята, была просто небольшая комедь, без музыки, песен и танцев. Правильно говорят: когда не знаешь что делать, снимай штаны и бегай. Оказывается, помогает.

—  Ты, Сашка, хоть расскажи о чем вы там с немцами по-ихнему балаболили? – попросил Лукьянов.

Под хохот друзей-разведчиков Семенов в лицах пересказал разговор между обер-лейтенантом Вольтке, его дамой и фельдфебелем.

—  Ну, молодец, Семенов! – восхитился Прохоров. – А когда ты фрицам лопаты отдал, о чем говорили. Вы еще так ржали.

—  А они спросили, мол, как тут не холодно…. ну это самое… А я, значит, им отвечаю, что если мне приспичит, то я и на Северном полюсе смогу и даже с белой медведицей.

Разведчики весело засмеялись.

—  Бедовый ты мужик, Сашка. Слушай, а откуда ты немецкий так знаешь? – спросил Лукьянов.

—  В школе хорошо учился, сержант. А если серьезно, то на заводе выучил. У нас там немецкие специалисты работали, приходилось с ними общаться, вот и освоил.

— Нет, а как ты за бабу-то здорово говорил! – продолжал восхищаться Прохоров. – Как взвизгнет! Я сам удивился. Думаю, а откуда тут баба, то взялась? А потом гляжу – это Саня бабьим голосом верещит. Артист!

— А я и есть артист. Я в училище в самодеятельном театре играл. А поскольку в училище у нас девчонок не было, то женские, и мужские роли приходилось исполнять. Вроде, получалось. Да и вообще, к вашему сведению во времена Шекспира в английских театрах все роли, и женские, и мужские играли исключительно актеры.

—  Это в каком училище ты учился? — спросил Прохоров.

Семенов на миг смутился, словно бы поняв, что сболтнул лишнее, а потом отрезал:

— В ФЗУ! 

Под утро следующего дня разведчики вышли к объекту – цели своего пути. Судя по всему здесь действительно находились воинские склады. Но близко подобраться к ним не было возможности. Всю территорию по периметру опоясывала колючая проволока.

Отойдя подальше от объекта, разведчики выбрали место для привала. Перекусив на скорую руку, они сгрудились возле Семенова, который уже настроил рацию и вышел в эфир. Окунувшись в родную стихию круговерти морзянки, пробивавшейся сквозь пургу шумов и свита, бушующую где-то там, в невидимом глазом радиоокеане, Александр, казалось, отключился от этого мира. Лукьянов и Прохоров напрасно вглядывались в  отрешенное лицо радиста, пытаясь угадать по его выражению какие новости их ждут.

Наконец, Семенов закончил сеанс связи, снял наушники и устало потер виски руками. Выждав паузу, он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:

—  Ну, что вы так переживаете. Не волнуйтесь. Все нормально, вас не забыли, помнят, ценят. Сегодня вечером ждите самолет. Место сброса посылки обозначить тремя кострами. Самолет предположительно будет в этом квадрате в полночь.

—  Отлично! – обрадовался Лукьянов. – Так парни, сейчас поспим, а как стемнеет, пойдем искать поляну для гостинцев.

Как обычно Иван остался дежурить первым, а остальные привычно полезли под ели. Так спать им приходилось уже не раз, и, за неимением лучшего, такое ложе было совсем неплохим. Ели в этих местах росли раскидистые, с густыми лапистыми ветвями, клонившимися книзу. Забравшись под их сень, человек был надежно огражден приземистой хвойной  крышей от любой непогоды. Хотя, конечно, от мороза она защищала слабо, но ни снег, ни ветер были уже не страшны.

 

С самолетом все прошло гладко. Разведчики загодя выбрали место, наломали сушняка и, услышав гул самолета, быстро запалили три костра в форме равностороннего треугольника. Правда, с самолета их заметили не сразу. Первый раз летчики проскочили правее, но вскоре вернулись и сбросили груз. Разведчики быстро забросали костры снегом и устремились к месту, куда опустился на парашюте, предназначенный им контейнер.

—  Жратва, ребята, живем! Так, тушенка, галеты, шоколад….. Ты смотри, Прохор, сгущенки положили. Молодцы. Ракетница. Бинокль. Трофейный, цейсовский – хорошая оптика. Патронов подбросили. Пригодятся. Так, это что тут завернутое? Запасное питание для рации, очень хорошо……- комментировал Семенов, извлекая содержимое посылки.

—   Богато сбросили, — выразил свое мнение Прохоров.

—  Да уж, не знаю какой Дед Мороз о нас позаботился, но сделал он это толково, — согласился радист.

Конечно, продукты и предметы сброшенные разведчикам были для них очень важны. Но, пожалуй, не менее значимо было и внимание.  Осознание, что там, на нашей стороне о них помнят, понимают всю трудность их задачи и стараются помочь в меру сил, можно сказать, грело душу и  окрыляло.

 

Уже двое суток разведчики вели наблюдение за складами. Объект охранялся очень хорошо. По всему периметру он был окружен изгородью из колючей проволоки. За ней постоянно курсировали парные пешие патрули. По углам возвышались сторожевые вышки, на которых были установлены мощные прожектора. Над пакгаузами, видневшимися за колючкой, была натянута маскировочная сетка.   

 Разведчики работали на совесть. Наблюдение они вели круглосуточно, делая лишь небольшие перерывы для сна и еды. На высокой сосне соорудили так называемое «воронье гнездо, откуда, поочередно сменяя друг друга, в бинокль вели наблюдение за территорией базы. Ночами подбирались к «колючке»: изучали график патрулей, маршруты их движения, время смены. Кроме того, Прохоров полдня пролежал в снежной норе – следил за машинами. Разведчики заметили, что в одном месте дорогу развезло и машины частенько там пробуксовывали. Была надежда, что какая-нибудь машина может завязнуть и ее придется разгружать, чтобы вытянуть. Тогда удалось бы подробнее выяснить характер перевозимых грузов. И действительно, один раз семитонный «бьюссинг» забуксовал и, пытаясь выбраться, сполз в кювет  так, что его пришлось вытаскивать тягачом. Но он шел порожняком, груженые машины проходили легче.

 

Только на исходе вторых суток усталые и измученные недосыпанием разведчики собрались все вместе в условном месте, где у них был тайник с провизией и снаряжением.

—  Все, будем заканчивать выполнение задания. Не до лета же здесь сидеть. Семенов, налаживай связь с большой землей, — распорядился Лукьянов.

—  А что будем передавать-то?

— Как что? Уточненные координаты складов с боеприпасами. Скажешь, что объект активно функционирует.

— А вы, товарищ сержант, уверены, что это именно склады с боеприпасами, а не туфта какая-нибудь? – неожиданно холодно осведомился радист.

— Что же по твоему они фураж или шапки с сапогами так охраняют?!

—  Не знаю я, Ваня, — уже мягче произнес Семенов. – Самолеты вызвать недолго. Давай еще раз все обмозгуем. Ты пленных видел?

Действительно, разведчики, когда вели наблюдение с сосны в бинокль, неоднократно замечали как немцы перегоняют по территории базы группы военнопленных по 20-30 человек. Что они там делают — выяснить не удалось. Обзору мешали деревья и просматривались, по сути дела, лишь небольшие участки в непосредственной близости от ограждения. И все же Лукьянов гнул свою линию:

—  Какого хрена тут мозговать. Вызвать самолеты и стереть эти склады к чертовой матери!

—  Вот, что я тебе скажу, сержант, — твердо стоял на своем и Семенов, — если мы сейчас своими же бомбами своих же людей бить будем, и, не дай бог зазря, не будет нам с тобой никакого оправдания.

—  А если это действительно склады боеприпасов?! И все эти машины отсюда к линии фронта идут?! Будет нам прощение, если снаряды, которые сегодня здесь лежат, завтра по немецким батареям развезут?! – начал горячиться Лукьянов. – Теперь о пленных. Руки им перед немцами никто вверх не тянул. А сейчас они еще и работают на них.

—  В плен по-разному попадают. Раненым, например…… И любой из нас в плену может оказаться.

— Здесь я командир! – вспылил Лукьянов. – Семенов, я вам приказываю передать сообщение о бомбежке складов.

—  Ты, Ваня, старший по должности, а я по возрасту. Извини, но жизненного опыта у меня поболе твоего будет.

Конец спору Лукьянова и Семенова, готовому уже вылиться в драку, неожиданно положило подключение к нему Прохорова.   

—  Товарищ сержант,  Александр прав. Рано еще бомбить. Надо языка брать.

Лукьянов раздраженно обернулся к  другому оппоненту:

—  Ну, и  как ты его возьмешь?! Или у тебя шапка-невидимка имеется?

Но все же мнение большинства заставило командира группы принять компромиссное решение. Немного поразмыслив, он махнул рукой и сказал:

—  Ладно, черт с вами, убедили. Семенов, настраивай рацию и передавай радиограмму с координатами базы. Но скажи, что пусть бомбят ее только, если в течение двух ближайших суток мы не дадим о себе знать. А завтра пойдем искать языка.

 

Семенов лежал за сосной в десятке метров от «колючки». В эту ночь температура существенно опустилась и тело уже давно бил мелкий озноб от пронизывающего до костей холода. Мороз начинал принимать вид медленной изуверской пытки. Но лежать здесь было необходимо. И лежать неопределенно долго.

Рядом с радистом убегала к ограждению полоска подмятого снега.  Правда, в темноте она скрывалась от глаз уже в нескольких шагах, но Семенов знал, что этот желобок протянулся к самым немецким пакгаузам и где-то там на конце его также скрипели зубами от холода Лукьянов и Прохоров и также пытались разогнать кровь в коченеющих пальцах.

Час назад  они легкими, бесшумными тенями скользнули мимо радиста и поползли за языком. Поначалу у разведчиков была мысль захватить языка, сняв парный патруль, ходивший вдоль колючей проволоки, но вскоре они от нее отказались и решили попытать счастья у барака охраны, который приметили в бинокль. Дело в том, что патруль всегда настороже и страхуется от нападений. Движется по открытому месту, где к нему чрезвычайно трудно подобраться незамеченным. К тому, же за ним приглядывает еще и часовой с вышки. Разведчики резонно посчитали, что для них будет значительно легче пробраться на базу мимо патруля, нежели его обезвредить без шума. А на территории можно было попытаться захватить какого-нибудь солдатика, страдающего бессонницей. За такой добычей и вышли сегодня ночью на охоту разведчики.

Семенов остался в прикрытии. В его задачу входило обеспечение отхода Лукьянова и Прохорова. При первых признаках тревоги он должен был расстрелять патруль, а потом автоматным огнем отсекать преследование.  Но, по большому счету, если бы поднялась тревога, у ни у кого из разведчиков практически не было надежды на спасение.

Однако удача определенно улыбалась им сегодня. В бараке охраны скрипнула дверь и на миг блеснула короткая полоска света. Фигурка в гимнастерке мелкими шажками засеменила к небольшому деревянному туалету, находившемуся поодаль. Как только за немцем закрылась дверь, две белые тени метнулись туда же.

А вот от рядового 19-го горнострелкового корпуса 20-й горной немецкой армии Клауса Дитцера удача явно отвернулась. Возможно, из-за того, что он накануне вечером совершил нехороший поступок: стащил с кухни сушеного гороха и тайком от товарищей умял его один. Когда ел, было вкусно, мучения начались ночью. Размокший от жидкости горох разбух, живот начало пучить. Проснувшийся Дитцер понял, что еще немного и его может постигнуть страшный конфуз, поэтому быстро устремился на улицу. Добежав до туалета, он поудобнее устроился на корточках, закурил папиросу и тут в отблесках спички вдруг заметил как сверкнуло лезвие ножа просунутое в щель двери. Еще секунда и деревянный запор повернулся вниз. Выражение лица Дитцера менялось с калейдоскопической быстротой: недоумение, удивление, ужас…. Две белые фигуры схватили его, оглушили ударом по голове, засунули в рот кляп, связали руки, натянули на него такой же, как у них, маскхалат и выволокли на снег.

—  Форветс, ползи! Шнель, шнель!

Ошарашенный Дитцер слепо барахтался в снегу, увлекаемый сильными руками и энергично подгоняемый прикладом автомата. Ошарашенный неожиданностью нападения,  он послушно подчинился разведчикам, которые стали заставлять его ползти сквозь  небольшую щель в колючей проволоке. А снаружи немца уже подхватили другие руки и резко, словно мешок, выдернули из под ограждения.

Только на своей базе разведчики пришли в себя. Убедившись, что преследования нет, они развели костер и придвинулись к нему поближе – мороз уже начал прохватывать разгоряченные от бега тела. Постепенно успокоилось дыхание, все страхи отошли на задний план. Прохоров и Лукьянов весело наперебой рассказывали Семенову, как брали языка. А когда рассказ дошел до описания непосредственно захвата, повествование превратилась в набор отдельных междометий, потому что разведчики буквально катались от хохота. Сам же присутствующий здесь язык боязливо таращил на них свои большие, чуть на выкате глаза и время от времени  угодливо улыбался. 

Вскоре рассказ подошел к концу. И Лукьянов перешел на деловой тон:

—  Ладно, повеселились и хватит. Все. Давайте потрошить фрица. Прохор, в охранение. Семенов, переводи.

Только сейчас Лукьянов смог рассмотреть, кого они притащили. Язык, еще недавно такой труднодоступный и опасный, ныне представлял собой довольно жалкое зрелище. Немец был  полумертв от страха и таращил на разведчиков испуганные глаза, словно видел перед собой  злобных чудовищ. Новенький, сверкающий белизной бязевый масккостюм, который они на него напялили, уже запачкался, вымок и теперь мешком висел на тщедушной фигурке пленного.  А длинные завязки, которые в спешке некогда было завязывать, колыхаясь на ветерке, лениво стегали его по груди, будто он самолично бичевал себя за неосторожность.

—  Имя? Фамилия? – синхронно переводил вопросы Лукьянова Семенов.

Немец мучительно выдавил:

—  Клаус Дитцер.

—  Номер дивизии, полка, батальона, роты?

Пленный испуганно заморгал глазами. Долг и страх еще боролись в нем. Семенов, свирепо сверля его взглядом, ухватил за концы завязок, притянул к себе, отвел назад руку. Немец рефлекторно дернулся назад, ожидая сильного удара. Но удара не последовало, Семенов лишь легонько шлепнул его по щеке ладошкой, будто приводя в чувство, и мягко сказал:

—  Говори, милый. Не стесняйся. Если не хочешь, чтобы я у тебя на заднице свастику вырезал, говори.

И страх победил. Немца как прорвало. Он что-то быстро начал лопотать.

—  Что он там балаболит? – спросил Лукьянов.

— Да вот, хочет объяснить нам, что хороший парень. Потомственный пролетарий и все такое….. До войны работал электриком на заводе «Аргус Моторенверке».  Сочувствует, понимаешь, Советской власти. Говорит, что никогда не верил Гитлеру и Геббельсу. На фронт отправился не по своей воле. Попал по мобилизации. За время войны не убил ни одного русского. Просит сохранить ему жизнь.

—  Соври, что сохраним ему жизнь, если все честно расскажет. Некогда с ним возиться.

—  Он согласен отвечать на наши вопросы.

—  Номера его дивизии, полка, батальона, роты?

На этот раз немец не стал запираться.

—  Какие задачи стоят перед его частью?

—  Охрана складов военных боеприпасов.

—  Откуда доставляют им грузы и куда увозят?

—  Откуда доставляют, он не знает, а везут, в основном, в Петсамо, Линахами и дальше на фронт.

—  Что за пленные у них работают? Численность? Чем занимаются?

— Привезли из какого-то лагеря. Около двух сотен. Состав интернациональный. Занимаются строительными работами, а также используются на погрузке и разгрузке   

—  Развяжи ему руки. Пусть нарисует на снегу план складов с указанием постов охранения и обязательно системы противовоздушной защиты.

Почти час разведчики занимались допросом языка. Выжав из него все, что можно, решили перекусить. Угостили пленного. Тот съел немного галет с тушенкой, но от чая, памятуя о своем недуге, отказался. Покурили.

—  Слушай, Саша, — вдруг встрепенулся Лукьнов, — А скажи ему, пусть расскажет о своей жизни в Германии. Интересно!

Немец удивленно выслушал вопрос Семенова, потом медленно подбирая слова начал говорить. Но постепенно разошелся и вскоре уже, словно словоохотливый попутчик в поезде, доверительно рассказывал о своей семье, родителях и дочурке. Потом начал говорить о своей работе на заводе и неожиданно обрел увлеченного собеседника в лице Лукьянова, который до армии работал на ВИЗе. Они уже довольно улыбались, когда один из них начинал рассказывать о том, что было знакомо и привычно другому. Во враге начал открываться человек.

За разговорами время текло незаметно. Вспомнив, что Прохоров уже давно дежурит, Лукьянов поднялся и сказал Семенову:

—  Ладно, поболтали и хватит. Скажи фрицу пусть поспит. Я пойду сменю Прохора. Парень уже, наверное, в сосульку превратился. А ты выходи на связь. Пусть высылают самолеты. Будем бомбить. Ну, я пошел.

—  Погоди, Иван. А фрицем как?

—  Как-как?! Понятно как. Только не сейчас. Пусть думает, что мы его отпустим. Человек нам душу раскрыл, а мы его тут же в расход. По-сволочному как-то. Уснет, тогда и кончим. Без боли на тот свет отойдет.

Лукьянов повернулся и зашагал в лес. Семенов проводил его спину глазами и перевел взгляд на пленного. Потом опустил глаза и задумчиво поскреб пальцем щетину на подбородке. Но Дитцер должно быть успел прочитать в них нечто весьма неутешительное для себя.

—  Вы меня убьете? — обречено спросил он.

—  Нет. Ложись поспи. Когда мы будем уходить отсюда, отпустим тебя, — по-немецки ответил Александр.

Однако Клаус каким-то шестым чувством определил, что русский лжет. Он встал на колени, и, обнимая ноги сидящего Семенова,  принялся умолять сохранить ему жизнь. И вдруг в пресмыкавшемся немце словно произошел взрыв. Он резко рванул радиста за сапог, отчего тот повалился на спину. С диким звериным рычанием Дитцер бросился на него и вцепился пальцами в горло. Не имея возможности пустить в ход оружие, Семенов одной рукой старался за подбородок отпихнуть немца от себя, а другой судорожно шарил по сторонам.  Нащупав головешку в костре, он схватил ее и сунул в лицо Клауса.   Тот взвыл от боли и ослабил хватку. Александр тут же воспользовался этим. Он перекатился и подмял немца под себя. Потом вытащил нож и вонзил его в грудь противника. Вскоре руки Дитцера безвольно разжались, а взгляд остекленел.

Семенов прокашлялся. Зачерпнув ладонью горсть снега, растер горло. Затем поднялся, за капюшон маскхалата отволок немца подальше и забросал его тело снегом.   

 

—  А где фриц? – спросил вышедший к костру Прохоров.

—  Улетел на небо, — буркнул Семенов и красноречиво поднял  глаза к верху.

—  Вот и хорошо, — кивнул Прохоров. – Мы только что с Иваном обсуждали как нам его сподручнее туда отправить. А ты, стало быть, в одиночку справился.

— Жить захочешь — справишься, — усмехнулся Семенов и занялся настройкой рации.

 

Самолеты прилетели под вечер. Прохоров первый услышал приглушенный гул их моторов.

— Летят! Летят, братва!

Вслед за ним вскочили на ноги остальные и, задрав головы, стали всматриваться в серое небо. Бомбардировщики шли прямо на цель. Вот они, почти растворившись в вышине, зависли над складами. Казалось, что сейчас раскроются бомбовые люки и тяжелые с оперением сигары, со свистом обрушатся на пакгаузы, сея вокруг смерть, разрушения, ужас. Но время шло, а взрывов не было.

Склады, на которые разведчики затратили столько сил и времени, ради уничтожения которых прошагали и проутюжили животами столько километров по вражеским тылам, оставались целы и невредимы.  А самолеты уходили все дальше на запад. Наконец, где-то там, вдали, еле различимо ухнули взрывы.  Разведчики растерянно переглянулись.

    —  Черт знает, что происходит. Ничего не пойму, — пробормотал Лукьянов.

    —  А что тут не понять-то! Шею бы намылить тому штурману, который наши склады проворонил. Свалили бомбы бог знает куда, лишь бы отделаться. Ну, ведь все им дали: координаты, ориентиры….- Семенов покачал головой, в сердцах выматерился и сплюнул в снег.

Тем временем самолеты развернулись и легли на обратный курс. Неожиданно лес под ними ожил маленькими яркими вспышками, тишину прорвали зловещие хлопки зениток. Это было настолько внезапно, что четкий строй машин нарушился. Веера трассирующих пуль гонялись за ними в вышине. И одну нашли. Бомбардировщик завалился на крыло и, провожаемый густым дымным шлейфом, рухнул в лес. Остальным удалось благополучно проскочить опасную зону.

 

Прохоров ушел в дозор, а Лукьянов и Семенов в подавленном настроении молча сидели у костра. Наконец, Иван нарушил затянувшуюся паузу и произнес:

   —  Александр, позови Прохора. Будем совет держать.

   —  В Филях? — едко усмехнулся радист.

   —  Ага, будем думать что турецкому султану писать.

   —  Ну, тогда я сейчас.

Когда разведчики собрались все вместе, Лукьянов начал  рассказывать им появившийся у него план:

  —  Значит так, парни. Самолеты сверху складов не видят. Маскировка у фрицев отличная. Если бы так просто было, то нас и посылать было незачем. Но послали. И если уж   мы здесь, то свою задачу должны выполнить до конца. И мы ее выполним! Я предлагаю проводить бомбардировку ночью. Так и самолетам будет подойти безопаснее. А чтобы они не промахнулись, мы подсветим им цель ракетами.

Иван обвел взглядом разведчиков, однако те молчали. Принять план Лукьянова было нелегко. Сродни подписания самим себе смертного приговора. Если дать световой сигнал бомбардировщикам, значит  неминуемо обнаружить свое присутствие во вражеском тылу. В этом случае выбраться к своим имелось очень мало шансов.

  —  Смотрите, если кто боится, пусть уходит. Я и один могу навести самолеты на цель.

   —   Зачем один, я тоже останусь! — твердо заявил Прохоров.

  — Отчаянные вы ребята, — улыбнулся Семенов. —  Но и я с вами. Как говориться, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. В общем, помирать, так с музыкой.

  —  Вот и ладненько, — кивнул Лукьянов. — Тогда я сейчас подежурю. Ты, Прохор, отдыхай. А ты, Саша, выходи на связь с нашими. Пусть снова высылают самолеты.

Разведчики загодя вышли к складам и потом, ежась от прохватывающего холода, долго вслушивались в тишину ночи. Прохоров, как обычно, первым уловил гул самолетов.

   —  Кажется, наши. Ну, сейчас, ребята, мы вам поможем, — сказал Лукьянов и достал для ракетницы два длинных белых патрона с красными головками.   

Чуть выждав, чтобы самолеты приблизились, Иван вскинул ракетницу вверх и два красных огонька, один за другим, прорезали ночную темноту. На складах немедленно поднялась тревога, до разведчиков донеслись крики часовых. Но было уже поздно. Бомбардировщики вышли на цель. Первый самолет, подсветив себе для верности САБом (светящейся авиабомбой), свалил свой смертоносный груз, и машина, словно почувствовав облегчение, плавно пошла вверх. На ее место сразу же выдвинулась другая. Одна из первых фугасных бомб пробила крышу и врезалась в штабель продолговатых зеленых ящиков. Последовал взрыв страшной силы. Казалось, раскололась сама земля. Когда дым немного рассеялся, пакгауза, в который попала бомба, уже не было. Его разметало в щепки. Кругом царили разгром и паника. Немцы, оглушенные грохотом, носились в свете пожарищ с дико вытаращенными глазами, бросались на проволоку, стремясь вырваться из огненного ада. Хотя некоторые офицеры пытались навести порядок, но их никто не слушал. Правда, в отдаленном углу, наименее затронутом разрушениями, немцы включили прожектор и расчет зенитки открыл стрельбу по самолетам. Но советские летчики сегодня выполняли бомбометание просто на отлично. На месте зенитки и расчета вскоре осталась только дымящаяся воронка.

Тем временем разведчики, не разбирая дороги, мчались через лес, на бегу уклоняясь от сучков и веток, оступаясь, падая, вскакивая и все дальше удаляясь от складов. В этом было их единственное спасение и ног своих ради него они не жалели.

 

Лукьянов проснулся от холода. Все его тело сотрясалось в мелком ознобе. В горле першило. Он сглотнул слюну и это вызвало болезненные ощущения в горле. «Не заболеть бы, — с тревогой подумал он. — Галопировали вчера как лошади. Потом свалились с ног и уснули. Конечно, потный был, разгоряченный. Могло и прохватить».  Иван не знал насколько далеко они удалились от складов. Ушли на сколько смогли и остановились только на грани изнеможения.

Иван осмотрелся вокруг. Рядом спал, подтянув колени к подбородку и подрагивая от холода, Прохоров. Семенова Лукьянов не увидел. Это ему не понравилось. Он поднялся. Да, вот пролежень, здесь спал радист. Шаги вели только сюда. Впереди снег был чистый. Иван растолкал Прохорова.

    —  Вставай. Семенов пропал.

    —  Как пропал? Куда пропал

    —  Ушел обратно по своим следам.

    —  Зачем?

    —  Ты меня спрашиваешь?

    —  М-да, дела. Не было печали, так черти накачали. Что будем делать?

    —  Пойдем искать.

Лукьянов и Прохоров собрались и двинулись в обратный путь. На душе было муторно. Сейчас, когда их самих уже, наверняка, искали, им приходилось выяснять что приключилось с Семеновым.

    —  Ума не приложу, что случилось, —  задумчиво произнес Иван.

    — Что-что, ясно что! Дезертировал наш радист. Жизнь свою решил поберечь. Надеется отсидеться где-нибудь. Сейчас пригреется на печи у какой-нибудь финночки.

    —  Да ты что, очумел?! За каким хреном он финночке сдался. У нее, наверное, свои финны есть.

    — Может быть есть, а может быть и нет. А он парень видный, опять же по-немецки здорово чешет……

И тут Прохорова словно осенило. Он хлопнул себя по лбу и воскликнул:

   —  Понял! Гад он, Иван! К фрицам наш радист ушел, вот куда! По ихнему он  как настоящий немец болтает. Наверняка, у фрицев научился. А они его к нам заслали. Мне еще тогда в сарае кое-что подозрительным показалось. Он сказал, что в училище в самодеятельности за баб роли играл, а я спросил в каком училище. Помнишь что он ответил? В ФЗУ! Почему же у них в ФЗУ баб-то не было? Я тогда об этом спросить постеснялся, а сейчас все понял. Гад он, сволочь! И нас продаст, если еще не продал!

Разошедшегося Прохорова резко оборвал Лукьянов. И со сталью в голосе отчеканил:

  —  Прохоров, а ну кончай! И запомните раз и на всегда рядовой: облить человека грязью просто, доказать, что вы правы, трудно. Пока не убедимся, что Семенов — предатель, хаять его не разрешаю. Понял?!

   —  Так точно, понял.

Заметив, что товарищ обиделся, Иван уже мягче добавил:

  —  Да ладно, ты, Прохор, не дуйся. Мы же еще вчера вместе с Семеновым кашу рубали и к немецким складам ползали. А вдруг случилось что-нибудь, о чем мы не знаем? Подумай сам. Что нас первым делом спросят на нашей стороне — где Семенов? А мы что сможем ответить — не знаем, мол. И получится будто мы его бросили.

  —  Если спросят……

 

  — Господин оберштурмбанфюрер, прибыл капитан Кранц, — доложил адьютант.

Эрих Хорхе поднял на него глаза.

    —  Проводите его немедленно ко мне, — приказал он и аккуратно сложил в папочку бумаги, которые  читал.

        —  Хайль Гитлер!

На пороге возник невысокий крепыш с волевым лицом старого служаки.

    —  Хайль. Проходите, капитан.  Садитесь.

Когда Кранц сел, Хорхе продолжил:

— Дело, по которому   я вас вызвал не терпит отлагательств. У меня много работы, поэтому я буду краток. Итак, в окрестностях Луостари был задержан русский диверсант. Собственно, он сам отдался нам в руки. Вышел на шоссе, остановил легковую машину и на немецком потребовал доставить его в комендатуру. Правда, перепуганный не на шутку шофер доставил его только до первого контрольно-пропускного пункта, а там выскочил из машины и позвал на помощь солдат. Но русский и на сей раз потребовал отвезти его в комендатуру. Однако, оказавшись в комендатуре, он отказался отвечать на вопросы. Сказал лишь, что является нашим человеком, выполнявшим секретное задание в советском тылу, и что говорить будет только с представителем абвера. Почтение к адмиралу Канарису удержало наших ребят от проявления излишнего усердия. Его перебросили к нам в штаб. И теперь, Кранц, я отдаю его вам. Выясните что это за птица, и, если он не тот за кого себя выдает, можете вернуть его мне обратно. У меня тоже найдется к нему несколько вопросов.  А теперь,  капитан, можете забрать этого русского. Соответствующие указания я уже отдал.

 

Лукьянов и Прохоров брели по лесу. Именно брели, устало вытаскивая ноги из снега и снова тяжело в него ступая. Следы Семенова то пропадали, то снова находились, иногда смешивались с какими-то другими.  Шли они молча, говорить ни о чем не хотелось. Лукьянов, ссутулившись, шагал впереди, когда его остановил тихий шлепок по плечу. Он обернулся. Прохоров приложил палец к губам и жестом показал, что нужно слушать. Откуда-то справа донеслись голоса. «Вот черт, влипли все-таки!» — раздраженно подумал Иван.

Теперь медлить было нельзя. Лукьянов махнул рукой и разведчики стремглав кинулись назад. Усталость, которая еще недавно тяжелым грузом висела на ногах, сейчас словно испарилась.

Они неслись во весь дух. Прохоров первый выскочил на небольшую полянку и вдруг застыл как вкопанный. На другом конце поляны, шагах в тридцати, в такой же окаменелой позе стоял немец. Он, видимо, обернулся на шум и сейчас изумленно и испуганно таращился на две фигуры в замызганных белых балахонах. Короткая очередь, и немец, захлебнувшись в крике, рухнул в снег. Лукьянов забросил автомат на плечо и легонько подтолкнул товарища.

—  Давай, Прохор. Нажимай. Волка ноги кормят.

 

Кранц в раздумье прошелся несколько раз возле стола, потом резко отодвинул стул и уселся на него.

—  Итак, я вас внимательно выслушал, — начал он, устремив жесткий взгляд в лицо Семенова, сидевшего напротив, — Хотя я и не могу сейчас уличить вас во лжи, но полного доверия вы  мне не внушаете. Знаете, кто предал один раз……. Ладно, ладно, оставьте ваше негодование при себе. Болезненное самолюбие — серьезный недостаток для агента. Я думаю, что это втолковали вам в Борисовской разведшколе. Нет? Ну, значит, растолкуют в Аушвице. Хм ……. Это вы считаете, что достойны лучшей награды за свою деятельность, а я пока еще сомневаюсь.  Ладно, давайте  уточним некоторые детали вашего задания у русских.  Итак, вы должны были вести наблюдение за передвижениями наших войск на участке дороги Луостари-Петсамо. Так? Да вы чувствуйте себя свободней. Курите. Хотите выпить? Есть коньяк, финская водка. Нет? Понимаю, я слышал, что в Борисовской школе вы вели примерный образ жизни. И по-моему напрасно. Знаете лозунг Геббельса: «Сила через радость»? Да, я понимаю, что для вас главное не удовольствия, а война с Советами. Однако на практике вы осуществляли свою цель не лучшим образом. Ваши последние агентурные сообщения — это просто дерьмо собачье! В них совершенно нет информации, которую бы могла использовать армия вермахта в своей борьбе! Знаете ли вы что-нибудь о группах русских, которые работали в нашем тылу в одно время с вами? Нет? Очень плохо. А может быть вы лжете? Кстати, нам удалось обезвредить двух  диверсантов, которые предположительно навели русскую авиацию на наши воинские склады в окрестностях Луостари. Вы о них, что-нибудь знаете? Нет? Тогда не дай бог, если они знают о вас. Пока у меня нет информации о результатах допроса этих диверсантов.  Но, если окажется, что они знают о вас больше, чем вы о них,  в Аушвице вам все же придется оказаться.

У Семенова тревожно сжалось сердце. «Ах, парни, парни, неужели попались. Хотя, может быть, Кранц врет. По его толстой морде не разберешь. То, что их обнаружили — это точно. Но взяли ли? Эти ребята так просто не дадутся в руки. Но на всякий случай нужно еще раз все просчитать, подготовиться. В крайнем случае, можно даже признаться, что был с разведчиками возле складов. Конечно, немцы за это по головке не погладят, но и от Аушвица есть шанс открутиться. Скажу, что не было иного выхода, за мной постоянно наблюдали, а то что самолеты первый раз пролетели мимо — так это моя работа, мол, намеренно дал неточные координаты. В общем, сыграть под труса. Фрицам это понятно, они могут поверить».

Немцы действительно обнаружили Лукьянова и Прохорова. Заметили они их, когда те преодолевали небольшую поляну. Но разведчики увидели преследователей еще раньше, а потому бросились обратно к лесу.

Лукьянов на бегу крикнул:

—  Давай, Прохор, я прикрою!

Он тут же рухнул в снег и, молниеносно перевернувшись на живот,  полоснул автоматной очередью по видневшейся в просвете между деревьями серой фигурке. Пули прошли выше, но немец шарахнулся за сосну. Лукьянов перекувырнулся и тут же оказался на ногах, а сбоку коротко и зло застучал автомат Прохорова.

Этот маневр отхода под огнем они до седьмого пота отрабатывали на своей стороне. Двое или трое разведчиков бежали параллельными курсами, чтобы не перекрывать сектор обстрела друг другу. Кто-нибудь один постоянно прикрывал, стараясь подавить или отвлечь на себя огонь противника, пока его товарищи совершали перебежку на 15-20 метров. Потом он вскакивал и делал рывок, зная, что другой постарается не допустить пули ему в спину. Главное, было отработать синхронность действий. И сейчас, Лукьянов отметил про себя, что старания не пропали даром. Действовали они с Прохоровым четко и слаженно, как хорошо отлаженный механизм. Немцы, встретив организованный отпор, не смогли помешать разведчикам достигнуть леса, оторваться от преследования и скрыться в чаще. А сгустившиеся ночные сумерки дали Лукьянову и Прохорову маленькую передышку .

 

К счастью для разведчиков ночь здесь опускалась быстро. Немцы, оказавшись в кромешной тьме, остановились. Догонять врага, которого не видишь, им не хотелось. За каждым деревом чудился ствол автомата. А стрелять русские умели – в этом преследователи уже убедились, потеряв троих человек. К тому же они изрядно устали.

А Лукьянова и Прохорова ночь вообще застала на пределе сил. Почувствовав, что погоня прекратилась, они повалились в снег и минут двадцать лежали без движения. Наконец, Прохоров повернулся на бок и  произнес:

—  Иван, попросить хочу об одной вещи. Если со мной что случиться, отпиши матери. Так мол и так, погиб ваш сын смертью храбрых. Ты один так можешь, чтобы и поправде, и за душу брало. Мать у меня неграмотная, но соседка ей прочитает.

—  Ты, Прохор, эти черные мысли из башки выбрось. Даст бог, выберемся. А друг без дружки нам никак нельзя.

— Эх, сейчас бы хоть одним глазком на деревню свою посмотреть, — мечтательно протянул Прохоров.

И тут же он, обычно молчаливый, взахлеб стал рассказывать о своей деревне, родне и прошлой мирной жизни. Как будто торопился высказать то самое сокровенное, о чем не рассказывал раньше из боязни, что не так поймут. Он говорил и говорил, но Лукьянов уже думал о своем. В его голове словно запечатленные на кинопленке проносились образы его прежней жизни:

 Вот работящие и любящие сына отец и мать. Такая родная и мирная визовская прокатка. Заводские друзья-приятели, с которыми столь весело было купаться и  кататься на лодках на Верх-Исетском пруду. Вот проводы в армию. Занятия в электромеханической школе Тихоокеанского флота на Русском острове. Вот известие о начале войны, выступление перед ними, моряками, адмирала Юмашева, командующего Тихоокеанским флотом и долгий-долгий путь через всю Матушку-Россию до Москвы. Там, в столице их разделили: 71-ю бригаду оставили, а  72-ю, в составе которой находился и он, Лукьянов, отправили дальше, в Мурманск.

Особенно ярко память запечатлела фронтовые образы. К ужасам войны и гибели товарищей привыкнуть сложно. Поэтому сейчас в голове Лукьянова всплывали картины боевых событий:

Части 14-й армии, куда входила 72-я дальневосточная бригада морской пехоты, занимали оборону по Кольскому и Рыбачьему полуостровам. Врага к Мурманску пропустить было ни в коем случае нельзя, поэтому нужно было насмерть стоять здесь. Здесь – это в белой мертвой пустыне, где у советских войск сначала не имелось ни землянок, ни блиндажей. Приходилось спать в снегу. Вырывали себе в нем норы, кимарили минут сорок, пока холод не прохватывал до костей, потом для сугрева бегали на лыжах и снова лезли в  нору. И так всю ночь. Долгую заполярную ночь, состоящую не из часов, а из месяцев. Но несмотря на все трудности, тогда в 41-м моряки дальневосточники, цепко уцепившись за эту голую землю,  не отдали врагу ни пяди ее. Немцы так и не сумели прорвать тонкую ленточку их обороны шириной каких-то 800 метров. А моряков за их черные бушлаты и беззаветную отвагу они прозвали «черной смертью». А ведь условия, в которых находились советские и немецкие войска были трудносопоставимы. У немцев имелось большое превосходство в огневой мощи. Стоило какой-нибудь советской батарее обнаружить себя, как на нее тут же обрушивался шквал огня.  Поэтому нашим приходилось беречь свою артиллерию. А ее поддержки так порой не хватало разведчикам.

 Особенно Лукьянову запомнился один случай. Он тогда уже служил в разведке и со своим взводом участвовал в лыжной рейде в расположение вражеских частей. Им тогда скрытно удалось захватить языка, но при отходе на нейтралке их засекли фрицы. Сразу с двух высоток заработали крупнокалиберные пулеметы. Пули зачиркали вокруг. Разведчики бросились в снег, стараясь слиться с его белизной своими маскхалатами. Но уже первая мина со свистом забралась вверх, потом в какой-то точке остановилась и отфыркиваясь стала падать. Затем с железным хряском и звоном разорвалась другая. Потом третья, четвертая, пятая…..

—  В вилку взяли, гады! – услышал Лукьянов громкий шепот Володьки Ершова, знакомого еще по Русскому острову.

Обнаружив разведчиков, немцы произвели пристрелку из минометов, стараясь, чтобы разрывы образовали нечто вроде креста, в середине которого находилась цель. После этого в дело вступили их тяжелые минометы, прозванные нашими бойцами «Ванюшами». Немцы, зная это, порой кричали в радиотрансляциях на нашу сторону: «Рус, меньяем «Ваньюши» на «Катюши»!». Но молотили они из них здорово. Вот и тогда они капитально накрыли минами разведчиков. Уже не выстрелов, ни воя при приближении снарядов не было слышно., все утонуло в грохоте разрывов. Путь к спасению был только один – выскочить из зоны обстрела. Но разве выскочишь, если пулеметчики методично и аккуратно прижимают тебя к земле. Одной из первых мин были убиты и язык, и боец, закрывавший его своим телом. Разведчики расползались по полю в поисках укрытия, но спасения не было нигде. Собственно, гибель своего разведвзвода Лукьянов запомнил плохо. В начале минометного обстрела он был контужен и потерял сознание. А когда очнулся, уже было все кончено. По полю растерянно бродил какой-то человек в белом балахоне, время от времени взывая в темноту:

—  Братва, есть кто живой? Отзовитесь. Братва! Иван, Толька, слышите меня? Ну, хоть кто-нибудь живой есть?! Отзовитесь!

Лукьянов узнал его. Это был Боря Ямщиков из их взвода. Он хотел позвать его, но не смог. Из задеревенелых от холода губ вырвался только какой-то хриплый, еле слышный стон. Но Ямщиков то ли услышал, то ли уловил его движение. Иван, заметив, что Борис направился к нему, обессилено откинулся на спину. Своего тела, словно сцементированного морозом, он не чувствовал, только какой-то колокол глухо и ритмично бил в голове.  Тем временем Ямщиков нашел на этом поле то, что долго и безуспешно искал – живой, осмысленный взгляд. Он, упав на колени и уткнувшись лицом в грудь Лукьянова, запричитал от пережитого потрясения:

—  Ваня, Ванюша….. живой! Ваня, что же они сделали-то с нами. Гады! Как же это? Ведь всех, всех поубивали! Со мной рядом Новиченко лежал, так они его мертвого уже на куски! Понимаешь, на куски! Эх, Ваня, как же так? Ведь вчера еще все живые….. А сегодня ……. Как они по нам били! Ведь света белого не видно, а все бьют, бьют! Сволочи! Ничего, дождутся, что и мы их когда-нибудь так бить станем. Ох, как я их теперь бить буду! За всех братишек, что здесь лежат. За каждого по фрицу!

Лукьянов плохо понимал, что говорил товарищ. Голова трещала и раскалывалась. Ямщиков заметил, что с ним что-то неладное и встревожено поднял голову.

—  Ваня, ты ранен что ли? Куда?

Лукьянов мотнул головой.

— Ой, да ты замерз же. Лицо-то все белое, заиндевело, Ну-ка давай вставай, я помогу.

Борис подхватил Лукьянова под спину и попытался приподнять.

—  Э, брат, да ты закоченел не на шутку.

Он принялся отчаянно растирать его снегом, мять, сгибать руки и ноги. Однако Ямщикову пришлось изрядно помучиться, прежде чем Лукьянов стал оживать. Но, наконец, он поставил его на ноги и легонько подтолкнул в спину:

—  Побегай, Ваня, побегай. Разгони кровь.

Лукьянов превозмогая боль в голове, начал двигаться и вскоре почувствовал, что отошел от холода. Но из-за контузии  все происходящее представлялось ему каким-то не вполне реальным, будто во сне. Они с Ямщиковым еще на раз обошли все поле, надеясь найти кого-нибудь живого. Но везде были лишь страшно обезображенные трупы товарищей. К последнему припорошенному снегом телу в окровавленном маскхалате они подходили уже без особой надежды. Ямщиков перевернул его. Это оказался командир взвода разведчиков старший лейтенант Луговой.

—  Ваня, а командир-то наш вроде дышит. Ей богу, дышит!

Потом они, соорудив из обломков лыж подобие санок, привязали к ним Лугового. И долго, долго, скрипя зубами волокли его к своим. Однако командир скончался еще в пути. Привезли они, к сожалению, только его мертвое тело.

Лукьянова вскоре отправили в Мурманск, в госпиталь. А после выздоровления он был направлен в разведотдел штаба фронта. Так что с Борькой Ямщиковым им больше не довелось встретиться. Зато пережитое оставило самый яркий след в памяти обоих.     

 

Семенов лежал на кровати в крохотной, убогой каморке, где его содержали. Уже в который раз он анализировал свое положение,  пытался предугадать вопросы, которые ему могли задать, обдумывал ответы. От его самообладания и находчивости зависело очень многое. Даже больше, чем просто жизнь.

Прохоров верно догадался, что до войны ни в каком ФЗУ Семенов не учился. Но ни Прохоров, ни Лукьянов не знали, что их радист —  кадровый офицер-разведчик. Причем настоящая фамилия его была не Семенов, а Колповский. В начале войны он с документами рядового добровольно сдался в плен и изъявил желание работать на немцев, после чего был направлен в поселок Печи, где размещалась Борисовская школа, в которой гитлеровцами готовилась агентура для работы в советском тылу.  Успешно пройдя все проверки и курс обучения, он был выброшен с парашютом в районе Кировской железной дороги неподалеку от Мурманска с документами на фамилию Семенов.  Колповский вел очень тонкую и сложную игру. В то время, как немцы считали его своим агентом, он работал на советскую разведку.          

Дверь резко распахнулась, и в комнату быстрым решительным шагом вошел Кранц. Отмахнувшись на приветствие стремительно вскочившего с кровати Семенова, он раздраженно заговорил:

—  Прохлаждаетесь! Курорт себе устроили?! Не устали еще кровать давить?! Все, хватит! У ваших приятелей коммунистов есть девиз: «Кто не работает, тот не ест». Так вот, фюрер тоже не жалует бездельников, и я вас заставлю работать! Извольте привести себя в порядок. Через два часа выходите на связь.

Кранца буквально распирало от бешенства. Вероятно, кто-то там наверху высказал резкое недовольство его работой и теперь он яростно распекал Семенова. А усердно тянувшийся по стойке «смирно» Александр потупил глаза, чтобы скрыть их ликующий блеск. Ему поверили! Итак, на сегодня назначен первый выход в эфир. Значит, операция, разработанная советским командованием, по использованию его в радиоигре начинается успешно. 

 

Лукьянов и Прохоров ускользнули от погони. Сделали они это, решившись на крайне опасный ход. Разведчики отлично понимали, что наступающее утро почти наверняка станет для них последним в жизни. Немцы прочно сели им на хвост. Собственно вся предыдущая погоня представляла собой не что иное, как охотничью травлю, где роль зверя досталась разведчикам, а немцы псовой сворой немного неумело, но тактически верно гнали их на номера. Лукьянов не сомневался, что основная задача преследователей — выгнать их на дорогу и там, на открытой ровной местности расстрелять. Однако ночь отложила финал этой погони.

Разведчики понимали, что использовать весь предоставленный им антракт — непозволительная роскошь. Несмотря на смертельную усталость, нужно было уходить. Но куда? Вперед, пока есть надежда, что западня еще не успела захлопнуться. Или назад, на немецкие посты, с другой мизерной надеждой — незаметно проскочить мимо них. И решать эту задачку нужно было немедленно, хотя каждая клеточка настрадавшегося за эти дни тела молила об отдыхе и покое.

Лукьянов усилием воли оторвал спину от снега и сел.

—  Прохор, слышишь меня? — шепотом спросил он.

—  Слышу, — отозвался напарник.

        —  Вот что, Прохор, сейчас мы тихонечко двинемся назад. Если мимо постов проскочим — есть шанс уйти. Если нет, останется только одно — занять круговую оборону и отстреливаться пока патроны не кончатся. Кстати, у тебя патронов много осталось?

—  Диск и еще немного россыпью.

—  И у меня вроде того. Не густо.

Они отдохнули еще немного, потом Иван решительно поднялся.

—  Ну, Прохор, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Пошли.

 

Расчет Лукьянова оказался верен. Разведчики проскользнули через оцепление и растворились в густом лесном массиве. Немцы, поспешившие доложить об обнаружении русских диверсантов, теперь в бессильной ярости раз за разом прочесывали место, где они недавно находились, и со все возрастающей растерянностью убеждались, что там никого нет.

К линии фронта Лукьянов и Прохоров вышли ночью. С большими предосторожностями где проползли, где перебежали через разветвления немецких траншей. Заглянув в последнюю и, убедившись, что в ней никого нет, спрыгнули вниз и отдышались. Траншея углом выдавалась вперед, поэтому они, чтобы сэкономить еще несколько метров, которые им предстояло преодолевать по открытому пространству, двинулись туда. Впереди темным пятном показался блиндаж. Лукьянов остался на месте, а Прохоров осторожно двинулся дальше. Через несколько минут он вернулся.

—  Блиндаж, кажись, заброшенный. Дверь открыта. Может прощупаем?

Лукьянов в сомнении потер подбородок. Опасение удерживало, но натура разведчика пересилила.

—  Давай, только тихо, — сказал он.

Осторожно подкравшись к блиндажу, Лукьянов заглянул внутрь и, не обнаружив ничего подозрительного, жестом подозвал Прохорова. Разведчики быстро догадались почему блиндаж пустовал. В дальнем углу накат из бревен был разворочен попаданием тяжелого снаряда, и немцы, видимо, переселились из него в другой, более теплый. Иван на ощупь принялся обшаривать внутренности блиндажа в поисках каких-нибудь бумаг, но ничего не было. В это время, Прохоров, оставшийся у входа, тревожно шепнул:

—  Фрицы!

Лукьянов выглянул наружу и различил три приближающиеся фигуры в белых балахонах. Судя по всему это были связисты. Они то и дело останавливались и проверяли провод, который железными скобками был прикреплен к стенке траншеи.

Зепп Штилцдруп первым шагнул в дверной проем блиндажа и, включив фонарик, провел лучом по стенам. Он испуганно отшатнулся, когда желтое пятно выхватило из тьмы человеческое лицо, заросшее щетиной, и напряженные злые глаза. Это было последнее, что он видел в этом мире. Холодное лезвие ножа мягко вошло ему под лопатку. Безвольное мертвое тело Зеппа скользнуло вниз, фонарик выпал из его рук и освятил земляной пол. Стоявший за Штилцдрупом немец, проявив недюжую прыть, отскочил в сторону на мгновение раньше, чем приклад автомата с дикой силой просвистел на уровне его головы. Он даже успел выскочить из блиндажа, но тут же три или четыре пули, вспоров маскхалат, вошли ему в спину. Отброшенный их убийственной мощью, он ударился о стенку траншеи и растянулся на земле. Между тем, третий связист короткими шажками отходил назад, чуть поводя из стороны в сторону прыгающим стволом «шмайсера». Разведчики, уклоняясь от его пуль, вжались в боковые стенки блиндажа по обе стороны от дверного проема. Когда автомат немца захлебнулся и замолк, Прохоров резко отделился от стены, но был остановлен резким окриком Лукьянова. И вовремя. Перед входом ухнул взрыв гранаты и в блиндаж пахнуло кисловатым знакомым запахом тротила. Разведчики выглянули наружу и заметили, что у немца какая-то заминка с оружием. Тот трясущимися от возбуждения руками судорожно пытался вставить новый рожок, но ему это никак не удавалось. В ужасе от стремительного бега секунд, на которые теперь шел счет жизни и смерти, он истошно звал на помощь.

Наконец, нервы у него не выдержали. Немец отбросил злополучный рожок в сторону и стремглав кинулся назад. Ему оставалось всего пять шагов до места, где траншея делала поворот, когда его настигла невидимая глазу свинцовая ниточка из автомата Лукьянова.

Хотя связистов удалось ликвидировать, но разведчики оказались в очень сложном положении. Шум схватки и крики о помощи привлекли внимание немцев. Буквально через несколько мгновений после гибели последнего связиста из-за поворота траншеи, до которого так мало оставалось тому добежать, выскочили несколько фигур. Прохоров широко размахнулся и с силой запустил над головой Лукьянова в них гранату. Она не долетела до цели, но мигом заставила немцев ретироваться обратно.

Пока Иван короткими злыми очередями сдерживал пыл наступавших, Прохоров быстро скидал в проход блиндажа снарядные ящики, из которых был сделан стол, и прочий хлам, попавшийся под руку. Конечно, было достаточно одной гранаты, чтобы эту импровизированную баррикаду разнесло в щепки, но пока что Лукьянов не подпускал никого на дистанцию броска. Продолжая отстреливаться, он обернулся назад и, криво усмехаясь, заметил:

—  И опять мы, Прохор, с тобой влипли. Но память о себе оставим!

В этот момент автомат его в последний раз клацнул, однако выстрела не последовало. Лукьянов в отчаянии отбросил бесполезное теперь оружие и вытащив из голенища нож, яростно скрипнул зубами:

—  Гады!

—  Иван, — окликнул его сзади Прохоров, — Есть возможность уйти.

Лукьянов оглянулся и напарник показал ему на дыру в накате блиндажа. Тем временем немцы, уловив паузу, снова высунулись из-за поворота траншеи. Их пули с жужжанием залетали внутрь и крошили заднюю стенку блиндажа. Прохоров наугад дал очередь в дверной проем, для острастки. Лукьянов почувствовал под ногой что-то твердое, поднял и запустил наружу. Это оказался фонарик Штилцдрупа. В темноте немцы сочли его за неразорвавшуюся гранату и убрались обратно. Лукьянов нагнулся над своим брошенным автоматом, но схватив его тут же выронил обратно. Раскаленный ствол обжег руку.

—  Иван, короче твою душу мать! — ругнулся  в сердцах Прохоров и Лукьянов, более не задерживаясь, с короткого разбега вскочил на спину товарищу и протиснулся в дыру развороченного наката. Потом он помог выбраться Прохорову и они помчались по нейтральной полосе.

Приходилось только удивляться откуда у разведчиков брались силы после всех их мытарств по вражеским тылам. Они все дальше удалялись от неприятельских позиций и все ближе приближались к своим. Лукьянов про себя отметил, что бежать как-то непривычно свободно и тут же вспомнил про оставленный «шпагин», привычной тяжести и неудобства которого сейчас словно бы не хватало. Наконец, выбившись из сил, они скатились в воронку и перевели дух.

В это время немцы опомнились. В воздух взвились несколько осветительных ракет, заработал крупнокалиберный пулемет.

 

—  Комбат, проснись. К немцев шумят.

Ершов потряс за плечо капитана Кряжина. Тот встрепенулся и сел на постели, непонимающе спросонья повел вокруг глазами. Постепенно взгляд его обрел осмысленность, он повернулся к лейтенанту и спросил:

—  Что у тебя, Ершов?

—  У фрицев, говорю, шум. Постреливают.

—  Ладно, сейчас разберемся.

Он потянулся, потом неожиданно резко соскочил с топчана и уже на ходу бросил ординарцу:

—  Если что — я на НП. Ершов за мной.

На НП находился наблюдатель, прильнувший к окулярам стереотрубы. Он не слышал, как подошел комбат  и оторвался только, когда тот тронул его за плечо.

—  Ну, что там? — спросил Кряжин.

—  Не разобрать, товарищ капитан. Забеспокоились фрицы что-то. Сначала у них там из автоматов постреливали, сейчас из пулеметов по нейтралке чешут, а куда, по кому не разберу.

—  Так, понятно. Дай я гляну.

Комбат встал на место наблюдателя.

—  А огонь-то отсечный ….. — задумчиво процедил он.

—  Может быть, разведку обнаружили? — высказал предположение Ершов.

—  Да нет, разведчики сегодня не ходили. Они сейчас седьмой сон видят. О, минометы вступили. Видать, кто-то действительно к нам пробивается. Надо им помочь.

Кряжин обернулся назад к наблюдателю:

—  Смотри в оба. Если что, сразу докладывай. Я у телефона. Скажу батарейцам, чтобы  огурцов фрицам подбросили.

 

Лукьянов и Прохоров притаились в воронке.

—  И черт меня дернул на этот блиндаж наткнуться, покачал головой Прохоров. — Сейчас мы с тобой, командир, что непутевые медведи, которые на пасеке улей всполошили на свою голову. Теперь фрицы нам дадут прикурить.

Действительно, все вокруг пришло в движение. Тут и там в небо с шуршанием взмывали ракеты, раскрываясь в вышине яркими светящимися зонтами. Снежное пространство вокруг то и дело уродовалось черными прогалинами, остающимися после опадания белых бутонов разрывов.

—  Наугад стреляют, — отметил Лукьянов. — Все не так плохо, Прохор. Нас они не видят. Лишь бы группу вдогонку не послали.

—  Наши-то чего молчат?! — раздраженно возмутился Прохоров.

Тут же, словно услышав его, наши позиции ухнули артиллерийским залпом. Перестрелка разгоралась. Воспользовавшись тем, что немцы частично перенесли огонь, разведчики короткими перебежками устремились вперед. Рухнув в снег при взлете очередной ракеты, Лукьянов заметил впереди черное пятно.

—  Прохор, впереди, метрах в тридцати, воронка. Давай туда. По одному.

Когда ракета погасла, Прохоров вскочил и кинулся к воронке. И тут Лукьянов различил в воздухе близкий нарастающий вой.

—  Падай! — истошно закричал он.

Время почти остановилось. Ставшие вдруг такими объемными секунды двигались черепашьей поступью. Иван, словно завороженный, наблюдал как Прохоров длинными и отчаянно медленными скачками бежал вперед. С грохотом между ними взметнулся столб огня и снега, но прежде чем ткнуться лицом вниз, Лукьянов увидел, как напарник сделал два последних шага до воронки. Дым еще не успел развеяться, а Иван уже мчался к товарищу.

Упав рядом с Прохоровым, Лукьянов перевернул его, обхватил за плечи и стал трясти:

—  Прохор, жив?! Очнись!

Тот с трудом разлепил глаза и застонал.

—  Прохор, ты что?! Не умирай. Ведь дошли почти!

Прохоров молчал. Лукьянов принялся обматывать его бинтами поверх маскхалата в тех местах, где тот потемнел или был разорван. Потом он, обхватив тело товарища и подгребая под себя правой рукой, медленно поволок его в сторону наших траншей. Их заметили и навстречу, чтобы помочь, скользнули в снег несколько фигур.

 

Добравшись до траншеи, Лукьянов привалил к себе на плечо голову Прохорова и, тяжело дыша, молча смотрел на солдат, сгрудившихся вокруг них. К нему протолкнулся подошедший Кряжин и сходу бросил:

—  Кто такие?

—  Разведка мы, — тихо выдавил Иван.

—  Не свисти, разведчиков своих я знаю.

—  Может, это соседские? — предположил кто-то из бойцов.

— Соседских я тоже знаю, — оборвал его Кряжин. — Откуда будете, спрашиваю!

Лукьянов промолчал. После всех перипетий последних дней на него вдруг накатила какая-то слабость, апатия ко всему. Хотелось просто сидеть и не двигаться.

—  Чего молчишь? — требовательно спросил комбат.

Лукьянов разлепил пересохшие губы и медленно с паузами заговорил:

—  Разведчики мы. С немецкой стороны вернулись. Друг у меня раненый. В санчасть его надо. Он для меня как брат….. Скорее можете вы! — на последней фразе он взорвался.

Кряжин чуть подумал, а потом распорядился:

—  Збышин, Санько, парня в санбат, живо! И осторожно там, не трясите по дороге.

Названные бойцы ухватились за края шинели, на которой лежал Прохоров, и понесли. Пройдя шагов пять, задний обернулся:

—  Как его записать-то, если спросят?

— Прохор, — сказал Лукьянов и тут же спохватился, натужно вспоминая имя товарища, которого все привыкли называть по прозвищу, — Илья. Точно, Илья. Прохоров Илья Григорьевич. Разведотдел штаба фронта.

—   Так вот, значит, что вы за птицы, — уважительно протянул Кряжин. — Ну, и как там фрицы живут?

—  По-старому живут. Сдаваться не собираются. Вот что,  позвоните в штаб. Пусть сообщат майору Афанасьеву.

—  Сообщим, это ты не беспокойся. Ершов, проводи пока парня ко мне в землянку. Накормить не забудь. Да, санинструктору скажи — пусть зайдет, перевяжет. Рука-то у него, кажется, подстреленная.

—  Есть.

Утром, когда приехал  Афанасьев, Лукьянов спал на топчане в теплой землянке, заботливо укутанный двумя шинелями. Разбуженный майором, он вскочил для доклада, но командир, отмахнувшись, обнял его.

—  Живой, чертяка. Не чаял уже и увидеться. Мы вас всю неделю на соседнем участке встречали, а вы вон где вышли.

—  Прохора у меня ранило….. Узнать бы как он там.

—  Сегодня же выясню. Да ты не переживай, Лукьянов. Все будет хорошо.

—   И радиста мы потеряли. Ушел куда-то ночью и не вернулся.

—  Ну и хрен с ним! — брякнул майор, но тут же спохватился. — Об этом поговорим позже. Напишешь рапорт. А теперь давай отметим твое возвращение. Капитан, найдутся кружки?

—  Обязательно, товарищ майор, — улыбнулся Кряжин.

—  Вот и замечательно, — Афанасьев вытащил из карманов три жестяные банки. — Американская водка, специально для ребят выпросил. Капитан, может, и чем закусить найдется? Знаешь, эти парни там у фрицев таких дел наделали, что мало никому не покажется. Герои, одним словом.

    Э П И Л О Г

Лукьянов взобрался на сопку. Снизу, с дороги доносился гул. Он не спешил. Аккуратно свернул самокрутку, прикурил, прикрывая огонек спички от ветра, и только тогда на лыжах подкатился к противоположному склону. Теперь дорога была как на ладони. Отсюда мощный, подобный большой реке поток и техники смотрелся особенно впечатляюще.

Сбоку от дороги нескончаемой цепочкой скользили лыжники в белых маскировочных костюмах. А по дороге от горизонта до горизонта двигались танки, грузовики, катюши и тягачи с притороченными к ним большими пушками. Все это составляло сейчас перешедшую в наступление армию и даже трудно было представить, что может найтись сила, способная ее остановить.

Лукьянов удовлетворенно покачал головой. Именно это он хотел увидеть  и за этим поднялся сюда. Только ему было немножко грустно, что он сейчас не там, в гуще наступающих войск. Афанасьев объявил их группе, что она остается в оперативном резерве. Грустно и от того, что сейчас у него новая группа и  сегодняшнего зрелища никогда не увидят ни Прохор, скончавшийся в госпитале, ни Скриба, списанный под чистую после ампутации ноги, ни многие другие товарищи, с кем связала его фронтовая судьба.

    7 октября 1944 года началась знаменитая, вошедшая в историю, Петсамо-Киркенесская операция. Части Карельского фронта под командованием К.А. Мерецкого во взаимодействии с кораблями Северного флота под командованием адмирала А.Г.Головко перешли в наступление, сметая все на своем пути. Прославленные горные егеря и тирольские стрелки 20-й немецкой  горной армии Дитла за три года войны сумели продвинуться самое большое на 80 километров. Советские войска за период с 7 по 29 октября прорвали долговременную немецкую оборону и продвинулись на 150 километров, освободив северные районы Норвегии, в том числе город-порт Киркенес, центр железнорудной промышленности, основной никелевый поставщик фашистской Германии.

Оставляя этот город, немцы сожгли и разрушили его, а также попытались угнать все население с собой. Спасаясь от гитлеровцев, три тысячи киркенесцев укрылись в штольне на станции Бьерневатн. Немцы решили взорвать штольню. От участи оказаться заживо погребенными норвежцев спасли разведчики лейтенанта Бахтеева. Именно они своими отважными героическими действиями предотвратили непоправимое.

Теперь на самом северном в Норвегии Варангер-фьорде, в центре Киркенесана гранитном постаменте высится бронзовая скульптура советского воина. На граните под ней высечено: «Отважным советским солдатам в память об освобождении города Киркенеса. 1944 год».