This post is also available in: English

МЕЖДУ ДОБРОМ И ЗЛОМ (BETWEEN GOOD AND EVIL)

(история противостояния)

Часть II

ЕКАТЕРИНБУРГ В XIX ВЕКЕ

Глава 8. ЕКАТЕРИНБУРГ В НАЧАЛЕ XIX ВЕКА.

В начале XIX века Екатеринбург с одной стороны оставался маленьким провинциальным городком, а с другой стороны – единственным горным городом во всей России. Попросту говоря он был одной большой казармой, жившей по специальному уставу, напоминающий военный. Мамин-Сибиряк писал: «Это было настоящее государство в государстве, беспримерное существование которого требует серьезного изучения; тут были свои законы, свой суд, свое войско и совершеннейший произвол над сотнями тысяч горнозаводского населения».

Всем заправляло Главное горное правление, которое вершило и суд и расправу по своему усмотрению. Полиция и суд, которые больше относили к гражданским ведомствам, чем к военным, находились на второстепенном положении. Это видно хотя бы потому, что учреждения горной администрации размещались в каменных домах, а полиция, уездный и земский суды занимали деревянное строение. Следствие даже по гражданским делам поручалось «доверенной» горной полиции. А исполнением приговоров зачастую занимались солдаты трех казачьих горных баталиона и подвижных инвалидных роты. Поскольку главным видом наказания за всевозможные проступки являлась порка – они и пороли. Горько звучат слова Мамина-Сибиряка: «Это было ужасное время беспримерной судебной волокиты, бесправия, шпицрутенов, плетей и всякого другого «пристрастия», какое немыслимо даже при большом осадном положении, точно Екатеринбург стоял на охваченной мятежом и междоусобной бранью территории. Всего интереснее, что все эти драконовские законы сопряжены были воедино для вящего преуспеяния несчастного русского горного дела, и под их давлением творился крепостной кромешный труд в рудниках, на заводской огненной работе и на фабриках. Сравнение с нынешней каторгой слишком слабо рисует положение тогдашнего Урала…».

Впрочем, и для обычной полиции находились занятия, и она подчас демонстрировала, что не зря получает жалование. 25 января 1802 года частный пристав Чехонин был откомандирован «сделать обыск в Шарташской деревне у крестьянина Михаила Баглаева – не найдется ли у него к деланию фальшивых ассигнациев каких-либо приуготовлениев». Чехонин обыск провел на совесть и означенные «приуготовления» нашел. Так, им было обнаружено: «сумнительная бумага, кисти, тертые чернила и лощильный зуб». После этого ратман Калашников препроводил фальшивомонетчика под караулом в острог.

Теоретически ситуация должна была измениться, когда 8 сентября 1802 года, когда в стране началась реформа и было образовано 8 министерств: военно-сухопутных сил, военно-морских сил, иностранных дел, юстиции, коммерции, финансов, народного просвещения и министерство внутренних дел.

В Манифесте об учреждении министерств подчеркивалась личная ответственность министра за состояние дел во вверенном ему ведомстве. «Министр должен иметь непрерывное сношение со всеми местами, под управлением ею состоящими, быть сведущим о всех делах, которые в них производятся».

Министр внутренних дел, согласно Манифесту об учреждении министерств, должен был «пещись о повсеместном благосостоянии народа, спокойствии, тишине и благоустройстве всей Империи». Это выразилось в сосредоточении в МВД большого объема внутренних функций государства. В нем первоначально было образовано четыре основных структурных подразделения — так называемые экспедиции.

В компетенцию первой входило «заведывание делами народного продовольствия и соляной части», третья (экспедиция государственного хозяйства) занималась вопросами «усовершенствования земледелия», управляла государственными фабриками и заводами, добычей торфа, каменного угля, обеспечивала переселение крестьян на новые земли, следила за состоянием дорог. В 1806 году первая и третья экспедиции МВД были объединены.

Но Екатеринбурга общероссийские реформы не очень-то касались. Город продолжал жить по своим «горным» порядкам. И эти порядки спусти некоторое время еще более ужесточились. Мамин-Сибиряк сравнивал жизнь в Екатеринбурге с военным положением и писал: «В царствование Николая I это военное положение достигло своего апогея, точно Екатеринбург находился на неприятельской территории.

Такое положение вещей способствовало злоупотреблениям чиновников. Известно, что некоторые жители города платили им, чтобы избежать принудительного размещения на постой людей в их домах. Поступали жалобы на чиновников о притеснениях приезжих купцов и недопуск крестьян к торговле на базаре, на самовольное заковывание в кандалы должников-векселедавцев.

В меру сил и возможностей вынуждена была заниматься поборами и полиция. Если в годы правления Екатерины II жалование чиновников можно было назвать достойным, то с годами оно съеживалось, словно шагреневая кожа. Отчасти на это влияло то, что зарплату они получали ассигнациями. Если в екатерининские времена покупательная способность серебряных и бумажных денег была примерно сопоставимой, то с годами она стала розниться все больше и больше. Например, в 1806 году столоначальник Пермского горного правления в год получал 600 рублей ассигнациями, что соответствовало 438 серебряным рублям, а в 1829 году его оклад, выросший до 1200 рублей, был эквивалентен лишь 320 рублям серебром.

А оклады сотрудников полиции в то время были просто мизерными. Например, оклад квартального надзирателя не превышал 50 рублей, из которых производились еще вычеты, а его помощника — 28 рублей. Понимая, что на такое жалование семью не прокормить, начальство сквозь пальцы смотрело на подношения сотрудникам. А побочные доходы целиком и полностью зависели от участка, который находился в обслуживании у квартального надзирателя, что становилось еще одним рычагом управления для руководства полиции. И поощрение, и наказание по службе определялись переводом надзирателя из одного квартала в другой.

   Это особенно ярко отражалось на полицейских кварталах; в Москве их было около 70, и каждый квартальный надзиратель заранее знал, на что он там может рассчитывать.     Доходность каждого из кварталов зависела от количества находившихся в нем торговых и промышленных заведений и колебалась от 2 до 40 тысяч в год.

А в качестве иллюстрации картина Павла Федотова: «Передняя частного пристава накануне большого праздника» (1837)

 Как видно, частным приставам действительно несли «и сырым, и вареным». А между тем, именно на частных приставов возлагались задачи по раскрытию экономических преступлений.

Глава 9. XIX ВЕК. В ПОЛИЦЕЙСКОМ ВЕДОМСТВЕ.

Раскрытие преступлений требовало определенной квалификации, а потому оставалось прерогативой полиции. Черновую же работу по «сохранению между жителями города мира, тишины и доброго согласия» выполняли сами горожане. Десятские (один на десять дворов) улаживали мелкие бытовые конфликты. По ночам, распугивая злоумышленников трещотками и колотушками, обходили темные улицы города караульные. В виде дополнительной меры охраны улицы по ночам перекрывались «шлагбоумами», установленными «для лутчего способа к пойманию и пресечению проходов воровских и протчих непотребных людей». А дабы у «воровских и протчих непотребных людей» не возникло искушения прошмыгнуть под «шлагбоумами», возле них стояли караулы – три человека с дубинками окованными железом. В некоторых местах проходы были загорожены рогатинами.

Впрочем, нельзя сказать, что с наступлением темноты в середине XIX века в городах наступал своеобразный комендантский час. «Шлагбоумы» и рогатки являлись препятствием только для недоброго и праздношатающегося люда. Городские власти предписывали чинить пропуск через них знатным людям, докторам, священникам, повиальным бабкам, посыльным, а также крестьянам, приехавшими на городской рынок с возами продуктов.

Поскольку караульным, охранявшим въезды в город, приходилось нести свою службу, не взирая на любую погоду, чтобы они имели «от дождя и снега некоторую защиту», для них ставились будки – рубленные из дерева шестиугольные сооружения. «В рассуждение обширности здешнего города», в Екатеринбурге таких будок было построено 17 с двадцатью четырьмя рогатками.

Возведение полицейских сооружений было доверено известному екатеринбургскому архитектору Михаилу Малахову. В 1828 году он составил планы и сметы «на построение в городе двух каменных караулен» при соляных и хлебных магазейнах, тридцати деревянных будок, четырех деревянных кордергардий и трех съезжих дворов общей стоимостью 38 109 рублей 15 копеек.

Любопытно, что самый известный екатеринбургский архитектор XIX века Михаил Малахов смог реализовать свой талант благодаря МВД. В 1802 году он окончил Академию художеств в Петербурге с чином архитектора 14-го класса. Но достойной работы для молодого двадцатилетнего провинциала долгое время не находилось. Год он вообще был без работы. Дела пошли в гору лишь после того, как он от безденежья поступил на службу в органы внутренних дел. И вскоре, в марте 1805 года оренбургский военный губернатор Г. Волконский похлопотал за него перед министром министра внутренних дел графом В. Кочубеем и попросил направить молодого архитектора к нему в город.

Однако возведение полицейских сооружений было лишь одной из забот, реорганизованной после создания в 1802 году МВД, екатеринбургской полиции. 1 мая 1807г. в Екатеринбурге вместо градской полиции была учреждена Управа благочиния. Подчинялась она горному начальнику и имела весьма широкий круг обязанностей: благоустройство города, охранение имущества его жителей, поддержание «тишины, спокойствия, порядка, чистоты и опрятности», обеспечение «изобилия и довольства во всех нужных жизненных вещах», содержание «бедных и неимущих», покровительство «обиженным и угнетенным», доставление «способов к пропитанию имеющим нужду в оных», и, наконец, исполнение законов и приведение их действо. Первоначально в штате Екатеринбургской управы благочиния были предусмотрены следующие должности: полицмейстер, 3 частных пристава, 3 старших квартальных надзирателя и столько же младших, секретарь и 4 приказнослужителя.

Но едва ли не каждый вновь назначенный полицмейстер ставил вопрос об увеличении штатов и о повышении жалования сотрудникам. Расходы на содержание полиции примерно в разных долях распределялись между администрацией горных заводов и городским обществом. И ни та, ни другая сторона не торопились увеличивать ассигнования на правоохранительную деятельность. В результате, хотя штат Управы благочиния пересматривался в 1815, 1821, 1828, 1835 и 1847г.г., но за 40 лет увеличился всего с 15 до 21 человека.

Первым екатеринбургским полицмейстером в 1807г. стал Иван Павлович Данилов, ранее работавший в казенных палатах и уездных казначействах Санкт-Петербургской и Владимирской губерний. После Данилова полицмейстерами назначали в основном отставных военных из мелкопоместных дворян, и занимали они свой пост сравнительно недолго – по 4-5 лет. Причем двое из них совмещали руководство городской полицией с другой работой. Так, Отто Ирман «исправлял должность» полицмейстера, будучи параллельно командиром горной воинской команды. А Василий Васнецов два года по совместительству трудился горным исправником Екатеринбургских заводов.

Три екатеринбургских полицмейстера участвовали в Отечественной войне 1812 года. За боевые заслуги орденами Св.Владимира 4 степени с бантом и Св.Анны 4 степени был награжден Иван Козин. За победу при Чашниках орден Св. Владимира получил и Петр Нечаев. Но особенно необходимо отметить шестого екатеринбургского полицмейстера Андрея Шилинцова. Он был родом из солдатской семьи и в 1806г. поступил рядовым в Рыльский пехотный полк. В 1808-1812 гг. участвовал в войнах против наполеоновской армии в звании фельдфебеля. Во время обороны Смоленска от наступающих французов Шилинцов отличился, захватив в плен пять офицеров противника. При этом сам был «ранен в сгибе плеча и под оным вторично пулями на вылет с повреждением сухожил и кости в лоб саблею и в бороду железною сечкою с повреждением нижней челюсти и потерею одного зуба, а также в левую щеку около носа дробью». За свой подвиг Андрей Михайлович был произведен в подпоручики.

Участвовали в войне с французами и еще два чиновника Управы: квартальный надзиратель Г.И.Сушинский и частный пристав И.И.Кодырев.

Ближайшими помощниками полицмейстера были частные приставы. Должность их являлась весьма ответственной и очень беспокойной, а потому люди за нее особенно не держались – уходили, проработав в среднем по 2,5-3 года. Только один частный пристав в первой половине XIX века проработал более 10 лет. Чаще всего на эту должность назначались коллежские регистраторы и другие служащие невысоких чинов, а также дворяне, у которых не задалась военная служба. В полицию они в основном приходили не по призванию и не по зову сердца, а потому и не задерживались в ней.

Следующей должностью в табеле о рангах полицейского аппарата был секретарь. Должность частного пристава по Уставу благочиния соответствовала 10-му классу, а секретаря – 12-му. Дольше всех канцелярский аппарат Управы благочиния возглавлял ее первый секретарь Н.И.Комаров (1807-1914,1815-1829). Свою карьеру он начал в 11 лет копиистом Красноуфимского земского суда (в 1797г). С 1802 г. трудился в градской полиции. За 21 год в полиции Комаров дослужился до титулярного советника.

Через несколько лет после Комарова секретарем стал А.И.Медведев. Он прослужил в полиции дольше всех – 33 года, пока в 1857г. не вышел в отставку с определением пенсиона за безупречную службу.

Опору полицейского аппарата составляли квартальные надзиратели. В этой категории тоже не все благополучно обстояло с комплектованием. На должности квартальных обычно назначались унтер-офицеры, переведенные в полицию из местной горной воинской команды или канцелярские служащие горного ведомства. Хотя это были люди не лишенные определенного образования и жизненного опыта, но и они на эту работу приходили нередко из-за того, что у них не сложилась карьера на прежнем месте службы.

Но особенно много нареканий вызывали у полицейского начальства нижние канцелярские чины. Так, в характеристике писца С.Устинова было написано: «за леность, частое отбывательство от должности, подверженность болезни, пьянство, чрез что впал в дурные или венерические болезни…. не аттестуется». В аналогичных документах копиист И.Морев характеризовался: «малограмотен и ленив, а потому до исправления остается», а канцелярист Е.Ремезов: «завсегдашне почти обращается в пьянстве, не аттестуется».

Вообще складывается впечатление, что работа в полиции в первой половине XIX века не была ни особо престижной, ни выгодной. Не существовало тогда и специальных учебных заведений, готовивших к ней. А потому в полицию попадало немало людей «случайных», надолго в ней не задерживавшихся. Ежегодно состав екатеринбургской полиции обновлялся на 10-20%, а при смене полицмейстера – и того больше. И все же среди стражей порядка было много и таких, кто трудился не за страх, а за совесть. Весьма скупой на похвалу полицмейстер А.Коренев одобрительно отзывался о квартальном надзирателе О.С.Жиганове: «По особенной расторопности и самому усерднейшему служению достоин и повышения чином, и к прибавке жалованья». А сотрудник управы Ф.С.Солонинин даже удостоился знака ордена Св.Станислава 3 степени «за неутомимую деятельность, особенное усердие и отличную распорядительность», проявленные им при тушении «знаменитых екатеринбургских пожаров» 1839 года.

Глава 10. XIX ВЕК. ОСОБЕННОСТИ ЭЛИТЫ.

Считается, что приватизация в России началась с ваучерами Чубайса в 1990-е годы. На самом деле модели различных приватизаций не раз обкатывались в России.

На Урале еще со времен Петра I горнозаводское дело носило казенный характер. Исключения делались лишь для людей, чьи деловые качества ценили руководители государства, например для Строгановых и Демидовых. Но в 1739 году во время правления Анны Ивановны, заправлявший делами в стране от ее имени Бирон затеял реформу на подобие чубайсовской.

Вместо петровской берг-коллегии он учредил генерал-берг-директориум, во главе которого поставил саксонца Шемберг. И в 1738 году это ведомство затеяло реформу по передаче казенных заводов в частные руки. Хотя правильнее было бы сказать по передаче госсобственности в свои руки. Так в «загребущие руки» генерал-берг-директора Шемберга угодили все Гороблагодатские заводы и Лапландские рудники. Он приписал к ним еще 3000 крестьян и умудрился содержать администрации своих предприятий за государственный счет. По отчетам в 1753–1763 гг., на Урале было выстроено 68 частных заводов. Но на самом деле это были бывшие казенные заводы. Когда Бирон и его присные попали в опалу, заводы у них отобрали, но процесс уже пошел. Разгосударствленные предприятия стали собственностью новых хозяев, в основном из людей близких к престолу. Например, Верх-Исетский завод оказался в собственности одного из членов влиятельного российского семейства Воронцовых. В конце концов, на Среднем Урале у казны остались всего два: Екатеринбург и Каменский.

Приватизация так называемых «казенных» заводов продолжалась довольно долго и в 1780-х годах привела к тому, что множество заводских рабочих оказались выброшенными на улицу. И это спровоцировало мощный всплеск преступности.

В Екатеринбурге в XIX веке тоже имелась своя элита, которую составляли высокопоставленные горные чиновники, дворяне и купцы. Элита была подстать городу – провинциальной, не особо хорошей и не особо плохой. Кто-то провинился. Так, Иов Романов провалился на выборах в бургомистры, когда выяснилось, что он был замешан в деле о краже книг из старообрядческой часовни. Купец 2 гильдии Никифор Старцев, обвиненный в убийстве малолетней девочки, был сослан на поселение в Сибирь. Городской голова Петр Яковлевич Харитонов наоборот продемонстрировал образец благородства. В январе 1829 года он отдал под общественную богадельню свой деревянный дом близ монастыря на улице Полковской. Он сказал: «По неимению общественной богадельни, и дабы неимущие граждане не претерпевали изнурения, в особенности в зимнее время, пожертвовал я из сострадания свой деревянного строения дом». По тем временам такое меценатство было необычным и весьма значительным. Дом имел 4 оштукатуренные комнаты, годные для содержания 30 человек, дворовую кухню, амбар с погребом, баню и огород.

Ныне такой поступок выглядит нонсенсом Трудно даже представить, чтобы какой-нибудь чиновник пожертвовал свой особняк, скажем, под дом престарелых. Впрочем, в те времена жертвовать было в порядке вещей. Например, когда на смену екатеринбургскому острогу в 1830 году возвели тюремный замок, на его обустройство жертвовали все сословия: и дворяне, и церковнослужители, и горожане, и жители всех заводов округа. А когда из из-за дороговизны хлеба не хватало денег, чтобы накормить арестантов, их содержание обеспечивали тоже за счет пожертвований.

Впрочем, что-то из тогдашней жизни весьма напоминало современную. Мамин-Сибиряк весьма уважительно отзывался о Главном горном начальнике В. А. Глинке, николаевском генерале-фронтовике, который «царствовал» на Урале более 20 лет. Но при этом отмечал: «Сам Глинка оставил по себе все-таки хорошие воспоминания, как человек честный, что не мешало окружающим его воровать напропалую… около уральского царя ютилась целая стая прожорливых, вороватых и проворных людей, которые нажили «большие тысячи».

Глава 11. XIX ВЕК. УРАЛЬСКИЕ ОЛИГАРХИ.

Одним из самых богатых дореволюционных олигархов был Лев Иванович Расторгуев, владелец двух Кыштымских, Каслинского и Нязе-Петровского заводов. И было у него две дочери: Марья да Екатерина. Марья вышла замуж за купца-старовера Петра Харитонова, а младшая Екатерина – тоже за купца Александра Зотова. Затьям руководить расторгуевскими заводами не хотелось, а потому их жены после смерти своего отца вручили бразды правления над предприятиями отцу Александра – Григорию Зотову. Благо опыт у того имелся, он некоторое время работал управляющим Верх-Исетским заводом.

Григорий Зотов был человек суровый. На вверенных ему предприятиях он нещадно эксплуатировал пролетариат и притеснял крестьян, живших при заводах. Но как-то на его беду на Урал прибыл статский советник Пасенко для расследования воровства на государственных золотых приисках. И выслушал поток жалоб на Григория Зотова. Ему, например, поведали, как двое крестьян решили пожаловаться на притеснения управляющего государю императору, но за одно это намерение Григорий Зотов в присутствии заводского исправника приказал их расстрелять. Тогда Пасенко сам сообщил царю о бесчинствах творящихся на уральских заводах. Для проверки этого сообщения Николай I направил в Кыштым своего флигель-адъютанта графа Александра Строганова.

О дальнейшем развитии событий писатель Мамин-Сибиряк рассказывал так:

«Как ни силен был Зотов, сколько милостивцев ни было у него в Петербурге, но строгановское следствие свалило его с ног, а дело об убитых крестьянах довело его до ссылки. По тогдашним порядкам он подлежал наказанию шпицрутенами и ссылке в каторгу, но все наказание ограничилось только ссылкой в Финляндию, в г. Кексгольм. Вместе с Зотовым был сослан и П. Я. Харитонов, как гласит молва, совсем неповинный в зотовскнх злодействах, но пострадавший как ответственное по заводам лицо. Так печально закончилась необыкновенная фортуна двух наших магнатов, и с тех пор расторгуевский дворец в Екатеринбурге (харитоновский дом) пустует целых пятьдесят лет. Зотов и Харитонов не вернулись в Екатеринбург – оба умерли в чухонском городке лет через десять».

Так что особняк на Вознесенской горке стал своеобразным памятником былого величия уральских олигархов, хотя уже много лет он ассоциируется больше не с ними, а с пионерами. Это здание в социалистические времена называлось «Дворцом пионеров». Однако, как выясняется, у пионеров было не вполне приятное соседство в виде призраков, давно уже облюбовавших этот особняк.

Когда Лев Расторгуев начинал его строительство, он в качестве архитектора подрядил каторжного из тобольской тюрьмы. Которому пообещал в качестве премии за хорошую работу – свободу. Расторгуев дал слово архитектору, что если не получится освободить его официально, то он устроит ему побег с каторги. Но своего купеческого слова не сдержал. Оказавшись вновь на каторге в кандалах, архитектор проклял свое творение и его хозяев, после чего повесился.

Лев Расторгуев, говорят, имел на своей совести и другие грехи. Якобы он уморил свою первую жену, чтобы жениться на цыганке. И проклятья обиженных им не прошли бесследно. От двух жен он имел 21 ребенка, большая часть из которых умерла в младенчестве. В 1822 году на его Кыштымских заводах рабочие и крестьяне начали бунтовать от невыносимой жизни. Для их усмирения был отправлен армейский карательный отряд. Расторгуева от этих событий на нервной почве то ли хватил апоплексический удар, то ли он выпал из окна.

После его смерти усадьбой стал заправлять Петр Харитонов. Он нанял известного екатеринбургского архитектора Малахова, который достроил и облагородил ее, превратив в настоящий дворец, который получил название «Усадьбы Расторгуевых-Харитоновых». В этом особняке даже останавливался император Александр I во время посещения Екатеринбурга в 1824 году.

О Петре Харитонове бытуют разные мнения. По одной из версий он был человеком скромным и миролюбивым, ставшим жертвой гонений на старообрядничество. Но согласно «городским легендам» он был кутилой, пропивавшим и спускавшим в карты весьма приличные суммы денег. Якобы, в своем особняке он устраивал грандиозные попойки, там даже лошадей в конюшне поили шампанским из ведер. Хотя, говорят, что Петр Яковлевич швырял деньгами направо и налево, но с должниками поступал жестко. Они навсегда исчезали в подвалах его дома. А служивший у него садовник перед смертью покаялся, что «загубил по приказанию хозяина много людей в подвалах дворца».

Жестокость Расторгуева, Харитонова и Зотова оставила свой след. Их уже нет, а в усадьбе на Вознесенской горке, по слухам, до сих пор обитают призраки замученных ими людей, в том числе привидения первой жены Расторгуева и архитектора-каторжника.

Подземелья из дома Расторгуева-Харитонова тянутся через находящийся рядом парк. Те, кто гуляет в этом парке с собаками, замечают, что животные подчас начинают себя вести в нем странно: словно бы видят кого-то, невидимого для людей.

 

Глава 12. XIX ВЕК. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПРЕСТУПНОСТЬ.

В конкурентной борьбе нередко считаются все средства хороши. Именно так посчитала купчиха Александра Первушина, когда после смерти мужа ей пришлось заниматься не только воспитанием шестерых малолетних детей, но и возглавить крупный мукомольный бизнес. Чтобы повысить прибыль она начала в ржаную муку добавлять низкосортную крупчатку. Обман раскрылся. Полиция отправилась изымать бодяжную муку. И хотя приказчики Первушиной, успели все мешки с мукой спрятать, полиция их все же отыскала. Получился серьезный скандал. Это стало хорошей наукой для купчихи. С тех пор она щепетильно относилась к качеству своей продукции, и созданный ею «Торговый дом А.Н.Первушина и Ко» неоднократно получал награды на международных выставках.

Большой общественный резонанс вызвала одна история в Екатеринбургском уезде на рубеже ХIХ и ХХ веков. А началось все с того, что купец Василий Саввич Жиряков, владевший Колюткинской льнопрядильно-ткацкой фабрикой, решил расширить свой бизнес и построить еще одну фабрику в селе Черноусово Логиновской волости Екатеринбургского уезда. Новую фабрику он построил в кратчайшие сроки.. Но, погнавшись за скоростью, принес в жертву качество, тем более, что достаточных средств для организации нового производства у него не имелось. В результате стены Черноусовской фабрики держались на честном слове. Клали их на сухую, поскольку раствор был очень дорог. Да и оборудование завезли такое, что не жаль было и выбросить. Тем более, что и приобреталось оно по дешевке, как лом. Правда, несмотря на это Черноусовское производство начало работать и даже приносить прибыль Жирякову. Но тут вмешался главный закон капиталистического рынка – в конкурентной борьбе выживает сильнейший.

У Жирякова появился сильный конкурент. Братья Макарьевы запустили в Екатеринбурге льнопрядильную фабрику, оснащенную самым совершенным импортным оборудованием. Черноусовская фабрика первое время пробовола ей противостоять, но потом вынуждена была уступить по всем статьям. В 1900 году она своим хозяевам 23 485 рублей убытка. Сын владельца Сергей Жиряков поинтересовался у управляющего, что же им делать с фабрикой? На что получил прямой и откровенный ответ:

• Застраховать получше и сжечь.

Может быть, эта была только мрачная шутка или оброненная в сердцах без злого умысла фраза, однако Сергей Васильевич воспринял ее как руководство к действию.

Теперь перво-наперво фабрику следовало «застраховать получше». Василий Саввич явился в «Российское страховое общество» и объявил, что желает повысить сумму страховки Черноусовской фабрики. Страховщики поинтересовались, чем же вызвано такое желание? И услышали в ответ:

• Предчувствие у меня недоброе. Крысы с фабрики уходят. Должно быть пожар чуют.

Между тем сын купца Сергей Васильевич взялся за исполнение второй части плана – «сжечь». За 3000 рублей он нанял помощника управляющего фабрики Павла Балдина, чтобы тот организовал поджог. А тот в свою очередь за 500 рублей нанял исполнителя – Ефима Бодрова. Затем Балдин распорядился протереть потолки предприятия керосином, якобы от плесени, и развесить пряжу для просушки над турбинным отделением. В праздники, когда всех рабочих распустили по домам, Бодров поджег пряжу, и коварный план воплотился в действие. Была фабрика, и вдруг ее не стало. Внешне все видело нелепой случайностью: искра из топки попала на сохнущую пряжу и из нее разгорелось пламя, поглотившее предприятие. Поэтому страховое общество вынуждено было раскошелиться на 397 тысяч рублей.

Однако водка – главный враг русского народа на сей раз сделала доброе дело и помогла вывести злоумышленников на чистую воду. По пьянке у Бодрова развязался язык и он проболтался собутыльникам. Что спалил к чертовой бабушке хозяйскую фабрику, да еще и заработал на этом. Его слова стали известны полиции, и она плотно взялась за поджигателя. Вскоре все участники преступления были установлены.

Суд посчитал, что достаточных улик для наказания владельца фабрики Василия Жирякова нет, зато другим героям этой истории вынес суровый приговор. Сергей Жиряков и Павел Балдин были лишены всех прав и на 5 лет определены в исправительные арестантские отделения. Ефима Бодрова приговорили к 4 годам неволи. Кроме того было принято решение взыскать с виновных в пользу «Российского страхового общества» 397 тысяч рублей.

В 60-е годы Х1Х века в Екатеринбурге разыгрался определенный экономический кризис. Банковской системы в городе тогда еще не было, а потому банкротства постигли не финансово-кредитные учреждения, а купцов и процентщиков, которым люди отдавали свои сбережения на сохранение. Вот как писал об этом Мамин-Сибиряк: «Особенно характерную картину представляла несостоятельность купца П-ва, к которому в крепостное время мелкий люд сносил свои последние гроши на сохранение, как в банк. Обнаруживать капиталов крепостным, зависимым людям было невозможно, и деньги обыкновенно отдавались “хорошему человеку”. Дело велось “по-божески”, и “хороший человек” П-в пустил по миру сотни людей. Это первое банкротство послужило точно сигналом для целого ряда других, причем даже выработалась такса удовлетворений кредиторов по 17 к. за рубль».

Однако вскоре в Екатеринбурге произошло оживление промышленности и торговли, что вызвало появление в городе отделения Государственного банка и трех кредитных учреждений: Сибирского банка, отделения Волжско-Камского банка и общественного городского.

Разложение, охватывающее российское общество, проявилось и в одном из дореволюционных скандалов в Екатеринбурге. Начиналась эта история как небольшая финансовая афера. В 1898 году судебный следователь второго участка предъявил обвинение двум юным жителям Екатеринбурга в сбыте поддельных векселей. Задержанные с поличным мальчики «раскололись», что этими векселями с ними расплатился господин Редикюльцев за интимные услуги. Поначалу их показаниям не вполне поверили. Зачем уважаемому в городе человеку Ивану Редикульцеву, статскому советнику, горному инженеру, управляющему крупным заводом заниматься столь неблаговидными делами. Проверили. И убедились, что этот представитель городской элиты ведет не самый добропорядочный образ жизни. Выяснилось, что Редикюльцев – любитель мальчиков, и в своем доме организовал своеобразный клуб гомосексуалистов. Говорят, что их сборища превращались в настоящие оргии, а с мальчиками по вызову хозяин дома потом расплачивался фальшивыми векселями. Дело, начинавшееся как экономическое, закончилось как уголовное. Наказание Редикюльцеву было вынесено не за сбыт поддельных ценных бумаг, а за мужеложество – три года исправительных арестантских отделений.

Но самое интересное, что «нехороший» дом Редиклюльцева купил инженер Ипатьев. И в историю он вошел именно как Ипатьевский дом. В нем зверски был расстрелян последний русский император Николай II вместе со своей семьей.

Глава 13. XIX ВЕК. БОРЬБА С ПОЖАРАМИ.

Одной из задач полиции являлась борьба с пожарами. В то время Екатеринбург был по сути дела деревянным городом, а потому проделки «красного петуха» были для него одновременно и обыденным явлением, и страшной трагедией. Дома и постройки горели часто, люди привыкли к этому и относились спокойно, полагая, что на все Божья воля. Однако порой пожары приобретали огромный масштаб и уничтожали целые кварталы города. Так было в Екатеринбурге в 1812 и в 1818 годах, и тогда они превращались во вселенскую трагедию для сотен людей и большую заботу для властей.

Возгорание 24 сентября 1839 года сарая сеном, принадлежавшего мастеровому Ивану Чуркину, по улице с оригинальным названием «Волчий порядок» тоже на первых порах выглядело рядовым, малозначительным происшествием. Однако оно получило неожиданное продолжение. Спустя день возле золотопромывальной фабрики нашли записку, в которой говорилось, что сарай мастерового Чуркина сгорел не сам по себе, а был подожжен намеренно и что пожаров будет еще сорок. Тогда же на окне сторожевой комнаты Екатерининского собора была обнаружена другая записка с угрозами спалить церковь, если в назначенное время на крыльце не окажется 25 рублей выкупа. Всерьез к этим посланиям не отнеслись, их сочли шуткой или проделкой душевно больного человека.

По истечении еще двух дней — 27 сентября, произошла уже трагедия. Сначала заполыхала обычная баня по улице Уктусской (ныне ул. 8 Марта). От сильного ветра огонь перекинулся на дом мещанской жены Собениной, а потом и на другие соседние постройки. Буквально за несколько часов в головешки превратился 21 деревянный дом и серьезно выгорели два каменных жилища. Кроме того, от сильного жара сгорели у Сошествиевской церкви крест и две маковки. Остановить нашествие всепожирающего пламени удалось только за счет того, что пожарные и их помощники разобрали 12 домов по улице Уктусской. Ущерб от огня составил огромную по тем временам сумму — порядка 200 тысяч рублей. Особую значимость происшествию придавало и то обстоятельство, что один из пострадавших домов принадлежал одному из главных людей в Екатеринбурге – Городскому голове Савельеву.

После этого пожара новая записка с угрозами поджогов, подкинутая через несколько дней к дому Главного горного начальника В. А. Глинки, которому тогда на Урале принадлежала почти неограниченная власть, вызвала серьезное беспокойство у властей. Злоумышленники уже подтвердили серьезность своих намерений. Было ясно, что они не остановятся ни перед чем. В погорельца, подобно Городскому голове Савельеву мог превратиться любой. Задача по розыску поджигателей стала для полиции не просто важнейшей, но и делом чести. Несомненно, она рьяно взялась за дело и вскоре уже бодро рапортовала о задержании преступной группы из мастеровых окрестных заводов и крепостных, возглавляемой неким Степаном Петровым, сознавшимся в поджоге Уктусской улицы. В ходе следствия выяснилось, они с помощью специально изготовленной смеси селитры, крепкой водки и винного спирта, поджигали дома, чтобы поживиться имуществом, выносимым обывателями во время пожара на улицу.

Простые русские мужики оказались настоящими вандалами. Ради дешевых пожитков и 25-рублевого выкупа они уничтожили имущество на сотни тысяч целковых и лишили крова над головой множество человек. Однако поджигали дома в то время не только «корысти ради». После поимки Степана Петрова с сотоварищами по Екатеринбургу прокатилась настоящая волна преступлений такого рода.

20 октября сгорели деревянные службы маркшейдора Семенникова, в поджоге сознался его дворовой человек – тринадцатилетний отрок Василий Тяжеликов. В доме унтер-шихтмейстера Налимова за неделю было найдено пять поджогов: «в сем зажигательстве открылась малолетняя воспитанница его Анна Григорьева, 12 лет», причина – «строгое обращение с нею воспитателей». 5 ноября прислуга, недовольная господским обращением, сожгла до основания службы в доме наследников Варвинского. 9 ноября шестнадцатилетняя Прасковья Алферова, находящаяся у нее в услугах у мещанки Акулины Коробковой, в мщение за строгое обращение хозяйки устроила поджог ее дома.

«Красный петух» давно был распространенной формой народного бунта, но еще никогда не до сей поры не приобретал в Екатеринбурге такого распространения. Только за три месяца в городе было зарегистрировано 17 пожаров и попыток поджогов. И, как видно, значительная часть из них совершалась женщинами и подростками. Надо полагать, дворовому люду жилось при крепостном праве и впрямь несладко. Необходимо отметить и то, что екатеринбургская полиция блестяще справилась с эпидемией поджогов, выявив их организаторов. Не случайно сотрудник полицмейстерской управы Ф.С.Солонинин даже удостоился знака ордена Св.Станислава 3 степени «за неутомимую деятельность, особенное усердие и отличную распорядительность», проявленные им при тушении «знаменитых екатеринбургских пожаров» 1839г.

К счастью, переболев эпидемией поджогов, екатеринбуржцы снова успокоились, и жизнь города снова вошла в свое тихое патриархальное русло.

Глава 14. XIX ВЕК. ПРОКЛЯТИЕ УРАЛЬСКИХ ИЗУМРУДОВ.

Первооткрывателем уральских изумрудов считается смолокур Кожевников, который как-то обнаружил в корнях вывороченного дерева несколько зеленых камушков, которые принял на аквамарины. Через некоторое время эти камни попали в руки исполняющего обязанности командира Екатеринбургской гранильной фабрики мастера Якова Коковина. И тот определил, что это изумруды.

«Дотошно расспросив смолокура, Коковин начал энергично действовать и, взяв с Екатеринбургской фабрики рабочих с инструментами, 21 января 1831 года выехал на речку Токовую на место, указанное Кожевниковым. В мёрзлой земле стали бить один за другим шурфы и 23 января наткнулись на изумрудную жилу — самую богатую из всех на копях».

«…в начале июня 1835 года в Екатеринбург для ревизии фабрики приехал член Департамента уделов статский советник Ярошевицкий. ….  Ярошевицкий производит обыск в кабинете Коковина и «находит» огромное количество камней: «… 515 гранёных аметистов… 1103 искр… 661 гранёный изумруд разной величины… 115 шурфов изумрудных…» и т. д. Среди изумрудов был один кристалл, о котором Ярошевицкий в своём отчёте написал так: «… в том числе один самого лучшего достоинства, весьма травянистого цвета, весом в фунт… самый драгоценный и едва ли не превосходящий достоинством изумруд, бывший в короне Юлия Цезаря…». Впрочем, особого криминала в этом не было. Кабинет Коковина «по совместительству» служил и кладовой, где хранились драгоценные камни до отправки в Петербург. Правда, имелось одно нехорошее обстоятельство. Коковин утаил от высокого столичного начальства факт обнаружения уникального изумруда и не отправил его. Приворожил мастера изумительной красоты камень, никак он не мог налюбоваться на него. Однако не было и доказательств тому, что Ковин намеревался его похитить.

Камни упаковали, опечатали и отправили в Петербург, где они были доставлены в кабинет вице-президента Департамента уделов Л. А. Перовского. А когда через некоторое время ящики с камнями вскрыли, то в них не оказалось упомянутого выше самого большого изумруда. Историки сходятся во мнении, что этот уникальный изумруд был похищен ни кем иным как Львом Перовским. Тот был страстным коллекционером и не смог устоять перед завораживающей красотой драгоценного камня. Но по иронии судьбы царь Николай I личным предписанием поручил расследование пропажи фунтового изумруда именно Перовскому.

«.. 5 декабря Перовский был уже в Екатеринбурге. В этот же день Перовский известил главного горного начальника уральских заводов о том, что он отстранил Коковина от занимаемой должности и потребовал от горного начальника «посадить (Коковина) в тюремный замок, с тем, чтобы он содержался там в отделении для секретных арестантов и ни под каким предлогом не имел ни с кем из посторонних сообщения без моего дозволения…». «Перовский добился, чтобы Коковина судил не екатеринбургский суд, а судная комиссия, которая подчинялась оренбургскому генерал-губернатору В. А. Перовскому — родному брату Льва Алексеевича».

«Около трёх лет провел Я. В. Коковин в одиночной камере Екатеринбургского тюремного замка, полностью изолированный от внешнего мира». Доказательств вины уральского мастера в хищении изумруда суд не нашел, но оправдать его не посмел. За упущения в работе Коковина лишили «чинов, орденов, дворянского достоинства и знака отличия беспорочной службы».

Изумрудное проклятье проявило себя очень быстро. Тюремное заключение и неправедный суд подкосили здоровье Якова Коковина, вскоре после освобождения он скончался.

Глава 15. XIX ВЕК. ФАЛЬШИВОМОНЕТНИЧЕСТВО.

Развитию фальшивомонетничества на Урале в XIX веке отчасти способствовали и многочисленные золотые месторождения, расположенные здесь. Во всяком случае, самое громкое дело той поры связано с организацией в Екатеринбурге подпольного монетного двора, на котором чеканились голландские дукаты, из золота похищавшегося на местных приисках. Старатели, трудившиеся на казенных и частных приисках, утаивали часть добычи от контролеров и сбывали его скупщикам краденого золота. Через цепочку посредников похищенный драгоценный металл стекался к людям мещанина Михайлы Каньшина, который и организовал подпольное производство голландских дукатов. На изготовленных мастеровыми монетного двора специальных станках золото переправлялось в монеты и реализовывалось купцам, через которых расходилось по всей России.

В деле по каньшинскому монетному двору и по сей день осталось много тайн. Отчасти потому, что в нем столкнулись интересы самых разных серьезных организаций: полиции, жандармского управления и Горной канцелярии. Так, в ходе следствия выяснилось, что Михайло Каньшин, с размахом организовавший скупку краденого золота и изготовление из него дукатов, является информатором майора корпуса жандармов Новицкого. От ведомства графа Бенкендорфа уральский фальшивомонетчик ежемесячно получал 100 рублей жалования для разоблачения нелегальных торговцев золотом. А само следствие началось с того, что 26 июля 1833 года екатеринбургский купец и ювелир Николай Ананьин заявился в полицию и объявил: «Вот, дескать, фальшивые червонцы принес мне мещанин Лукьянов. Я хотел было продать, но убоявшись государева указа, от сего преступного намерения отказался». А в подтверждение сказанного вывалил на стол горсть фальшивых монет. Полиция рьяно взялась за проверку его информации. Вскоре был обнаружен и подпольный монетный двор, и большое количество сырья. В ходе следствия выяснилось и то, что заявитель купец Ананьин — отнюдь не ангел во плоти. Он был уличен в связях с фальшивомонетчиками, «которые через Ананьина, продажею ему, свободно сбывали все своей преступной работы произведения». Однако от наказания его спасло заступничество Горного начальника. Зато другие участники преступления из числа тех, кто был причастен к хищениям и незаконной скупке золота, а также изготовлению из него поддельных монет были наказаны по всей строгости: биты плетьми, клеймены и сосланы на каторжные работы. Целый букет обвинений полиция предъявила Каньшину. В частности: в растрате казенных денег, в склонении к преступлению, в распутной жизни и даже в «насильственном растлении мещанской девки». Однако по распоряжению министра финансов решение его судьбы передали на усмотрение непосредственно графа Бенкендрфа.

Глава 16. СЕРЕДИНА XIX ВЕКА.

Создание МВД и регулярной полиции позволило значительно улучшить состояние криминогенной обстановки в России. Середина XIX века, возможно, стала самой спокойным периодом для населения за всю историю государства. Ушли в прошлое лихие налеты бандитских шаек. Структура преступности существенно сместилась от насильственного завладения чужим имуществом к его тайному похищению. В 1853 году на полмиллиона населения Санкт-Петербурга приходилось всего пять убийств, 6 грабежей и 1260 краж. В Екатеринбурге и других уральских городах в середине XIX века убийства вообще были редким явлением.

В целом, преступления в ту пору по большей части были простыми, и наказание за них тоже следовало простое и скорое. Буянов и хулиганов городовые волокли в квартал, где квартальный или его помощник тут же выслушивали обвиняемого и потерпевшего, после чего выносили свой вердикт. Наказание в основном выражалось в строгом устном внушении или же в «воспитании» розгами. Обычно назначалось 10-20 ударов розгами, которые тут же производились пожарными служителями полицейской части. С мелкими воришками поступали еще проще. Городовому даже было не обязательно вести их в квартал. Достаточно было нарисовать ему мелом круг на спине, дать в руки метлу и заставить мести тротуар возле места совершения кражи. Вокруг таких метельщиков обычно собиралась толпа зевак, которые старались «поддеть» их язвительными замечаниями. И такой позор нередко становился наиболее действенной профилактической мерой.

В целом, хотя екатеринбургская полиция была далеко от идеала, но со своими обязанностями справлялась. Поразительно, но караульные с дубинками, сторожа с колотушками и малочисленные полицейские поддерживали в Екатеринбурге порядок, который ныне представляется, как тишь, гладь, да божья благодать. Не то что заказные убийства, просто лишение жизни одного человека другим в середине XIX века было редкостью. Грабежи и разбои тоже почти не беспокоили стражей порядка. По сути дела им приходилось заниматься в основном лишь раскрытием небольших краж, отловом беглых бродяг, да призрением младенцев. Строгая мораль того времени во многом несла положительный заряд, но, увы, приводила порой к тому, что поутру на порогах церквей и общественных зданий появлялись новорожденные сиротки, подброшенные матерями.

А лучше всего ситуацию в городе можно проиллюстрировать выдержкой из отчета частного пристава, который описывал положение дел по борьбе с преступностью 2-й полицейской части Екатеринбурга за 1841 год:

«….жители второй части города жизнь ведут, в звании купеческом состоящие, спокойную и безмятежную, чему следуют мещане, крестьяне, непременные работники и мастеровые, но из сих, последних 4-х родов, есть некоторые испорченной нравственности, то есть упражняющиеся в пьянстве и других протиувозаконных поступках и по суду штрафуются по мере вины. Число преступлений: самоубийств и убийств не было. Найдено живых младенцев – 3. Зажигательств – 1, о котором производится исследование и остается неоконченным. Грабежей и разбоев в церквях, домах, на дорогах и в нежилых местах – не происходило. Воровство происходило по сей части из домов жителей на 1710 рублей серебром. Открыто виновных – 2 человека на 148 рублей, которые преданы суду, из покраденного на 148 рублей отыскано и возвращено хозяевам, а из церквей краж и между жителями мошенничества не было. Делания фальшивой монеты и ассигнаций — не было. Укрывающихся военных дезертиров не найдено, а поймано беглых бродяг – 5. Притоносодержателей сих последни не открыто, а бродяги преданы суду по принадлежности. При открытии преступлений обстоятельств, достойных особого замечания, не было и напряженных по оным следствий не имелось. В течение года общественного порядка и тишины нарушений не было».

Впрочем, следует учитывать, что и население тогдашнего Екатеринбурга было всего ничего. Так, в 1860 году всех жителей в Екатеринбурге насчитывалось 19832 человека (9839 мужчин и 9993 женщины).

Глава 17. XIX ВЕК. ПОСЛЕ ОТМЕНЫ КРЕПОСТНОГО ПРАВА

В 1861 году в правление императора Александра II в России случилось знаменательное событие – отмена крепостного права. Свободу получило 34% от всего населения России (из проживавших в стране 67 млн. человек, 22,5 млн. были крепостными). Однако свобода не означала процветания. Чтобы заработать на пропитание крестьяне должны были так же пахать и сеять. Для этого им отводились земельные участки, часть из которых оплачивало государство, а часть должен был выкупить сам крестьянин. А пока не выплатит, он обязан был платить оброк и отрабатывать барщину. Обманутые в своих ожиданиях освобожденные крестьяне начали устраивать бунты по всей стране.

На Урале крепостных крестьян было сравнительно немного, зато присутствовало огромное количество приписных рабочих, находившихся в таком же рабстве, как и крепостные. Формально они тоже освобождались. В дополнение к царскому манифесту об отмене крепостного права шло дополнение под названием «Положение об увольнении горнозаводских людей от обязательной работы». Формально рабочие тоже становились свободными. Только крестьянам давалась земля, а рабочим – ничего. Так что они так и продолжали горбатиться на заводах у горячих горнов, как делали это до освобождения. Правда, мастеровые Березовского и Пышминского заводов устроили массовые волнения, но после ареста зачинщиков поутихли.

С отменой крепостного права почти вдвое снизилось бродяжничество, зато резко возросло количество имущественных преступлений. Раскрепощение дало крестьянам личную свободу, но одновременно ухудшило их материальное положение. Большой выкуп за земельный надел не давал возможности прокормить семью, что нередко приводило к разорению крестьянских хозяйств. Отчеты Санкт-Петербургской полиции за 1688 год свидетельствуют, что за предшествующие 15 лет резко увеличилось количество всех видов преступлений. И в дальнейшем вплоть до первой мировой войны уровень преступности продолжал стабильно подниматься вверх, опережая темпы роста населения.

И все же в целом в XIX веке состояние преступности не вызывало особого беспокойства ни у населения, ни у властей. Поэтому и власть не особо тратилась на охрану общественного порядка. В принципе, вся правоохранительная система во многом зиждилась именно на том, что государство экономило на профессиональном полицейском аппарате, перекладывая часть его функций на население. В XVIII-XIX веках сторожа, караульные, десятские и сотские фактически выполняли роли низших чинов полиции. Можно сказать, что они несли патрульно-постовую службу, только делали это совершенно бесплатно.

В 1888 году губернатором утверждены новые штаты Екатеринбургской полиции, которая состояла из Полицейского управления и 2-х полицейских частей. Им подчинялась полицейская стража, состоящая из околоточных надзирателей – 10 человек, полицейских служителей – 66, из них старших — 12, младших — 54. Управление сохранило свою структуру фактически до 1917 года.

Конечно, на Урале случались и серьезные преступления. Актуальным оставалась опасность для купцов и путешественников от разбойничьих налетов. Лихие люди столетиями делали уральские дороги неспокойными.

Причем в разбойники обычно подавались крестьяне, которые грабили таких же как они сельских жителей. Одним из таких налетчиков стал 27-летний  крестьянин Верхотурского уезда  Василий Понамарев.

5 мая 1885 года  он верхом нагнал на проселочной дороге в четырех верстах от деревни Елизавет телегу в которой ехал крестьянин Чащин вместе со своим маленьким сыном. Направив револьвер на Чащина, Понамарев отнял у него узелок с припрятанными десятью целковыми и забрал еще вдобавок лошадь.

Поймать разбойника помогли крестьяне села Уктус, которые подсказали стражам порядка, где скрывается подозрительный человек. Брать Понамарева отправились уктусские полицейские Скоморохов, Щипков и  лесник  Федоров. Однако разбойник сумел от них трогих отбиться ножом. А лесника даже смертельно ранил.

Но через три дня Понамарева в одиночку задержал полицейский  Климов, хотя преступник и на него бросился с ножом. После ареста выяснилось, что Понамарев – настоящий рецидивист. В 1883 году за грабежи он в Верхотурском уезде судом  был лишен всех прав и состояний и осужден к 20 годам каторги. Но до каторги не доехал, умудрившись сбежать с пересылки, из Иркутского  тюремного замка,  подменившись именами с другим арестантом, осужденным за бродяжничество.

За побег и за свои новые злодеяния Василий Понамарев был приговорен судом к 90 ударам плетью и пожизненным каторжным работам.

Однако в самом Екатеринбурге разбойникам было негде не развернуться, ни спрятаться. А потому в городе жители чувствовали себя довольно спокойно. Если убийства и случались, то в основном на бытовой почве.

В Х1Х веке большой общественный резонанс вызвало убийство в Екатеринбурге директора мужской гимназии в 1874 году. А мотивом его стало по сути дела наказание ученика за курение в туалете. Фабула того преступления была такова:

В апреле 1874 года директор гимназии Яков Иванович Предтеченский застукал ученика Алексея Скачкова в туалете с сигаретой в зубах. По нынешним временам такой проступок максимум, чем может грозить ученику – так это вызовом родителей в школу. Однако в ХIХ веке на многие вещи смотрели иначе. Проступок Алексея был серьезным нарушением гимназического устава. Предтеченский не стал вызывать в гимназию отца провинившегося ученика – Максима Скачкова, купца 1-й гильдии, а распорядился исключить Алексея из гимназии. Тем более, что тот учился кое-как и с трудом дотянул до шестого класса. Но правила тех времен были очень строгими. Никакая другая гимназия в России не имела право принять ученика, изгнанного из учебного заведения за дисциплинарное нарушение. На продолжении образования Алексея Скачкова фактически ставился крест. Проштрафившийся ученик умолял директора написать в официальных документах, будто бы он по собственному желанию оставил учебу, но Педтеченский был непреклонен.

5 мая 1874 года, в пять часов по полудни Скачков, войдя в кабинет директора гимназии, два раза выстрелил в него из револьвера. Раненый Предтеченский выбежал в коридор и получил в вдогонку от бывшего ученика еще три пули, оказавшиеся смертельными.

На суде защита упирала на плохую наследственность в семействе Скачковых. Оперируя заключениями врачей, она рассказывала, как все члены этой семьи страдают душевными хворями: отец отличался повышенной раздражительностью, из братьев один «помешан», другой «задумчив», третий «нервен до истерики», дед отца «помешался в детстве», тетка матери «удавилась в меланхолии», ее сестры вообще «все со странностями». Но суд присяжным отказался признать Алексея Скачкова душевнобольным и приговорил его к ссылке в отдаленные поселения Сибири без права когда-либо вернуться в родной город.

Учитывая довольно спокойную криминогенную обстановку в городе местные депутаты занимались в основном решением хозяйственных вопросов. Правда, порой находили время и для решения проблем, касавшихся общественного порядка.

Заседание Екатеринбургской городской Думы 2 сентября 1876 года началось не по повестке. Один из депутатов весьма эмоционально поведал коллегам, что накануне вечером посетил театр вместе с супругой, а домой отправился на извозчике, который оказался пьяным. Как результат бухой извозчик опрокинул экипаж с канаву. Екатеринбургские депутаты близко к сердцу приняли происшествие с коллегой и в тот же день разработали и приняли первые правила уличного движения в Екатеринбурге. Было официально утверждено, что мужчин «нетрезвого поведения» и лиц «женского пола» к занятию извозом не допускать.

Олег Логинов